Им отметить хорошее событие помешали?! Да что за пьянка без драки?!
В АТАКУ!!! УР-Р-Р-Р-Р-РА-А-А-А-А-А!!!
Похватали мужчины, у кого что под рукой нашлось, – и сами на рыцарей кинулись. Резня безоружных и не получилась, схватка началась, а в таком деле тот выигрывает, кто себя не жалеет.
Рыцари хоть и опытны были, и кольчуги были на них, и дрались они отчаянно, а все же…
Не их земля.
Да и стрелы летели, свои цели выхватывали. И россы резались азартно, грудь в грудь схватывались, никто бежать от врага не собирался. Илья среди них тоже был – хоть и в кольчуге легкой под одеждой, так не в латах же, и его могло задеть, а только можно ли от схватки бегать?
Никак нельзя! И к концу драки мог он честно на свой счет троих рыцарей записать. Одного зарубил, второго заколол, третьего, правда, добивал уже, тот со стрелой в ноге удирал… не по рыцарскому кодексу так-то?
Ага, а безоружных да сонных ночью резать – оно в самый раз! Никакая совесть и не пискнула.
В горячке боя и не почуял он раны. Скользнуло по плечу острие ледяное, кровь пустило. Не в него целились, да соскользнул клинок, Илью уязвил… Всего-то не предугадаешь, не увидишь.
Сразу и непонятно было, уж потом, когда последний рыцарь на камни грязные осел, почуял Илья неладное. Потрогал плечо, кровь увидел…
Тут уж и товарищи подошли, присесть помогли. Кое-как вином крепленым рану залили, перевязали наскоро, в казармы затащили, там Илья и отрубился наглухо, ровно кто топором его приложил. Много он крови потерял, просто и не понял в бою.
Без него уж тела на площадь перед казармой стаскивали, своих, понятно, со всем уважением, врагов – как придется, пересчитывали, беглецов искали…
Так и утро наступило, не заметили.
Через час после рассвета очнулся Илья, первое, что спросил, – как и что? А что ему сказать могли? Неизвестно покамест ничего. Порт не горит, там понятно, обошлось все.
А в палатах государевых как дело обернулось? И сведений нет никаких, и рассказать некому, хоть ты бросай и беги – нельзя. У каждого своя битва.
А все одно – страшно за родных, за близких страшно… Господи, помоги!
* * *
– Что это за место? – Магистр Леон оглядывал зал – громадный, королю впору. Понимал он, что Росса вроде как не совсем дикая, могут здесь и построить что-то. Умом понимал, а глазами как увидел – так и рот открыл от удивления.
Что-то?
Да такого зала он и при дворе короля Франконии не видывал! А уж на что франконцы на роскошь падки, куда угодно готовы камни налепить да золотом разукрасить, но такого и у них нет.
Даже сейчас, в полусумраке, роскошная эта зала. И изукрашено все тонкой резьбой, и камнем отделано алым…
– Сердоликовая палата.
– Красиво.
А больше Варвара и сказать не успела ничего. Дверь скрипнула, отворилась, и вошел в палату такой красавец, что хоть ты с него парсуны рисуй.
– Доброй ночи, мейры. Благополучно ли добрались, не поранились ли?
Магистр на него глаза выпучил, ровно помесь быка с лягушкой.
– Т-ты… кто?!
Каким только усилием сдержал себя Божедар… И улыбнулся.
– Ваша смерть.
Свистнул клинок острый, вошел магистру в горло, кусок бороды на пол спланировал, отсеченный… Пару секунд магистр ровно стоял, потом забулькал, на пол опускаясь, а из горла кровь – алая. А плиты пола тоже алые, и кровь на них совсем черной кажется.
Варвара первая осознала, что происходит, завизжала и, подхватив юбку, куда-то порскнула, ровно заяц. И началась свалка.
Когда каждый за себя и против всех, когда каждый режет, рубит, колет, едва ли не зубами рвет противника, и рыцари в бешенстве были из-за смерти магистра, и взять их было нелегко, но и дружина Божедара всяких противников видывала. Кто и посильнее бывал, а и тех бивали, не задумывались, и этих побьем – каяться не будем.
А чего они сюда пришли?
