Устя к коклюшкам вернулась, так проще мысли свои скрывать было, и руки не дрогнут.
– Не был никогда Михайла Ижорский женихом Аксиньи. И руки ее не просил, и не сговаривались они с отцом нашим. Аксинья его полюбила, а Михайла… Подлый он человек. Дурной.
– Вот как, боярышня?
Устя таить не стала:
– Когда ты, боярыня, с ним поговоришь, сама поймешь все. Не хочу я Аксинье такого мужа, и никто такого дочери своей не пожелает. Мне Михайла не люб, не поощряла я его.
– А что ж тогда?.. – Боярыня даже опешила. Не лжет боярышня Заболоцкая, и то ей видно, но… она-то все себе иначе видела.
И Фёдора видела она, и Михайлу… Выбор-то очевиден! Федька хоть и царевич, а рядом с Михайлой ему лучше не стоять: проигрывает он по всем статьям. Так и выходит… голова одно скажет, а сердце совсем другое шептать будет. А только не врет боярышня, не люб ей Михайла. Более того, Устинью от него аж передергивает. Выглядит-то она спокойной, а вот пальцы нитки чуть сильнее натягивают, коклюшки с ритма сбиваются.
Варвара думала, Устинья нарочно Михайлу привадила, а выходит-то наоборот, она его отвадить не может? Считай, весь разговор менять надобно? Хотя и то не беда.
– Михайла сестру использовал, чтобы ко мне подобраться. А может, и к царевичу.
– Стервец какой! А только сестре твоей с того не легче, любит она его.
– Любит. – Устя только вздохнула. – И домой ее отослать не поможет, там ее Михайла быстрее достанет. И на него ругайся, не ругайся…
– А когда муж мой с ним поговорит, чтобы не кружил он голову боярышне?
– Даром не поговорит. Никогда боярин Раенский просто так ничего не сделает.
Варвара обидеться хотела, потом поняла, что и ей не поверят, рукой махнула.
– А при царе, боярышня, иначе и нельзя. Не то на шею сядут и погонять будут.
– Понимаю. А что боярин взамен пожелает?
– От тебя? Покамест ничего, боярышня. А вот когда ты за Феденьку замуж выйдешь…
– Нет.
– Боярышня? – Варвара аж удивилась такому ответу резкому.
– Я лучше сама с Фёдором поговорю, пусть придержит друга своего. А вот так, невесть что и кому должной быть… не пойдет.
Варвара едва ногой не топнула.
Вот же зараза… откуда вы беретесь-то, такие? И возраст небольшой, а характера – через край!
– Тогда… пусть это авансом будет? Для будущих хороших отношений?
Устя плечами пожала:
– Не уверена я, что поможет, а значит, и трудиться не стоит боярину.
– Как хочешь, боярышня. Сестру твою успокою я, мне ее просто жалко стало, маленькая она еще. А с Михайлой тогда сама разбирайся как знаешь.
Устя кивнула:
– Разберусь. Благодарствую, боярыня.
– Не стоит это благодарности.
Варвара развернулась да и дверью хлопнула.
К себе возвращалась – кипела от гнева. Вот ведь зараза какая! Не уговоришь ее, не договоришься! Лишнего слова не вытянешь! Недаром же Платону она не нравится! И Любавушке! И… и самой Варваре тоже.
Варвара Раенская и себе сознаваться-то не желала, а только в Устинье она силу почуяла. Ту самую, проснувшуюся. И… испугалась.
Устинья бы и Фёдора скрутила, и их раздавить могла бы. Когда человек знает, что в любой миг твою жизнь оборвать может – это всей шкурой ощутить можно. Вот Варвара и почуяла.
И испугалась.
Близко она к Устинье не подойдет. И мужу закажет лишний раз…
А Любава?
Любава пусть сама разбирается! Она умная… наверное.
* * *
Аким, старый слуга бояр Захарьиных, на ярмарку шел. Жив там боярин, умер боярин – скотина не делась никуда. И подворье на Ладоге стоит, не рушится. И надобно туда много чего… от гвоздей до соли. От овса до дров.
Вроде и закупали все, а без хозяйского-то глаза как-то оно и тратится быстрее.
Аким и сам грешен, недавно молоток прогуляться уговорил. И подкову… две. В хозяйстве (своем, не боярском) все пригодится.
Вот и шел он на ярмарку, закупаться. Шел, потом толчок сильный почувствовал. Детина какой-то его обгонял, плечом задел.
