На столе давно уж четверть водки стояла. Так что Аким и не удержался:
– Как же! Ежели у нее кто и был, так из своих. Что она, что дочь ее, что сын – все с иноземцами якшались, постоянно к ним мотались. Уж к кому там ездили, того не знаю, а только там боярыня и померла. На ночь у кого-то из знакомых осталась, а там гроза разразилась жуткая… Боярышня приехала, говорит, мать умерла. А сама еще молоденькая совсем, семнадцати не было. Боярин Раенский им дальним родственником приходился, вот он детей к себе взял. А там и царю боярышню Любаву представил. Так все и сладилось у них.
– И брата она с собой в палаты взяла?
– А то ж! Брата она любила, уж когда боярин Данила подрос, он домой вернулся. А до той поры при сестре жил безотлучно!
Аким рассказывал.
Называл имена, даты… чуть не пятьдесят лет при семье – это много. Слуги столько о хозяевах знают – тем и в голову не придет. Собеседник слушал, подливал…
Наутро Аким проснулся в одной из комнат при трактире, сначала испугался – ограблен. Но деньги все на месте были, хозяину его собеседник уплатил вперед, даже за поправку Акимова здоровья, так что мужчина махнул рукой да и позабыл этот случай.
Было.
Выпили, поболтали…
Ну так и что же? С кем не бывает? Дело-то житейское…
* * *
Спустя несколько суток на кладбище шестеро людей появилось. Пятеро мужиков молодых, с ними кто-то непонятный, невысокий, по уши в плащ закутанный.
Оська-бородач, который уж лет тридцать милостыньку при кладбище просил да за могилками приглядывал, на них посмотрел, хотел деру дать – остановили. Поймали, за шкирку тряхнули.
– Ой! Пустите, ироды! Что вам от бедного человека надобно?
– Богаче его сделать хотим. – Когда в пальцах одного из мужчин гривенник блеснул, Оська мигом про нытье свое забыл.
– Чего надобно, боярин?
– Не боярин я. А надобно мне знать, где бояре Захарьины похоронены.
– Вон там, – Оська пальцем показал, куда идти. – Склеп у них там свой, как и у многих других бояр. Не хотят они в землице лежать, как простой народ. А для часовни собственной, значит, рылом не вышли [91].
– Хорошо. Иди, не стой тут над душой. И не говори о нас никому.
Оська предложение оценил – только пятки засверкали. И правда – чего стоять? Денег ему дали уже, теперь живьем отпускают. А ведь могли бы и в склеп положить, даром что не боярин он.
Один из мужчин посмотрел ему вслед с сомнением:
– Может, убить стоило?
Другой только головой качнул:
– Ни к чему. Не бери грех на душу.
Насчет греха – это он, конечно, загнул, да к чему нищего убивать? Вреда он не причинит, а ежели слухи какие и пойдут – пусть их.
Мужчины мигом замок с двери сковырнули, дверь отжали, человеку в плаще внутрь спуститься помогли. В склепе огляделись.
Гробы стоят. Покойники лежат.
Имена на крышках вырублены.
Вот боярин Никодим. Боярышня Анна. Два брата его – Петр да Павел.
А вот и боярыня Ирина.
Человек в плаще жест рукой сделал – мол, крышку открывайте.
Молодые люди поднатужились да и сковырнули крышку каменную. Снимали осторожно, старались не разбить. В гроб не глядели, вот и не видели.
А спутник их в плаще и видел, и чувствовал.
Потом уж и они посмотрели.
Лежит в гробу старуха.
Страшная, рыжая, а выглядит ровно живая. Мертвая, да. Только вот не истлела она, а осталась какой была. И лет ей сто, а то и поболее. Страшная – жуть.
Человек в плаще нож взял, рот боярыне разжал. Зубы осмотрел, головой качнул.
Зубы острые, ровно кто их напильником затачивал. Каждый зуб. У человека-то и не будет так, он себе язык такими клыками изранит.
– Упырица.
Агафья, а в плаще именно она была, головой качнула утвердительно:
– Из старших. Не кровососка она, клыков нет.
– Все одно проверить надобно.
