Найдется с ней рядом кто знающий, чтобы и с Марининой ворожбой справился, и с самой ведьмой? Ой, найдется, и легко, тогда от Марины только пух и перья полетят.
Хочется такого Марине?
Не хочется, ничуточки, жить ей больше охота, чем мстить.
И вообще…
Чего ей вот прямо сейчас бежать и мстить?
Она подождет. Она год подождет, пять лет подождет, десять… а потом ударит. И никто никогда не поймет, откуда пришла смерть, и удар отразить не успеет.
Так она и сделает.
* * *
Только сейчас, на богатыря глядючи, Добряна дух перевести смогла, только сейчас выдохнула спокойнее. Теперь-то под защитой она, теперь легче ей будет.
Божедар поклонился, как и положено:
– Поздорову ли, Добряна-матушка?
– Поздорову, Божедар. А ты что?
– Род ко мне милостив: жена ребеночка ждет летом.
Добряна руки сложила.
– Живу-матушку попрошу за вас, глядишь, и еще четырех ро2дит.
Всех Род по-разному одаривает. Кому с мечом быть, кому силу хранить, кому знания… у каждого свое предназначение на земле. Когда поймешь его, все у тебя будет хорошо да ладно. А когда не на свою дорогу встанешь, так намаешься, что хоть ноги поломай. И ломают же, и себе ноги, и другим – шеи. Божедар хоть и в роду волхвов свет увидел, а силу принять не мог. Так тоже случается.
Не волхв.
Зато богатырь, как о них и сказывают. С клинком чудеса творит, стрелу в кольцо уложит, не задумается, ножи как рукой вкладывает. И собой хорош.
Как о былинных богатырях рассказывают, так и о нем можно бы. Хоть ты парсуну рисуй с него. Кудри золотые, глаза голубые, лицо – погибель девическая.
Кому бы сказать, что с детства он любил и любит только одну девушку – конопатую девчонку соседскую, на ней и женился. Стоят они рядом – ровно павлин с воробушком, а все ж не улыбается никто. Потому что смотрит Божедар на супругу свою с нежностью и любовью. И сразу даже самым тупым ясно становится: других женщин для него на земле нет.
И она на него не нарадуется. Четверых сыновей родили, трех дочек и еще детей миру подарят. Покамест из четырех сыновей один силу сможет воспринять, волхвом будет. А остальные трое воины. Такие-то вещи Божедару видны, для того силы не надо, крови хватит. А где сам не увидит, так родные подскажут.
У него, почитай, вся семья такая.
Да не о том речь сейчас, об их беде общей.
– Благодарствую, волхва. Но о делах моих говорить не время сейчас, ты лучше сказывай, для чего меня Велигнев к тебе послал. Что я сделать должен?
Подалась Добряна вперед, зашептала, ровно даже от ветра таилась.
– Беда у нас, Божедарушка, пришла она, откуда и не ждали. На Ладоге неспокойно сейчас, волхвы угрозу чуют, и не колдовская та угроза, человеческая. Вижу, может клинок понадобиться, да не один. С дружиной ты пришел?
– С дружиной, волхва.
– Вот и ладно. Сюда всех зови, кого надобно, и встречу, и обогрею, и разместиться помогу, и от чужого взгляда укрою. Многое волхвам на своей земле позволено, сам знаешь.
Божедар про то хорошо знал.
Бывало. Всякое бывало, и из рощи небольшой полки на битву выходили, и люди в таких рощах бесследно исчезали, хоть и на просвет деревья иногда видно, и всякое в них творилось… разное.
Одним словом – заповедное место.
И людям там – заповедано.
С волхвой-то понятно, не страшно.
– Много ль народу надобно? Я бы часть сюда привел, остальных в Ладоге оставил.
Добряна только руками развела.
– Не знаю, Божедарушка. Ведомо мне, что тучи надвигаются, что молнии из них проблескивают… сначала одна туча, потом еще четыре за ней, а вот что да как… сам знаешь, не провидица я, мне все это кровью да болью дается, и то поди пойми, что там покажется.
Божедар кивнул сочувственно.
– Ты, Добряна, сказала, я услышал. Двадцать человек здесь оставлю и сам тут побуду, от греха. А к весне по друзьям клич кину – пусть тоже на Ладогу придут.
