И пошел себе.
Вот чего не ожидал он, так это царицу. Полуобнаженную, в рубашке прозрачной, на кровати роскошной лежащую…
Чернавка выскользнула, дверь прикрыла.
Марина улыбнулась, парня к себе поманила, рубашка роскошная с плеча соскользнула, кожу белую приоткрыла.
– Иди ко мне, Мишенька. Иди сюда…
Илье-то хватило бы, чтобы на кровать упасть и красавицу в объятия сгрести. А Михайла нет, Михайла не дрогнул, то ли покрепче он оказался, то ли в Устинью влюблен был по уши, а только мысли у него в голове резвыми соколами полетели.
Царица сие.
С ней в постели оказаться – измена. Государево Слово и Дело!
Казнь мучительная…
А что дознаются – так это точно. Рано ли, поздно ли… вот ведь дурища, так-то от мужа бегать…
Отказывать?
Со свету сживет, тварь мстительная… надо, чтобы сама отказалась от него!
А в следующий миг Михайла на пол и упал.
Марина аж икнула от неожиданности. И еще раз, посильнее. Всякую реакцию на свою красоту она видывала: и столбами стояли, и глазами хлопали, и к ногам ее падали… но не бились, ровно припадочные, пену изо рта не пускали, глаз не закатывали! Вот такое в новинку ей оказалось.
А Михайла от души старался, рук-ног не жалел, колотил по полу. Случалось ему и такое устраивать. Не настоящий припадок, конечно, но разыграть падучую, пока сообщники под шумок мошны на базаре посрезают, – запросто. Еще в четырнадцать лет научился тому смышленый мальчишка.
Пена изо рта шла, сначала белая, потом кровью окрашенная, Михайла щеку изнутри прикусил… кашу-то маслом не испортишь! Пусть посмотрит, пусть уверится, порадуется, полюбуется да решит, что не подходит он для постели. Каково – когда на красивой женщине да в интересный момент так-то и прихватит? То-то же, никому такое не понравится!
Марина с кровати вскочила, в ладоши хлопнула – чернавка влетела.
– Разберись с ним, дурища!
Царица рыкнула, да и вышла, а чернавка принялась Михайлу в чувство приводить. Водой полила, вином отпоила, молчать предупредила…
Михайла и сам молчал бы, не дурак ведь. Но так-то оно еще надежнее.
Нашли дурака, с таким связываться!
И…
Красивая царица, конечно. А только и у красивой бабы, и у страшной промеж ног одно и то же. А жизнью за ту красоту рисковать…
Иди ты… к мужу под бочок! Или еще к кому!
Тьфу, дура!
* * *
– Готово все, государь.
Боярин Раенский честь честью список протянул, государь его глазами пробежал. Пару имен вычеркнул.
– Не надобно.
– Как скажешь, государь.
Платон Митрофанович и спорить не стал. Все одно список для виду только. Ежели Фёдору так Устинью хочется, ее он и выберет. Но для приличия хоть вид сделать надобно.
А и то…
Мало ли кто еще племяннику глянется? Всякое ж бывает!
Нескольких рыженьких… ладно-ладно, каштановых, сероглазеньких, Платоша лично в список включил. А вдруг?
У нас в Россе бабы красивые, гладкие, ладные, не то что в иноземщине паршивой, где баба чуть красивее козы – уже ведьма. Потому они там и парики цепляют, и морды-то красят… с них как этот ужас соскребешь, небось сбежишь не останавливаясь.
Борис пару минут еще подумал. Еще одно имя вычеркнул.
– Родни там много… Что Федя? Все та же боярышня у него на сердце?
– Та же, – вздохнул Платон Митрофанович почти искренне. – Та же, государь. Как присушили парня…
Борис вспомнил серые глаза Устиньи, вспомнил тихий голос, лукавый вопрос – и неожиданно даже для себя самого улыбнулся.
– Зря ты так, Платоша. Девушка там хорошая, вот и весь разговор.
– Слишком уж хорошая, не бывает таких, – непримиримо буркнул боярин.
– Ты, боярин, что плохое о ней знаешь? – нахмурился Борис.
Платон, настроение царя нюхом чуявший, тут же хвост прижал, заюлил:
– Эм-м-м… ничего, государь.
– Вот как узнаешь, так и придешь. А до той поры чтобы на девушку не клеветал. Понял ли?
Боярин понял, промолчал и вышел, пятясь и кланяясь.
