– Козельского позови! Этот дурак стоит… да помоги ж ты! Желудок ей промыть надобно! Трубка-то есть? [84]
Фёдор только взгляд через плечо кинул. Мигом Михайла исполнять кинулся. А он сам попробовал боярышню придержать, чтобы хоть как напоить…
Устя кое-как, по глотку ей воду вливала, горло массировала, ругалась такими словами – Фёдор и не думал никогда, что она такое знает.
Потом откуда-то Адам Козельский появился, легче стало…
Устя кое-как отползла, к стене прислонилась, смотрела, как промывают Орловой желудок, как распоряжается невесть откуда появившийся государь…
Фёдор рядом с ней почти упал. Сил не было.
– Яд?
– Яд.
И такое зло Фёдора пробрало.
Яд!
И не в кого другого целили, наверняка в Устинью! Другая-то ему не надобна!
Устя… а не начни боярышни раньше кушать, что было бы? И она бы сейчас…
Фёдор как был у стены, так Устинью в охапку сгреб, к себе прижал. Боярышня и дернуться не пыталась, сил у нее не было вовсе.
– Устя, Устенька… никому тебя не отдам!
И видеть не видывал, как неодобрительно смотрят на него сразу несколько человек в комнате.
Устинья всхлипнула беспомощно.
– Что… что сделать, Устиньюшка?
– Лечь… пожалуйста. Сил нет…
– И молока бы боярышне горячего. Сонных капель дать? – Адам рядом оказался. Есть такое свойство у хороших лекарей – рядом со всеми больными разом быть.
– Да, пожалуйста. – Устю трясти начинало всерьез, то ли от близости к Фёдору, то ли от усталости, а может, и от страха.
– Возьми-ка ты, братец, капли, проводи боярышню да напои.
Фёдор на Бориса поглядел благодарно. Лекарь капли Устинье вручил, Фёдор так по коридору и пошел, с боярышней на руках.
Борис брови сдвинул. Потом он еще к боярышне заглянет. Потом…
А покамест…
– Всех боярышень в комнаты их проводить и боярина Репьева сюда, по его это части. А ко мне бояр Васильева да Орлова позовите. Да патриарх пусть зайдет сразу как сможет, скажите ему о случившемся.
Слуги забегали, выполняя приказы государя.
* * *
Адам ничему не удивлялся.
Отравить кого-то пытались?
Вот уж не новости! И так все ясно!
При дворе, в той же Франконии, и повеселее бывало, и травили куда как изысканнее. Ну что такое – пищу отравить?
Можно и перчатки пропитать, и веер, и нож смазать определенным образом, и ночные рубашки – что хочешь отравят. И никто не поймет потом, отчего умерла жертва.
Интересно другое было. Как боярышня Устинья яд распознала да помогать кинулась.
Необычное такое знание.
Но не до того Адаму было. Сначала он обеих боярышень отпаивал, осматривал, потом уж, часа через четыре, выдохнул.
Поболеют, конечно, обе красавицы, но жить будут. А если бы сразу не начали поить их, не вышел бы яд из желудка – куда как хуже дело б обернулось.
А не успел выдохнуть – его к царю позвали.
Борис не на троне сидел, по кабинету своему ходил, ровно лев по клетке. На Адама посмотрел зло, но тут же рукой махнул:
– Не на тебя сержусь, на татя, пищу отравившего. Что скажешь?
– Будут жить обе боярышни. Васильевой я б дней десять прописал полежать спокойно. Со второй похуже, бредит она. Но я надеюсь, что при должном присмотре через месяц и ей здоровье вернется.
– Хорошо. Мы проверили все, в заливное яд добавили.
– Хороший выбор, государь. Ежели это белладонна… вкус у нее достаточно сильный, а заливное с травами, с чесноком – там все и перешибло. Вовремя боярышня Устинья спохватилась, когда б она помогать не кинулась, было б два трупа. Яд этот сильный, коварный, мне он ведом, я боярышень спасти не успел бы всяко.
– Она заметила, как у соседки по столу зрачки расширены неестественно. И лицо покраснело.
Адам кивнул:
– Не удивлен. Боярышня – умная. Я знаю, она умеет ходить за больными.
– Откуда? – Патриарх, который до того в уголке сидел тихонько, шевельнулся.