Ветка березы над гробом завяла, свеча затрещала, воск почернел…
Вторым крышку гроба сняли у Данилы Захарьина.
Третьим – у боярина Никодима.
У последнего все как до2лжно было: одежда истлела, тело истлело…
А Данила Захарьин лежит, ровно вчера умер, только одежда чуток подпортилась, и старуха лежит себе, платье драное, а сама ровно живая.
Человек в плаще их оглядывал долго, думал о чем-то. Потом одного из парней подозвал, попросил – о чем? Долго ждать не пришлось, парень с молотком прилетел. Человек в плаще из кошеля два кола осиновых достал: один в грудь боярыне Ирине забили, второй – боярину Даниле.
Обоим в рот сухую траву сунули. Но так и не видно, ежели не приглядываться. Одежда пышная, колья небольшие. Да и трава во все стороны не торчит. Там и стебелька хватило бы.
Потом крышки гробов на место опустили, и человек в плаще на каждом гробе воском коловрат нарисовал. Правильный, с восемью лучами.
Только после этого ушли все из усыпальницы.
Никому и невдомек было, что в ту же ночь проснулась от боли в груди вдовая царица Любава.
Проснулась, чуя пустоту и боль. Опасность и страх.
Неужели?..
КТО?!
Глава 11
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Соколовой
Несколько дней я чувствовала себя как муха в меду. Липкое равновесие: и самой не выбраться, и не нарушить мне его, и кто знает, чем оно разрешится? То ли меня вытряхнут, то ли придавят, то ли…
Не знаю.
Но чувствую надвигающуюся грозу. Что-то такое грядет… не знаю, что именно.
Аксинья успокоилась. О чем-то боярыня Раенская с ней поговорила, сестра вернулась и даже извинилась. Не думала она, что Михайла – такой.
Я тоже не думала. В той, черной жизни.
Хотя я о нем и вовсе не думала тогда. Выдали родители Аксинью замуж – и ладно! Любит она мужа? Ну так что же, повезло ей, мне такого счастья и не досталось. А потом все ровно пелена затягивала. Темная, липкая…
Хуже стало, когда мне Добряна весточку передала.
Божедар своих людей отправил, они про Захарьиных порасспросили. И выходило так, что боярин-то Никодим женился на ведьме. Самой настоящей. Она и род его перевела.
Она, надо полагать, и книгу черную привезла с собой.
На родине-то их травили и давили, а тут… в Россе о таких тварях знали, да только бороться с ними волхвы умели. Христианство их не распознавало, не могло покамест, может, потом научатся.
Прабабушка с людьми Божедара в склепе бояр Захарьиных побывала, там и поняли. Есть у ведьм такое свойство.
Ежели кто о святых вспомнит – те нетленны по-настоящему.
А ежели про ведьм говорить…
Они подниматься могут.
И ведьмы, и колдуны могут встать упырями, только не такими, как о том иноземные мифы рассказывают. И клыков у них нет, и когтей нет.
Тело оставаться должно.
И – черная сущность.
Я читала, разговаривала. Где, как не в монастыре, узнавать о таком… Однажды столкнулась с женщиной, которой ведьма силу свою передать хотела. Она рассказала.
Ведьмы бывают рожденные, бывают ученые. Первые с силой своей появляются, вторые за силу свою Рогатому платят. Первые сродни волхвам, только не они своей силой правят, а сила над ними хозяйствует, вот и не выходит у них ничего толкового.
Вторые же…
Вторых и научат, и подскажут им, и дорогой ценой им за то заплатить придется. Очень дорогой.
После смерти они душу свою отдают за знания и за силу.
Есть еще и книжные колдуны. Это уж самый горький случай. Когда несколько поколений одной и той же семьи ведьмовством занимались, они могут Черную книгу написать. Пишется такая книга собственной кровью, в нее все семейные знания заносятся. А еще в такую книгу ведьма или колдун кусочек души своей вкладывают. Считай, они и при жизни от нее зависимы, и после смерти к ней привязаны.
Говорят так.
Душа колдуна в ад уходит, а вот что на ее место придет? Неведомо.
Встанет тогда упокойник упырем. И разные они бывают, упыри-то…