Да что это за Устинья такая, что ее уже и царь защищает?! А?!
* * *
– Разговор у меня к тебе есть, Божедар.
– Слушаю, волхв.
Божедар отвечал, как и до2лжно, сидел ровно, смотрел спокойно. Велигнев надеялся – не откажет.
Понятно, волхв он сильный, старый, умелый, да вот беда – не все волхвам на земле подвластно. Сила им хоть и дана, а только делами людскими сами люди управлять и должны.
А еще на всякую силу другая найдется.
Даже самый умелый волхв иногда с людьми не справится, не выходят волхвы супротив войска. А надобно.
Тут-то такие, как Божедар, и пригождаются. Не волхв он и не будет никогда, ни сам, ни дети его, а вот кровь в нем есть, и способности есть, только другие чуточку.
Богатырь он.
Просто никто о том не знает.
В сказках о таких людях нередко сказывается, а иногда и написано верное. Вот вам сказка о Вольге Всеславьевиче [60].
Что верное, а что просто сказ для ребятишек маленьких?
Растут такие люди куда как быстрее, и силу им Род дает куда как больше человеческой, и зверей-птиц они понимают иногда. И оборачиваться могут, только не так, как у иноземцев, проклятьем по полнолуниям, а второй облик у них такой, а то и третий, четвертый, десятый – человеческой волей управляемый. Всякое бывает, разные у всех силы.
Только Вольга в былинах остался, а Божедар – здесь и сейчас есть. И не имя это, конечно, прозвище, кто ж имя-то постороннему человеку скажет?
И своя дружина у Божедара есть. Правда, называется сейчас не так, да оно и неважно, рыбу можно хоть как назвать, плавать не перестанет.
– Беда у нас, богатырь. Снова иноземцы на Россу войной пойти хотят. А не войной, так подлость какую придумают.
Богатырь и не удивился, считай, вся история Россы про то, как приходили к ним иноземцы, да тут и оставались, земельку удобрять, траву кровушкой поить. Чай, не первый поход, не последний.
– Могут они. А от меня что требуется?
– На Ладогу пойдешь, рощу священную там сохранить надобно. А еще – провижу, первый удар там будет. Какой – не знаю, а только чую, натянулось там полотно, вот-вот лопнет.
Божедар только плечами пожал.
– Хорошо. Сходим с парнями, потешим душеньку.
Велигнев улыбнулся довольно:
– Должен буду, Божедар.
Понятно, не о деньгах речь. И не о долгах.
Долг у богатыря – родину защищать. Кровь его о том поет, для того и рожден.
Долг у волхва – свои земли оберегать, свой народ. Судьба такая.
Деньги?
Когда захотят они, на серебре есть-пить смогут, с серебра умываться, а только им не того надобно. Божедар головой тряхнул, улыбнулся:
– Хорошо бы…
Есть свои беды и у богатырей. У волхвов семьи не всегда есть, далеко не всегда. Суть волхва – служение, а кто рядом с ним встать сможет? Такой же одержимый? Не до семьи им будет. А кто-то еще выдержит его силу, его знание, его власть?
Нет, нечасто у волхвов семьи бывают, чаще случается, что детей от них приживают, да и воспитывают, потом уж отцу привозят. А когда семья есть, считай, волхву сложно. Женщины тоже… когда детей рожают, служение свое приостанавливают. Как Беркутовы, как та же Агафья – пока волчица щенят кормит, на охоту волк ходит, и иначе никак. Так уж от века заведено.
Вот и с волхвами на волков похоже.
А с богатырями разговор другой.
Им и семьи заводить можно, и детей, только рождаются те часто без силы богатырской. А чтобы богатыря выносить… тут тоже помощь волхва нужна. Распознать, помочь, поддержать, иначе первый крик богатыря последним вздохом для матери его обернется. Сила-то богатырская, неуправляемая, а младенец же, а то и вовсе плод во чреве, повернется неудачно, тут и беда будет. Вот чтобы не случилось такого, волхв нужен, сильный да умелый, чтобы знал, где придержать, где отпустить, где заговорить.
Божедар женат давно и прочно и супругу свою любит. Двое детей есть уж у них, сын и дочь, и любит их всех Божедар без памяти, а только дети его обычные люди, не передалась им мощь богатырская. Не знал мужчина, получится или нет, а сына хотел бы, которому силу свою отдать сможет, дружину передать, который дело его продолжить сможет.