Адам ему поклонился, но ответил без страха:
– Я с боярышней с осени знаком. На ярмарке служанку ее толкнули, плохо той стало. Ведомо мне, боярышня свою няньку сама выхаживала, с ложечки кормила. И я когда навещал няньку, с боярышней разговаривал. Она сведуща в лекарском деле, достаточно, чтобы увидеть тревожное.
– Ее учили?
И на этот вопрос Адам мог честно ответить:
– Я и о том спрашивал, владыка. Не так чтобы учили… она сказала, что знает достаточно. Мало ли что с детьми случиться может, а то и с дворней. Может за больным приглядеть, рану перевязать, а то и зашить, яд определить.
– Яд?
– И про то я спрашивал, а она ответила, что среди растений Россы всякие есть. И ядовитые тоже. Волчья ягода, к примеру: красивая, достать легко, дети ею отравиться могут. Да и другое кое-что.
Переглянулись мужчины, Борис выдохнул незаметно.
О том, что Устя волхва, молчал он, ни к чему патриарху такое знание. Ненадобно. Но как оправдать ее, не знал, а тут и Адам подвернулся и высказал надобное, наградить его потом обязательно.
– Вот оно что. Хорошие у нее родители.
Адам только поклонился. Может, и хорошие. С родителями боярышни как-то и не знался он. К чему? Няньку вот видел… Ах, вот еще что!
– Боярышня Устинья сказала, кушать ей не хотелось. Повезло.
– Хорошо, Адам. – Государь со стола бумагу взял. Ему протянул: – Потом посмотришь. А сейчас иди себе…
Адам поклонился да и вышел и только за дверью бумагу развернул.
Охнул, а возвращаться и в ноги кидаться как-то и поздно было.
Государь его придворным лекарем назначал. И жалование положил в четыре раза больше, чем у Адама ранее было, и дом ему на Ладоге пожаловал.
Хотя, ежели по-честному, боярышня Устинья все это втройне заслужила.
Надеялся Адам, ее без награды не оставят. А еще сожалел немножечко о несбыточном.
Положа руку на сердце… вот на такой, как боярышня, и надобно бы жениться лекарю. И опора, и помощь, и сама сведуща, не жена была б, а клад. Ах, какая жалость, что боярышня она! Такое сокровище дураку достанется!
* * *
Боярин Репьев вслед за лекарем явился. Государь и переговорить с патриархом не успел, боярин доклад принялся делать:
– Государь, блюда собаке дали съесть, от заливного дворняге плохо стало, скончалась она. По приметам – настойку бешеницы в еду подлили, только в заливное, в других блюдах нет ничего [85]. Две боярышни, Орлова да Васильева, заливное отведали, боярышня Заболоцкая чудом жива осталась. Она уж собиралась, даже кусочек в рот положила, да отвлеклась на соседку, а потом и поздно было.
– Заболоцкая?!
– Она сама свое место за столом указала. Могла и отравиться, государь, верно все.
– А остальные боярышни?
– Другие блюда предпочли, государь.
– Кто яд подмешал – не нашли?
– Ищем, государь.
Борис только головой качнул.
Убийцу Ижорского ищем, отравителя – ищем. Службу создавать надобно, коя будет такими делами отдельно заниматься. Вот как во Франконии.
– Ищи, боярин. Слуг расспроси.
– Тут такое дело, государь. Слуг я всех опросил, люди мои хорошо поработали. Клянутся они и божатся, никто чужой на поварню не заходил. И яд никто подсыпать не мог, не знал ведь никто, что блюдо это для боярышень.
– Почему?
– Одно заливное готовилось, государь. Потом повар его по блюдам разложил – и наверх отправил. Мы другие блюда проверили, а там яда нет. Получается, что его или слуга, который блюдо нес, отравил, или яд потом добавили. Кто-то из боярышень.
Борис с патриархом переглянулись.
– Кто первый пришел? Кто первая?
– Боярышня Мышкина.
– Прикажи слугам ее комнату обыскать. Кто ее знает, может, и она это? Я б ее расспросить приказал как следует, да Фома Мышкин против будет [86].
Судя по лицу боярина Репьева, он бы и боярина Мышкина допросил жестко. С плетьми да железом каленым. Нельзя вот! А жалко!
