И царица ловким движением в черные локоны алую ленту вплела, как кровью перевила.
Не любила она, когда ее волосы трогали. И причесывалась сама, и косы сама плела – куда ей спешить? Времени много, царица она…
А должна стать матерью царя будущего.
Пора готовиться.
Ох, пора…
Нужен ей будет зеленоглазый, а то и не один он. Сколько сил еще ритуал потребует? Не надорваться бы! Ничего, мужчин во дворце много, приглядит еще себе пару-тройку овечек на заклание, чай, не убудет с Россы, она большая.
* * *
Велигнев у рощи стоял, на свет смотрел.
– Пора домой тебе, Агафьюшка. Пора уж, не то в дороге застрянешь.
– И я так думаю, Гневушка. Пора мне к внучке, истомилось сердце, неладное чувствую…
– Впереди ее неладное, после Святок начнется, после поста. Сама знаешь, слухи везде летают.
– Знаю. Отбор для царевича…
– Выбрал он уже. При тебе еще выбрал. Остальное – так, зубчики на листиках.
– А зубчики те и укусить могут больно.
– Внучка у тебя не из лыка сплетена, да и сила в ней проснулась. Добряна говорит, немалая…
– Добряна та… когда б она чему девочку научила!
– Ты научила.
– Мало!
– Вот и доучишь постепенно. Сейчас, когда знает она о силе своей, проще будет и ей, и тебе. Огонь в клетке не удержишь, вырвется, руки опалит, а то и вовсе сожжет. Слушай о другом. То, что Добряне ты передашь, то, что внучке скажешь. Важно это. Очень важно.
– Ты уж месяц хвостом виляешь. Давно б сказал.
– Сказал, когда уверился. Добряне скажи, что неладно в столице. Пусть рощу защищать готовится, сама укрываться, случись что. Ваша сила – не клинок, она – щит. Сама знаешь. Я к ней человека направлю, с дружиной малой, да достанет ли их сил? Не ведаю… А еще скажи, что магистр Родаль вторжение готовит.
– Войско собирает?
– Нет, Агафья, подлее все, грязнее, безжалостнее. Не готовится он воевать, готовится острым стилетом пройти да в сердце ударить. Пара тысяч орденцев у него есть, а более ему и не надобно. Когда сорвется план его, ему и ста тысяч недостанет, все в Россе останутся. Всех захороним. А коли удастся подлость его, пары тысяч человек хватит ему, чтобы к столице пройти, это четыре, ну пять галер. Поднимется по государыне Ладоге, да и высадит своих. Того ему хватит, чтобы столицу удержать да по рощам священным ударить, а народ, может, и не поймет ничего, вначале-то.
– Как – не поймет?!
– Агафья, что ты, ровно вчера родилась? Какое тому народу до царя дело? До Бога высоко, до царя далеко, а вот урожай репы и окот у овец – оно и ближе, и понятнее.
– И то верно, Гневушка. Когда все они быстро сделают, и не заметит никто. Могу я про то Устинье рассказать?
– Расскажи обязательно. Неглупа у тебя внучка и стараться будет, а вдруг заметит что да предупредит кого надобно? Иногда и секунда во спасение идет.
– А еще что внучке рассказать?
– Добряне в палаты царские хода нет. А там измена затаилась. Обо всех только Магистр знает, я о тех, о ком прознал, скажу. Колдун там сильный есть – темный, страшный. О нем точно поведали. Давно уж он там, больше двадцати лет.
– И до сих пор скрывается?
– Сумел как-то. Ведьма там есть. Кто – не знаю, то ли при царице, то ли сама царица. Говорят, еще есть нечисть какая, но то мне уж точно неведомо. Знаю только, что не одно исчадье скорпионовое в палатах царских обретается. Борис-то неплох, а вот отец его слаб был. Телом слаб, духом слаб… вот и напустил в страну всякой нечисти иноземной.
– Не все они плохи там.