– Сам понимаешь, осторожно надо будет…
Божедар понимал то, о чем пыталась вежливо намекнуть Добряна. Очень вежливо, очень аккуратно…
Времена собственных дружин боярских прошли безвозвратно, в Лету канули. Сейчас боярину не больше двадцати боевых холопов дозволено, и то не каждому их содержание по карману. Это ж не просто так себе холоп, его одеть, вооружить, обучить надобно, коня ему купить, опять же, военный человек тренироваться должен постоянно, сложно это. Так что иные бояре старались, а большинство вид делало, не воины у них, а так, ряженые на конях.
А у Божедара своя дружина – сто пятьдесят человек, да и позвать он может три раза по столько. Немного? Так у государя Сокола пять сотен было – и ему хватило, с того и Росса началась.
Правда, Божедару власть не надобна. Ему земли новые осваивать интересно, с чужими племенами где воевать, где торговать, по горам ползать – и есть ведь где развернуться и ему, и дру́гам его. Весь Урал для них, хоть горы, хоть тайга, хоть племена дикие – воюй не хочу!
Вот и сейчас, пока добрался он на зов Велигнева, а потом и к Добряне – сколько времени прошло! А могло и больше пройти! Еще как могло! И в пути он задержаться мог легко, всякое быть могло.
Но – не случилось.
Вот роща, вот волхва, вот сам Божедар. И охранять он Добряну станет, покамест она опасность чувствует, а далее видно будет. Велигнев просто так ничего не говорил, позволит Род – так и клинками позвенеть придется, но покамест ждать только.
Ничего, подождут. И такое бывало. Плоха́ та дружина, которая от ожидания ржавчиной зарастает. Найдет Божедар чем их занять.
Лучше время потерять, чем волхву или рощу священную.
Велигнев зря не скажет.
* * *
– Государь, беда!
– Что случилось?
Борис, только недавно от Устиньи вернувшийся, уснуть еще не успел. Оно и хорошо, просыпаться не придется.
– Государь, пожар случился. И боярина Ижорского убили.
– Боярина Ижорского? Романа? Рассказывай.
Боярин Репьев, глава приказа Разбойного, голову опустил да и заговорил. По словам его, сегодня ночью кто-то терем боярский поджег. А боярина в горнице его прирезал, рядом с тайником.
Борис слушал, гневом наливался.
– А куда дворня смотрела?
– Так пожар тушили, государь. Я с боярыней уж поговорил, сколько смог, рыдает она, но пару слов удалось вырвать. Говорит, была у мужа ухоронка, а что в ней – не ведает. За ней боярин в огонь и кинулся.
– А тать и подвернулся.
– Это кто-то свой, государь. Чтобы вот так пройти через заслоны все незамеченным, и псы цепные его не порвали, и терем поджег негодяй, и дождался, пока боярин за добром своим побежит, не выдержит… не способен на такое никто чужой, слишком многое знать надобно о боярине.
Борис выдохнул медленно, кулаки разжал.
– Вот что, боярин. Веди-ка ты следствие и татя мне представь, хоть землю носом рой, а только сыщи эту погань!
Василий Репьев поклонился:
– Воля твоя, государь. Всех расспрошу, а только татя сыщу.
Борис кивнул.
Предупреждать боярина не стал. За то и ценил он Репьева, что неглуп был боярин. И знал – под пыткой каждый сознается. Да хоть бы в чем! И в злоумышлении, и в убийстве – как пытать будут, так и сознается. А только татю от этого ни жарко, ни холодно, он на свободе как гулял, так гулять и будет. Потому пытки боярин Репьев не уважал, а вот розыск вести умел, и люди его недаром хлеб свой ели. И доносчики, и слухачи у него везде, кажись, были.
Знал Борис: искать боярин будет по совести, невиновного государю не подставит, зря осудить не даст.
– Ищи, боярин. Когда найдешь – награжу щедро.
Боярин поклонился да вышел.
Борис вытянулся под одеялом пуховым, вздохнул. Раньше и не мерз вроде, а вот сейчас холодом пробирает. Устя сказала, это пройдет, да только когда? Вроде как от того, что сил у него сосали много, сейчас восстанавливается он, вот тепло и уходит быстрее. Как больной, случается, мерзнет, а потом выздоравливает.
