А на поляне холодно было.
Сара над Ильей встала, в головах у него, литанию завела… Илья и слова не понимал, не по-росски это. Кажись, по-ромски, а то и по-джермански, уж больно язык корявый, резкий, лающий.
Илья уж прикинул, что дальше делать будет.
Перекатится на бок, свечу ногой собьет, ведьму за ноги дернет, подсечет – и кулаком в горло. А потом ею и закроется, вдруг выстрелят из чего али нож кинут… Вот что со второй ведьмой делать?
Слишком далеко стоит, гадина, враз не достать!
– Лю-у-у-у-у-у-уди! А-А-А-А-А-У-У-У-У-У-У-У!!!
Из сотни голосов узнал бы Илья Божедара. Поперхнулась речитативом своим, стихла ведьма. А голос орал от души, да и приближался. Платон два пальца в рот сунул, свистнул по-разбойничьи своим холопам, захлебнулся голос, да и стих.
Тут Илья и решился нападать.
Ежели Божедара… Не препятствие для него два холопа, но вдруг чего ведьмовское у них имеется? И подействует оно на богатыря? Черное колдовство – коварное, подлое…
А вдруг жив богатырь еще, вдруг помощь ему требуется, а он тут невесть чего ждать будет?
Извернулся Илья, ногой свечу сшиб, которую у него в ногах и поставили, а левой рукой ведьму за щиколотку схватил, на себя дернул. Нож в десницу ему ровно сам скользнул, по горлу полоснул гадину.
Кровь хлынула, темная, горячая… Сара и дернуться не успела – черный дар наружу рванулся. И несдобровать бы тут Илье, да на поляне Ева была.
Признал дар хозяйку свою, к ней и потянулся, в нее и впитываться начал… Замерло все, даже ветер утих, побоялся и снежинкой шелохнуть.
Платон Раенский завизжал от ужаса, ровно поросенок под ножом, – и тут Илья опамятовался.
Тушу мерзкую с себя спихнул в сторону, извернулся – и что-то врезалось в него.
– Ходу!
Илья сам не понял, как Божедар его малым не за шкирку с земли вздернул, как за собой потащил, мимо боярина, пробегая, отпустил Илью на секунду, тот чудом в снег не рухнул, а Божедар правой рукой нож метнул, добротный, посеребренный, наговорный, а левой рукой сгреб Платона за загривок да и пихнул что есть силы в сторону ведьмы.
И снова Илью схватил, за собой потянул.
Илья и не видел, что на поляне происходило. А было там то же, что и с Мариной, разве что Марина куда как сильнее была, а Сара – слабая она ведьма. А все ж…
Клинок Еве в глаз вошел, хорошо так, по рукоять самую, она на землю оседать начала, а дар-то черный остался. Может, и метнулся б куда, да тут Платон Раенский прилетел.
И секунды не прошло – на землю ровно мумия осела в шубе боярской, богатой. А дар и развеялся без следа, взял он свою жертву последнюю.
Только три тела на поляне осталось, и так они выглядели, что случайный прохожий потом бы месяц штаны от испуга отстирывал – не помогло. Как есть – жуть жуткая, адская.
Чертовщина.
* * *
Илья уж метрах в ста от поляны кашлянуть смог что-то. Божедар, впрочем, и не побежал далее, остановился, выпустил боярича.
– Поздорову ли, Илюшка?
– Все хорошо. А ты как?
– И я хорошо.
– Ты говорил. А потом те двое… – И замолчал внезапно. Илья старался объяснить, понимая, что звучит это как-то странно, а и неважно! Живы – и то главное, а остальное со временем!
– Говорил. Потом эти двое до меня добрались, я их убил, смотрю, а времени, считай, и нет уже.
– Нет?
– На луну смотри, в зените она. Сейчас бы тебя и убили, – разъяснил Божедар.
– Ух! – не понравилось Илье.
– То-то и оно. Агафья Пантелеевна знать мне дала, мы и проследили за возком. Хоть и велики палаты царские, а улиц, по которым от них отъехать можно, не столь уж много.
– А-а, – понял Илья.
– Я за тобой и бежал. Люди мои отстали чуток, не всем такое по силам.
А ежели правду сказать – и никому. Чтобы лошадь догнать – богатырем быть надобно. Вот и догнал их Божедар, ну и сделал все возможное.
– Благодарствую, – Илья поклонился земно. – Ты мою жизнь спас.