– Эй! – Аким едва в снег не полетел.
Парень остановился, поддержал его.
– Прости, отец. Не зашиб я тебя? Не смотрел я, куда иду! Не видел…
Плечо, конечно, болело, но винился парень искренне. И шапку стянул, в лапище своей скомкал. Посмотрел Аким да и рукой махнул:
– Ладно уж…
– Не держи зла, отец. Не спешишь ты? А то б посидели, сбитня горячего выпили?
Кто ж от дармовщинки откажется? Аким исключением не был.
– Ну… пойдем, коли так.
– А пойдем, отец. Мне б тоже с кем посидеть, а то на душе погано. Недавно из поездки вернулся да узнал, что жена соседа привечала.
Аким только головой качнул.
– А…
– И выгнать ее не могу. Отцы наши – не просто друзья, дело у них общее…
– Вот оно как даже…
– Дрянь такая…
Аким парня по плечу хлопнул, как мог, подбодрил:
– Держись, паря. Всяко бывает, а и то проходит…
Сидели они вскорости в таверне, горячий сбитень попивали. Парень на жену жаловался, Аким слушал.
Потом сам пожаловался. У него-то семья в поместье Захарьиных, а его вот в городском доме оставили, покамест нового хозяина не будет. А как он будет-то еще? Когда там Захарьиных две штуки и было? И те померли?
– Это какие ж Захарьины? Не те, что с Кошкиными роднились?
– Не, другие. Мои с царем породнились! Хочешь – расскажу я тебе?
– А и расскажи, отец. О других послушаю, от своего отвлекусь… Давненько ты им служишь-то?
– Да, почитай, лет пятьдесят. Мальчишкой начинал еще, меня в прислугу для боярина Никодима взяли. Подать чего, принести-отнести… так и в люди вышел.
– Ух ты!
– У боярина Никодима два брата было младших да сестра. Анна. Красивая, глаз не отвести, о ее свадьбе уж сговаривались. А потом боярин женился. – Аким загрустил даже.
– На ком же?
– По джерманской улице проезжал, там рыженькую девку увидел. Красивую – страсть! – Аким на себе показал, и парень признал, что да. Страсть! Как она еще ходила-то с такими объемами? – Мы все за боярина порадовались, да только сглазили семью, верно. Года не прошло, как от горячки боярышня Анна померла.
– Заболела?
– Руку наколола о что-то. Вроде и ранка крохотная была, а к вечеру воспалилось, к утру рука что полено была… запах пошел, горячка началась. Спасти и не сумели. Горе было… боярышню Анну все любили.
– А жена боярская?
– Боярыня Ин… несс… Как же звали-то ее? Уж и не припомню. Ириной крестили, это точно.
– Инесса?
– Да, кажись. Она в православие перешла, Ириной Ивановной стала. Да и она золовку любила. Боярышня Анна была что лучик солнечный. Умерла она… Потом через положенный срок боярыня дочь родила. Боярин хотел Анной назвать, но боярыня уперлась, Любавушкой назвали.
– Царица наша?
– Она. Боярыня Ирина ее любила, с рук не спускала.
– Одна она была у родителей?
– Да что ты! Лет через десять боярин Данила родился.
– А что так долго? Не беременела боярыня?
– Как-то не получалось у нее. То болела, то на богомолье ездила. А потом как-то в один год все случилось. Бояричи друг друга убили.
– Ох! Из-за бабы?
– Холопка им одна и та же приглянулась. А она им обоим голову кружила, ходила, задом виляла. Вот старший из бояричей ее с братом и застал. И порешил. А когда брат на него кинулся, значит, и с ним сцепился. Растащить не успели…
– Ох, горе-то какое!
– Боярин Никодим чуть не год убивался по братьям. Очень он их любил, переговоры вел о свадьбах. Хороших невест им приглядел… Потом ему легче стало. У боярыни сын родился – боярич Данила. Тут уж хозяин оживел…
– Ну хоть сыну порадовался.
– Недолго радовался-то… Пяти лет не прошло, помер боярин Никодим. Боярыня Ирина детей воспитала, на ноги поставила, другой раз замуж не выходила, хоть и смотрели на нее.
– Повезло боярину Никодиму. Такая верность…
– Да верность-то… Понятно. Только вот боярин Данила неженатым умер, наследника не оставил.
– Так, может, внебрачный какой есть? Или у боярыни Ирины был кто? – подначил собутыльник.
