– Разумеется, коллега, – успокоил бульмуджурца Махмадшарифов.
Прощание было горячим и скорым – гостям с Волги нужно было поскорее уносить ноги из щедрого на сюрпризы городка Бульмуджур. Оставалось вызвать такси в обе стороны и разъехаться.
Трое искателей приключений молчали по дороге. Смотрели в окна автомобиля. Даже Егор Кузьмич молчком отхлебывал самогон.
А теперь они в тягостном молчании ожидали поезда на ближайшем железнодорожном вокзале.
– Ну же, Андрей Петрович, сколько можно тянуть? – первой не выдержала Бестужева. – Скажите: Маша, я потерял к вам доверие. Нам стоит объясниться.
– Хорошо, нам стоит объясниться, Мария Федоровна. Фокус с камнем меня волнует мало. Даже позабавил. Но ваша скрытность обидела меня до глубины души.
– И меня тоже, кстати, – кивнул Добродумов.
– Простите, Андрей Петрович, простите, Егор Кузьмич. Но до вчерашнего дня я сама ничего не знала об этом камне. Я получила его от подруги моего отца – Рогнеды Наумовны Пряниной. В день нашего вылета в Абрабад она сама вышла на меня, назначила встречу и передала шкатулку. Там были камень и письмо. Вот оно. – Бестужева протянула Крымову конверт. – Прочтите, пожалуйста. Отец просит в нем простить его за то, что он поставил мою жизнь под угрозу, и говорит, что за этот камень – символ звезды Ригель – я смогу выкупить свою жизнь у злодеев. Часом раньше, часом позже, вы бы все равно узнали о том, что один из семи камней у меня. И прочтите вслух, чтобы Егор Кузьмич тоже послушал.
Крымов не удержался и прочитал. Вслух. А то бы места потом себе не нашел. Красноречивое послание Федора Бестужева дочери, полное отчаяния и страха за ее жизнь, тронуло старика-краеведа до глубины души. Он даже прослезился – спас большой глоток самогона.
Детектив с облегчением кивнул:
– Простите, Машенька.
– Больше вы на меня не сердитесь, Андрей Петрович?
Он только протянул к спутнице руку и сжал ее пальцы:
– Простите еще раз.
– Ладно, лирики, вот что я вам скажу, – потянув носом, после очередного глотка изрек Егор Кузьмич. – Нам не в Царев надо, а в Сермяжинск.
– А что мы там забыли? – спросил Крымов.
Бестужева тоже вопросительно посмотрела на него:
– Объясните, Егор Кузьмич.
– Не сечете?
– Не сечем, – за себя и Крымова ответила Мария Федоровна.
– Помните, откуда взялся купец Растопчун? Из Сермяжинска.
– Заинтриговал, – кивнул детектив. – Дальше.
– А кто еще оттуда? – задал наводящий вопрос Добродумов.
– Да много кто, – пожал плечами Крымов. – Вождь мирового пролетариата в том числе.
– Тут уж слова из песни не выкинешь, – подтвердил Егор Кузьмич. – Кстати, моя бабка Глафира родом из Сермяжинска. Я что, тебе не говорил?
– Нет.
– Теперь говорю. Будучи краеведом и знатоком Поволжья, тем более имея корни в этом городе, я историю Сермяжинска изучал с особым пристрастием. Поэтому и знаю о мироеде Лаврентии Спиридоновиче Растопчуне предостаточно. Я же тогда, с этими упырями, не зря о нем вспомнил. Говорили, будто бы львиная часть состояния Растопчуна уплыла за границу. Но там он ничего не приобретал: земли там, фабрики. Ни-ни. А ведь скопидом был страшный. Ни копейки лишней не упускал. Еще говорили о нем, будто бы он расплачивался солидными деньгами с какими-то приезжими иностранцами. Это сохранилось в краеведческих записках – в воспоминаниях тех, кто был с ним близко знаком. И была одна любопытная история, связанная с неким англичанином, баронетом Френсисом Уайкером, который имел контакт с фабрикантом Лаврентием Растопчуном. А прославился этот Уайкер тем, что в родной Великобритании его обвинили в краже знаменитого бриллианта, принадлежавшего принцам Уэльским. А назывался этот бриллиант Аль-Яд Аль-Ямма, в переводе – планета Правой Руки. Или, как привыкли ее величать европейцы, Бетельгейзе. – Добродумов отхлебнул самогона, вытер тыльной стороной ладони рот и бороду. – А, Крымов, чуешь?
