– Когда на Лушке женишься да счастливой ее сделаешь – и земельки вам отпишу, и людишек. До первого внука у нас поживете, а там и дом вам поставлю на Ладоге, и землицы дам, есть у меня удел хороший. Хочешь?
Михайла прищурился:
– Условия царские, боярин. Дурак откажется. А только неспроста ты щедрый такой.
Боярин и не сомневался, что вопросы будут. Не дурак же Михайла, то и хорошо.
– Правильно. Лушка и ревнива, и подозрительна, и все твое внимание займет, и скандалить будет. Так что сам думай, я же сразу на ответе не настаиваю, дочь счастливой видеть хочу. Кажется мне, ты ей подходишь. И Ижорским тоже подходишь. А я тебе со своей стороны тоже порадею, у царя словечко за тебя замолвлю.
В это Михайла и рядом не поверил. Замолвишь ты, как же, да тебе выгодно будет зятя на сворке держать! Дураку понятно! Но вслух парень про то не сказал.
– Я, боярин, обдумаю предложение твое. А сколько времени у меня есть?
– До конца отбора я тебе время дам. А к Красной горке и свадебку хорошо бы.
Михайла кивнул:
– Ты, боярин, предлагаешь многое, но и спрос за угощение твое хорош будет. Обдумать мне все надобно серьезно. Когда не потяну, ты первый меня в порошок сотрешь.
– И то верно. Давай еще наливочки выпьем, Михайла. Глядишь, и станешь ты мне зятем.
Роман Феоктистович и не обиделся даже. Напротив.
Когда б Михайла согласился не раздумывая, боярин бы к нему хуже отнесся. Ты не овцу на ярмарке покупаешь, это жена, это на всю жизнь. Тут с большим разбором подойти надо. Предложение щедрое, а только и спрашивать с тебя будут втрое, все правильно. Дураки этого не понимают, да боярину дурака и не надобно, а Михайла вот понял. Умный он.
Пусть парень наливочку пьет и думает.
А парень и думал.
И о том, что, кажись, в углу потайная панель есть. На ней лак потемнел, руками боярскими затертый.
И о том, что под столом сундук стоит. Такой катучий, в виде бочонка.
Понятно, настоящие захоронки у боярина в другом месте, ну так и про них узнать можно, когда поспрашиваешь, как до2лжно. Было б время и возможность.
Но ему и того, что просто так выложено, хватить может.
Есть о чем задуматься? Есть…
Отбор закончится, Фёдор Устинью не отпустит добром, бежать им придется, ежели она предложение Михайлы примет. Деньги надобны будут, а где их столько взять, да побыстрее?
То-то же.
Боярин с удовольствием порадеет. А ежели нож к горлу приставить? Да допросить, как положено? Кое-что Михайла и сам умел, опосля ватаги. Помощника бы, а то и двух… но где ж их взять? Сивый, дурак такой, и сам бы подставился, и Михайлу на дно утянул. Не было в нем прозорливости, а только тупое желание хапнуть побольше и пожить получше, а как деньги на жизнь закончатся – заново хапнуть. Нет, Михайла не таков.
Ему тоже денег хочется, но когда получит он их… уедут они с Устей куда подальше, в Сиберь, там и дело себе найдут. Теми же мехами торговать можно, али с золотом связаться. Михайла неглуп, он справиться сможет и не с таким, только капиталец для начала надобен, а теперь и ясно, где его взять.
И Михайла с удовольствием отпил еще глоток наливочки.
* * *
Патриарх на кузину свою смотрел без всякого одобрения.
Хоть и дальняя, да родня они с Любавой, потому он и для нее старался. Сколько мог делал, а только и против своей совести не попрешь.
Пока государь за рунайку свою цеплялся, не давил на него Макарий, но сейчас-то поменялись обстоятельства, переменился ветер.
Когда Борис ее удалить желает, что патриарх сделать должен? Развода ему не давать? Так государь и сменить патриарха может. Это кажется только, что мирские владыки до церковных дел не касаются, на деле-то все иначе.
Государи из рода Сокола считали, что вера должна служить делам государственным, а именно поддерживать государство да укреплять его, а патриарх должен бок о бок с царем идти. Тогда и у царя все ладно будет, и патриарху хорошо станет.
