Часа не прошло – сдались петельки, а там и замок поддался за ними.
И Михайла выдохнул.
Стоило оно того!
И убитого боярина стоило, и поджога, и прочего! Трижды, четырежды стоило!
Ижорский деньги свои не в серебре хранил – в каменьях самоцветных. А и верно оно. Камни и легче, и перенести их проще, и стоят они дорого. И все Михайле достались.
Парень заметил на одном из смарагдов капельку крови, нахмурился, рукавом ее стер.
Фу.
Да и не беда оно. Камни отмоются. А бояре… много бояр у государя, одним больше, одним меньше – не страшно. Михайле свою жизнь устраивать надобно, а не о чужих думать.
Камни – это хорошо, их и спрятать легко, и продать проще. Только продавать надобно в столице, в других местах и треть цены не возьмешь. И продавать-то не абы кому… пойти на лембергскую улицу заглянуть? Есть там пара человек… Михайле-то все и не надобно сбывать – к чему?
Камней пять, много – десять. Остальное лежать останется.
Мало ли что?
Мало ли как жизнь повернется?
Пусть полежат. А те, что на продажу, он сейчас отберет. Похуже какие.
Ежели они с Устиньюшкой уедут, денег им много на первое время понадобится. Пока обзаведение, пока то да се…
Ради такого и десяток Ижорских прирезать не жалко.
* * *
– Устёна, что с тобой, солнышко?
Борис как смог, так и из-за стены вылетел. Разговор он слышал, а вот Устю не понял. Странные они, бабы эти.
Вот чего она расстроилась? Из-за слов Маринкиных? Так не сбудется это уже, не принесет никогда ламия никого в жертву… ишь ты! Он и не знал, на ком женат.
И ведь самое-то что ужасное? Не почуешь таких тварей, не проведаешь никак, Марина сама сказала…
А что ему теперь делать? Понятно, еще раз он на такой гнилой крючок не попадется, любую невесту свою на капище притащит! А ежели ребенок будет? Сыну о таком как расскажешь?
А надобно.
И рассказать, и записать…
И в рощу Живы еще раз съездить. Обязательно.
Устя ему в плечи так вцепилась, что, наверное, синяки останутся.
– Она… она и правда могла такое сделать! Могла и тебя выпить, и других тоже…
Борис кое-что вспомнил из услышанного, нахмурился.
– Погоди… Брат твой?
Устя глаза опустила.
– Прости. Не знала я, как о таком сказать.
– Ты с него аркан снимала? Удавку эту?
– С него. Не я, Добряна, я и не умела такого, смотрела только. Илья меня из рощи забирал, а подойти и не смог, дурно ему стало, вот как тебе. Добряна помогла, она и мне объяснила, что к чему.
– А ты потом и сама смогла.
– Я не умею ничего. Сила есть, а знаний не дали.
Борис девушку по голове погладил. Коса у нее роскошная, так под ладонью и стелется мягким шелком.
– Устёна, а что ты в роще делаешь? Тебя как волхву учат?
Почему-то важно ему было ответ услышать. Очень важно.
– Нет, конечно. Какая из меня волхва? У тех вся жизнь в служении, а я… Мне просто сила досталась. Что могу, я сделаю, но роща – не для меня. Добряна так и сказала.
– А… – Борис руки коснулся. Той самой, с зеленой веточкой на ладони.
– Просто знак Живы. Благословение.
– Но не обязательство.
– Нет. – Устя наконец слезы вытерла, выдохнула, успокоилась. – Ты весь разговор слышал?
– Да. Устя, а как такое быть может… неужто ламий крестить можно? Маринка при мне крестик носила и в церковь шла, не боялась.
Устя только плечами пожала:
– Крестить – нельзя, наверное. А остальное ей сильного вреда не нанесет. Она ведь по крови старше Христа. Ее род на земле задолго до него жил. Потому и в церковь она придет, и до иконы дотронется без опаски… Истинные святые и праведники для нее опасны, да где ж таких взять?
– Старше Христа?
– Да. Может, тысяча лет, может, три… не знаю. Прорва веков.
– Но тебя она боялась.
– Я силой волхвы одарена. Это другое.
– Волхвы старше этой нечисти?
– Ламия не то чтобы нечисть. Другое существо, чуждое, жестокое, равнодушное. Паразит на роде человеческом. Но не нечисть.