Мария Бестужева не сводила с Добродумова широко открытых глаз.
– Ты хочешь сказать, Егор Кузьмич, что Растопчун мог охотиться за всеми семью Небесными камнями?
– Именно, Андрюша, именно! Чуете, Машенька?
– Чую, Егор Кузьмич, – азартно кивнула та.
– А если учесть, что этот паскудник, предок нашего Миши Лаврентьевича, был тем самым Проводником, знал все тонкости дела, был во все посвящен, да при этом обладал великими деньгами, а значит, и возможностями, и в конце концов легко расстался с большей частью своего состояния, то, – царевский краевед почесал седую бороду, – не тянется ли за ним эта звездно-бриллиантовая дорожка? Вот в какую сторону надо смотреть!
– А что же наш Растопчин, неужели он не знал об этом?
– Да кто ж его ведает, чего он знал и чего не знал? Могли купцы Растопчуны предугадать революцию? Вряд ли. Могли все растерять в те развеселые годы? Легко. Столько ниточек оборвалось в семнадцатом году и после! Один камушек-то ему достался – Саиф, а вот другие – не факт. А может, купец Лаврентий Растопчун вообще хотел завладеть всем и обставить своих повелителей – царей-лукомонов? В Сермяжинск надо ехать. Туда, коллеги, туда!
Они заснули под перестук колес на земле древней Турчании. Пока спали как убитые, за окном расстилались вширь западные степи Казахстана. Не поклонник подобных мест, но фанат оседлой культуры, Егор Кузьмич тяжело засопел, будто его душили во сне, что, может быть, так и было на самом деле; может быть, стая злых степняков в звериных шапках и с луками наперевес гналась сейчас за ним, добрым русичем, по холодному и чужому осеннему полю. Крымов не выдержал, вежливо растолкал его, Егор Кузьмич мрачно посмотрел на друга, потребовал полстакана самогона, опрокинул его и теперь уже разразился тяжелым храпом. Возможно, на этот раз его догнали, поймали и пытали во сне проклятые степняки.
К счастью, у Марии Бестужевой оказались с собой беруши.
– Простите, Андрей Петрович, они у меня только одни, – сказала она и вскоре уснула – было великим удовольствием смотреть на ее умиротворенное в объятиях Морфея лицо.
Поезд остановился вскоре после того, как пересек границу с Россией. Городишко назывался Черный Рог. Вывеска мрачно смотрела на каждого гостя этого места, решившего ночью выглянуть в окошко. Крымов взял пачку «Мальборо», вышел из купе и двинулся по проходу к тамбуру. Дверь на перрон уже была открыта. Терпко веяло мазутом и ночной прохладой. После добродумовского перегара в купе это показалось блаженством. Проводница уже стояла внизу. Спустился и Крымов. Щелкнул зажигалкой, закурил. Две торговки шли мимо вагонов и громко предлагали пиво, пироги и минералку. Крымов окликнул одну из теток и купил бутылку родного жигулевского. Свинтил крышку.
– Сколько стоим? – сделав глоток, спросил Андрей у проводницы.
– Два часа.
– Ого. Чего так много?
– Меняем электровоз, проверяем оборудование. А что, расписание не смотрели?
– Как-то упустили такую подробность.
Крымов быстро вытянул пиво, отошел от вагона к облезлой скамье и опустил пустую бутылку в прокопченную урну. И уставился на домишки, вытянувшиеся по краю городка. Что-то тяжелое сдавило ему горло. Было в этом месте нечто тягостное и для взора, и для его сердца. И не был тут никогда Крымов, а вот саднило что-то внутри. В некоторых домишках светились окна. И вдруг на месте этих огоньков он увидел другое – огни пожарищ. Он закрыл глаза, и совсем иная картина предстала его внутреннему взору: черные полчища летели на него из степи – сотни тысяч диких кочевников с ором лавиной двигались на него. Крымов поспешно открыл глаза, но картина все еще не исчезла перед его глазами – она таяла постепенно, как медленно угасает огонек в огарке свечи, чей век закончен.
Что это было? Как будто воспоминание. Но откуда? Из каких глубин памяти?
По перрону в его направлении шел невысокий человечек в темном плаще с поднятым воротником и широкополой шляпе. Прямо-таки шпион из старых фильмов про разведчиков. Левую руку он держал в кармане, правую подозрительно прятал за краем плаща. Человечек остановился в пяти шагах от Крымова и уставился в ту же сторону – на здешние домишки.