Макарий о судьбе некоторых из предшественников своих достаточно наслушался. И помирали патриархи совершенно случайно, и сами в скиты удалялись в дальние, совершенно добровольно.
И то…
Патриарх ты в церкви. А за ее стенами?
Кто и в грех впадал, детей плодил, кто просто родней своей дорожил, кто карман свой набивал – для каждого свою плеть найти можно. Найти, надавить – и славься, новый патриарх. Можно ли на Макария надавить?
А что – не человек он? Еще как можно. Своих детей ему Бог не дал, а вот племянников он любит искренне. И помогает им… немного. То, что до поры молчит государь, не значит, что он что-то спустит Макарию. Все в дело пойдет, дайте время. Макарий в Борисе и не сомневался ни минуты.
– Чего надобно, государыня?
Любава поняла, что разговор почти официальный пойдет, нервно венец поправила. Чувствовала она себя не слишком хорошо, да выбора иногда и нет. Вставать надобно, действовать, а то не расхлебаешь потом-то.
– Ваше святейшество…
Макарий кивнул, подтверждая, что родственники они там али нет, а разговор у них будет государственный.
– Ваше святейшество, пасынок мой страшную ошибку совершает. Не надо бы ему разводиться, не к добру…
Макарий руку поднял, речи ненужные остановил. Чего их слушать-то без толку? Ни к чему государыне воздух переводить, а ему ерунду слушать, пустое это.
– Ты помолчи, государыня, послушай, что мне известно стало. Бесплодна рунайка, да и припадок случился у нее. Не сможет государь ее оставить, бояре давить начнут.
– А когда не начнут?
Макарий только головой покачал.
– Начнут. Боярин Пущин намедни уж интересовался, чего я тяну с разводом. Да и государь тоже поскорее удалить Марину требует.
О четырех монастырях, о мощах, которые должен был прикупить для него Истерман, о прочих приятностях и полезностях, обещанных Борисом, да щедрой рукой, патриарх умолчал. Бориса-то он знал хорошо, у государя слово твердое, сказал – сделает. Не любит он на храмы деньги выделять, но коли сказал – быть, так и будет. И в срок.
А Любава… она родня, конечно, и Макарий ей радел, чем мог. Но… Федька-то рос-рос и вырос, и получившееся Макарию ой как не нравилось. Когда Фёдор маленьким был, там можно было говорить, что из него правитель хороший получится. Сейчас же, на него глядючи, Макарий точно знал ответ – не получится.
А плохой государь равно слабая страна – плохая вера – мало доходов у церкви. Оно и дураку понятно.
Когда б Фёдор был не хуже брата, Макарий бы Любаву поддержал. Да только Фёдор Борису и на подметки не сгодится, нет в нем царского характера, нет полета, размаха нет. Дурость есть да желание на своем поставить, а для правления маловато упрямства.
Нет, менять Бориса на Федьку – это как коня на зайца: может, и полезен где будет длинноухий, да ускакать ты на нем никуда не сможешь.
– Так зачем долго тянуть? – Любава платочек пальцами перебрала. Нервничала она сильно. Многое от разговора зависит, а патриарх явно помогать не желает. – Мне бы только годик и надобен. Даже отослать рунайку можно, только зачем ее так быстро постригать?
Макарий бороду огладил. Вздохнул:
– Государыня, приказ царя есть. Когда ослушаюсь я, беды у меня уж будут.
– Не будут. Уговорю я Бориса.
– Неуж не пыталась до сих пор? Не верю.
Патриарх в цель попал. Пальцы в платочек впились, Любава глазами сверкнула.
– Боря сейчас горяч слишком. Опамятуется – сам прощения просить придет, и у меня, и у Марины, может, и не простит потом, что поторопились-то.
– Государыня, нет у меня выбора, я тоже человек подневольный, коли указал государь делать – я и сделаю. А приказ его таков, что к Красной горке царица Марина уж должна быть в монахини пострижена.
Любава ногой топнула:
– Неуж… нашел кого?
Макарий промолчал. А потом сделал то, за что себя потом корил: веки чуточку опустил.
Видимо ему было многое, и то, что государь не выглядит как горем убитый, – тоже. Уж Макарий-то всякого понавидался, в монастыре пожил, служкой в церкви начинал, мальцом еще…