– Разницы не вижу. Убивать таких – и все.
– Монастырь для нее и есть смерть. Только медленная.
Жалости Борис не испытал. Не после всего пережитого.
– Вот и ладно. Лишь бы не выползла.
– Нет, не должна она.
– А я еще проверю и добавлю. Не расстраивайся, Устёна. Она просто шипела со злости, а укусить не дам я ей. Обещаю.
Устя голову подняла, в глаза ему посмотрела – и кивнула медленно.
– Верю.
Почему-то это слово для Бориса оказалось драгоценней любых клятв.
А еще…
Даже себе признаваться не хотелось, но… хорошо, что Устинья – не волхва. Сила – это ж не страшно, правда? Это даже хорошо.
Будь она волхвой, она бы никогда замуж не пошла. А сейчас – может.
За… него?
Глава 8
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Соколовой
Вот что со мной было…
Жизнь моего ребенка обменяли на жизнь ребенка этой… ламии!
Вот для чего она меня тогда привечала, приваживала, разговоры разговаривала… приручила, присмотрелась… Когда она могла такое сделать?
Да когда угодно! Не стереглась я вовсе! Да и кто ж знать-то мог о таком? Мне двадцать лет понадобилось, чтобы поумнеть хоть немножечко!
Тогда и не предполагала я…
А ведь получается…
Моего ребенка эта гадина убила, а вот родила ли своего? В монастырь она уезжала – признаков беременности и не было! И повитухи ее осматривали, это я точно помню!
Не нашли ничего?
Или… помогли им не заметить?
Нет, не второе, это уж точно. Свекровушка проклятая, царица Любава, будь она неладна, такой секрет никому б не доверила. Никогда.
А повитухи потом живы остались, это я точно помню. Одна еще меня потом осматривала, перед моим отъездом в монастырь.
Не была Марина беременна. Иначе б ее свекровка не отпустила никогда. При себе бы продержала, ребенка забрала… или отравила б ламию прямо там, в тереме. Это уж точно!
Не получилось что-то?
Глаза отвела?
Нет, глаза отвести она может, но не многолюдью. Одному или двум – ладно еще! А когда десяток человек, кто-то неладное да заметил бы. Нет, не было у нее ребенка.
Почему?
Что-то не так пошло?
Борис погиб, ребенок не получился… то есть не Марина в его смерти виноватая? Получается, что так. Ей то невыгодно было.
Ей бы и еще раз попробовать… я же не умерла! А и умерла бы – Аксинья под рукой! Кровь та же, а глупости… хотя чего мне-то кивать? Я и еще дурее была!
Так что не Марина то.
А кто?
Хозяин ее? Но ему тем более какой смысл? Один раз не получилось, так можно второй попробовать, и достаточно быстро.
Только вот… почему не получилось?
Могла я своего ребенка возненавидеть? Тогда? В той, черной жизни?
Нет, не могла. И не могла я тогда ненавидеть, сил ни на что не было, и… радовалась я малышу.
Это Фёдора я ненавидела, а ребенок – моя кровиночка. Мое сердце, мое солнышко ясное… как себя саму ненавидеть? Нелепо даже…
Нет, в этом я себя не упрекну. Ребеночка я любила, а плод погиб…
А могли меня отравить чем?
Опять – могли.
Но кто?! Кто еще стоит за всеми несчастными случаями, какой кукловод?! Кто?!
Двое их.
Один стоит за Мариной. Второй… уж самой себе признаться пора. Есть человек, который мог, еще как мог все это натворить.
Царица Любава.
Моя свекровка из черной жизни.
Доступ к черным книгам есть у нее… Ладно! Был! Есть ли сейчас – не ведаю, но ежели Борис из дворца выйти может, то и Любава? Вот где покопать надобно…
Что ж там за Захарьины такие с Раенскими?
Черные книги не каждый в руки возьмет, а и возьмет, так они его душу раньше сожрут. А тут что?
И читают, и пользуются… ох, нечисто что-то там! Бабушку попрошу! Пусть покопает. И Бореньку.
Ежели искать, кому что выгодно, так свекровка моя в первых рядах стоит! Боря бездетным умер, Федька на трон сел, меня она давила… смерти только своей не рассчитала, а та пришла и взяла! Фёдор рыдал, а я радовалась! Чудом свое счастье скрыла!