– А ты сегодня, может, и всю Россу спас. Не каждый бы жизнью своей рискнул, на такое согласился. Не нам с тобой благодарностями считаться, оба мы Россу защищаем.
– Со-о-о-отник! – голос с дороги донесся.
– Тут я! – Божедар так рявкнул, что с деревьев снег попадал, сосулька чуть Илье за шиворот не угодила. – Чуток к веселью не успели ребята, обидятся теперь.
– А и то! Вечно ты, воевода, себе лучшее забираешь, разгуляться не даешь. – Из леса люди выезжали верхом. Их Илья тоже знал и расслабился, заулыбался. Все, теперь уж их точно за копейку не возьмешь, теперь они сами кого хочешь одолеют!
* * *
Федор с Аксиньи слез, штаны натянул, в дверь стукнул, Любава вошла тут же.
– Все, сыночка?
– Все, маменька, готово.
– Вот и ладно. Иди теперь, да чтобы к утру уж на заимке был. Сказано – на охоту поехал, вот и езжай, поохоться. Авось медведя мне привезешь…
– Тебе, маменька, хоть Змея Горыныча!
Любава сына в голову поцеловала, улыбнулась ему ласково.
– Ишь ты, вымахал, каланча! Ну иди, иди…
Федор и пошел. Любава его взглядом проводила, на Аксинью посмотрела, поморщилась брезгливо – лежит баба, вся расхристанная… Федька хоть ноги ей бы сдвинул! Да ему и в голову пустую то не пришло, привык, что за ним все подтирают да убирают!
– Неси тазик, Варенька.
Кое-как Аксинью вытерли, одернули все, постель в порядок привели.
– Посижу я с ней, – Варвара Раенская на лавке устроилась поудобнее, – а ты, Любавушка, спать иди, чай, утро вечера мудренее, вот вернется Платоша, расскажет все как было.
Любава кивнула:
Силы ведьмовской у нее и не было, почитай, да кровью она к той же Черной Книге привязана была. И чуяла – неладное что-то…
А что?
Да кто ж его знает, вот с утра и разберемся, как Платоша вернется.
* * *
– Копаем, братцы.
– Вот воевода, мог бы нам клинками помахать оставил, а приходится лопатой.
– Выбора нет, и земля промерзла, зараза, а надобно!
– Еще и тащили эту дохлятину на себе, вот пакость-то, прости, Господи!
Ворчали мужчины, а дело делали. А куда деваться?
Божедар так решил, так и сделать было надобно. Когда не получит с утра вдовая государыня вестей, что она сделает? Правильно, людей пошлет на это место.
Найдут они тела, поймут, что убил кто-то и ведьм, и боярина, приглядятся к телам повнимательнее. Что Раенский, что ведьмы – все так выглядят, словно сто лет тому как сдохли. Черные, ссохшиеся, все ровно мумии болотные, а уж страшны!
И что о них подумают?
И что люди скажут?
Ой, не надобно Ладоге стольной такие потрясения, ни к чему! Пусть их… пропали – и пропали, и не было тут никого. И все на том.
А как эту пропажу устроить?
Надобно пять тел, да, и холопов тоже, с поляны утащить, возки угнать, коней потом цыганам каким отдать, там концов не сыщешь, а возки сжечь. И одежду сжечь.
А все это – на себе, на ручках своих, и следы потом замести. И с телами что-то сделать надобно.
Сжечь их?
А трупы горят плохо, долго они горят, и воняют мерзко, и кости от них остаются, не прогорают люди до конца. И кострище тоже, уж про дым и вовсе помолчим.
Выход один.
Землю долбим, могилу копаем, да большую, в нее все тела складываем, как положено, без голов, с осиновыми кольями в сердце, лицом вниз, еще и солью сверху засыпаем. А потом закопать это все надо, и заровнять, и замаскировать так, чтобы и с собаками не нашли. Хотя собаки так и так эту падаль искать не станут, не любят они нечисть, скулят, воют, пятятся, а кто трусливее, так еще и гадит, где стоит. И удирает.
Вот и работали мужики, а земля-то за зиму промерзла, ее долбить надобно, отгребать, а на пять тел могила здоровущая нужна! И глубокая, хоть два метра, а раскопать надо, а лучше все четыре, зверье зимой голодное, что хочешь выкопает…
Костер бы разжечь, хоть малый, – и то нельзя, им не просто могилу копать, им потом ее и прятать, да так, чтобы не нашли. Копать им и копать…