На палату Сердоликовую полюбоваться да об искусстве поговорить? Верим, верим, сейчас и проверим…
Шум на весь дворец поднялся. Звон клинков, грохот, лязг, кто-то врага вообще в окно выкинул… Стрельцы подхватились, конечно, побежали, а только кого бить-то?
Кто дерется, с кем дерется?
Что происходит-то?!
* * *
Федор на Михайлу оглянулся, тот за спиной был. И царевич по коридору зашагал, ухмыляясь, с каждым шагом плечи расправляя, о приятном думая.
Вот ведь как бывает, справедливость – она завсегда торжествует!
Он первый Устинью увидел, он свои права заявил, и боярышня не против была. А потом Борька влез! Сам на Устинье женился, назло брату, понятно же, Борька ее не любит, он свою Маринку любил, а Устинья – она совсем другая.
Маринка… ну та как есть девка блудливая, а Устя… и не одевается она, как Маринка, и глазами бесстыжими не смотрит, и намеков не делает, а только почему-то к ней куда как сильнее тянет.
Тянуло? Ан нет, матушка хоть и говорила, что должно пройти его притяжение, что нездоровое оно, а Федор ослабления не ощущал. Куда там!
Когда видел он, как Устинья рядом с мужем идет, как рукава Бориса касается, как смотрит на него, так и хотелось за косу ее да и в свою спальню! Чтобы только его была, чтобы смотреть ни на кого не смела, чтобы… чтобы его, босая и беременная! Только его!
Ничья более!
Федор и сам не знал, чего там больше, а Любава попросту просчиталась. Оно и неудивительно, все ж ведьма из нее паршивенькая, слабая, и то по Книге, куда уж ей было во всем разобраться. Не просто так Федор Устинью выбрал, он ее силу чувствовал, от Аксиньи и десятой части не получить такого. Сейчас Устинья с Борисом была связана, но даже тех крох, которые от нее просто ощущались, рассеивались вокруг, хватало людям, чтобы улыбаться, успокаиваться, жизни радоваться. Малые эти крохи были от того, что Борис получал, а и те больше давали, чем Аксинья под принуждением.
А еще…
Федор знал, что можно привязку порвать между Устей и Борисом. И что на себя ее замкнуть тоже можно, да для этого кровь потребуется. И ритуал черный, и смерть Бориса, ну так и что же? Смерть и так Федор планировал для брата, а все остальное…
Надобно ему?
Значит, и сделаем! Матушка сделает, не то и сам Федор справится.
А для начала надобно Устинью к себе забрать. А еще… познать ее. В том самом, библейском смысле, и когда она при этом ребенка потеряет, еще и лучше будет. Тогда между ними уже привязка возникнет, пусть покамест на ненависти, да это и неважно. Любовь, ненависть – тут главное, чтобы чувство сильное было да искреннее, а поменять их – дело житейское. Говорят же, от любви до ненависти один шаг, и Федор о том хорошо знает.
Покои брата стрельцы охраняли. Двое, стоят с бердышами… и не спят почему-то? Федора то не остановило, и не задумался даже.
– Царевич?
– Мне к брату надобно.
– Не приказывал государь.
Федор ногой топнул, рукой махнул:
– Ну так я приказываю! Слышите?
Стрельцы хоть и прислушались, да не слышно ничего покамест… Михайла первый нож метнул, в грудь стрельцу попал, тот оседать начал.
Федор саблю из ножен выхватил, полоснул от всей души… Не ждал второй стрелец нападения, лезвие горло рассекло, кровь из жилы сонной потоком хлынула. Пару секунд стоял он еще, потом осел на пол, Федор и не посмотрел на него. Ясно все – труп уже, чего там смотреть на них, выглядывать?
И дверь толкнул.
Комната, вторая… вот и опочивальня.
И на кровати широкой два тела. Балдахин опущен, одеялом они прикрыты, считай, и не видно ничего… Так и рубануть бы Борьку поперек, да Устю задеть боязно. Федор к кровати подошел без опаски, в одной руке сабля, с которой капли кровавые на пол падают еще, другой рукой покрывало подцепил, потянул… на кровати лежат два одеяла свернутых. Тут и взвыл Федя голосом нечеловеческим:
– ГДЕ?!
– А кого это ты потерял, Феденька?
Боря вроде и не повышал голос, а все одно, подскочил Федор, ровно его шилом ткнули, к брату развернулся:
– ТЫ!!!