– Да обычные-то люди в любой земле ровно как и мы. Им бы спокойно жить, детей ро2стить, жизни радоваться, того и довольно будет. А вот правителям их мало все, да и впредь мало будет, пока Росса стоит. Богатые мы, страна у нас большая, леса великие, горы могучие. А на их Лемберг с Франконией поглядишь, так и не поймешь вдруг – то ли страна, то ли кто клопа о ту карту придавил. Крохотные они, а правителю-то завсегда побольше кусок в свой рот хочется. Вот и лезут к нам, и лезть будут, военной силой не взяли, так хитростью да подлостью зайти решили. С разбором пускать всю ту нечисть надобно было, с опаской и остережкой, да патриарх тот, Иоанн, будь он неладен, фанатик неудельный, к нам век бы не прислушался. Орал, что мы с любой нечистью заедино… ты и сама небось помнишь. И Макарий вслед за ним, дурак бессмысленный, нашел с кем бороться!
– Как не помнить. И рада бы забыть, да не получится.
– Мы б подсылов иноземных выловили, а вот он… сама понимаешь, молитвой их не одолеть, тут искренним надо быть, до последней жилочки, верой гореть. Он-то горел, да сам он на каждой пристани не встанет, каждого приезжего из той иноземии не встретит. А ежели какой поп чего и пробормотал…
– Наша-то сила всяко действует. А крест да молитва – только у верующих.
– То-то и оно. Внучке своей передай, пусть в палатах царских осторожна будет, глотка лишнего не выпьет, яблока не съест. Не отравят, так испортят.
– Хорошо, Гневушка. Но Устя и сама осторожная. Я ведь и не догадывалась, что сила у нее проснулась, молчала она до последнего и дальше молчать будет. Ежели и откроется кому, только по надобности великой, когда выхода другого не останется.
– А саму силу ее ты почуяла?
Агафья только руками развела:
– Не знаю, как такое быть могло. Чтобы через смерть она прошла, а жива осталась. Молилась я Матушке, а только молчит Богиня. Не наше то дело. Не надо в это лезть.
– Вот и я… спрашивал, а ответа нет. Ровно о пустом месте спрашиваю!
– Гневушка?
– Ровно внучка твоя и во власти Живы – и вне ее. Не знаю, как может так быть. Жизнь горит, а чужая смерть глаза застит.
– Не опасно то для нее, Гневушка?
– Сама знаешь – опасно. И меч опасен, когда с ним обращаться не умеешь. Только вот не знаю я, что спрашивать, не знаю и чем помочь ей. Передай от меня.
Качнулся в крепкой ладони серебряный коловрат, посолонь загнутый. Восемь лучей огнем блеснули.
– Когда нужда придет – разберется.
– Хорошо, Гневушка.
– Да скажи – огонь себе дорогу даже в горе проложит, наружу выйдет, любое болото одолеет. Ей то не повредит, она и так – огонь.
– Точно – не навредит?
– Ей – никогда. А для кого дано мне – не знаю, то ли для внучки твоей, то ли для другого кого – ей дано, ей и разбираться надобно.
– Ох, Гневушка. Страшно мне, боязно. Черное надвигается, жуткое, чую, кровь будет великая, литься будет так, что поля покраснеют.
– Не робей, Агафьюшка. Когда предупредили нас, считай, уже половину дела сделали. Одолеем супостата. И не таких видали, а и тех бивали.
Агафью бравада волхва не обманывала, она только на ветру ежилась, в шубу куталась, хотя волхву и вечный лед не заморозит.
Одолеем?
Оно и понятно, а сколько своих положим? Сколько россов поля рудой окропят? Женщина она, природой так назначено – мужчинам воевать, женщинам беречь. А сейчас сберечь не получится… кого? Кого недосчитается она к лету, о ком плакать будет? Лучше б о ней плакали, да Жива-матушка сама рассудит. На то она и Плетельщица Кружев, Хозяйка Дорог, много имен у нее, много ликов, отражений…
Только для каждого лика одно верно.
Живе не на коленях молятся, а делом. Равно как и Роду. Боги тому помогают, кто сам работать не забывает. Вот и будем делать…
А и ничего!
Верно Гневушка сказал, и не таких видывали! Только трава на курганах гуще растет. Хорошая трава, кровью вражеской напитанная.
Кто к нам в Россу приходил, те в ней и оставались, поля удобряли. И правильно это, пусть выжившие запоминают, пусть внукам и правнукам своим передают: не ходите на Россу. Не вернетесь!
* * *
Агафья про внучку думала, Устинья в роще с Добряной разговаривала, Илья поодаль сидел, на пне большом, березовом, на корни выворотня откинулся, отдыхал, успокаивался.
Добряна на него посмотрела уже, сока березового налила да выпить сказала. Медленно, по глоточку.
