– Матушка! Илюша там! А я…
– А за тебя и Вареньку спокоен твой муж. Это главное.
Боярыня Татьяна совсем своей у Заболоцких стала, считай, что ни день приезжает, то к дочери, то к боярыне Евдокии. Сдружились бабы, беседуют спокойно, Вареньку маленькую тискают всласть, Машу успокаивают. А той все равно тревожно. Уж и весна прошла, уж и дороги просохли, ан не едет любимый муж! А почему?!
Что его задерживает?!
И не любить горько, а когда любишь, то вдвое горше бывает.
Ох, Илюша…
Вздохнула Маша, от матери отстранилась, живота своего коснулась.
– Толкается… Хотелось бы мне, чтобы Илюша хоть к родам приехал!
– Приедет, обязательно. А когда и нет, причина у него важная. Сама знаешь, Машенька, строг наш государь и от ближников своих многое требует.
Боярыня за зятя стояла – горой. А что ж и не постоять?
И неглуп, и уважителен, и Машеньку любит, и Вареньку признал, грех прикрыл, и не попрекает в том, а что у царя на хорошем счету, так это уж вроде вишенки в пирожке вкусном.
Обхватила себя Машенька руками, вздохнула горестно, а выдохнуть и не успела толком. Копыта по двору застучали, голос разнесся звонкий:
– Гостей встречайте!
И, как была, ринулась Маша в дверь, повезло еще – наружу та открывалась. А когда б внутрь, так боярышня ее б и с петель снесла, к мужу торопилась. По лестнице слетела, на двор…
– Илюша?!
Чудом поймал супруг свое сокровище кругленькое, когда она уж, ногой запнувшись, со ступеней летела.
– Машенька!
– ИЛЮША!!!
А больше ничего Машенька и сказать не смогла, прижалась, вцепилась в плечи широкие – и затихла так.
Рядом!
Любимый, родной, самый-самый… единственный – РЯДОМ! А больше-то ей и не надобно ничего! Только лицо почему-то мокрое…
Потом уж наговорятся они всласть, потом расскажет Илья о заговоре, как страшную сказку, а Машенька послушает. И будет за руку его держать, осознавая, что обошлось.
Потом, все потом. И разговоры потом, и встречи, и даже вежливость – да и не ждал ее никто. Видно же – ни до кого нет дела молодым, нечего лезть к ним!
А сейчас…
Зашевелился в животе ребенок, словно решил с отцом познакомиться, ножкой пихнул… и уже Илья в совершенно дурацкой улыбке расплылся, руку приложил.
– Машенька?
– Говорят, мальчик будет…
– Мальчик… Мишенькой назовем?
Хоть и не любила Устя Михайлу, а Илья вот так для себя решил. Сестре он не скажет, конечно, ни о чем, а сам…
Не были они с Михайлой друзьями, и не стали б никогда, а только сестру его Ижорский любил по-настоящему и собой ее закрыл. Хорошее имя.
Правильное.
– Мишенька? – Маша имя на вкус попробовала, понравилось ей. – Любо, Илюшенька.
И забегая вперед: по осени родившийся ребеночек действительно мальчиком оказался, не соврали в этот раз бабки да приметы. Михайла Ильич Заболоцкий. А для матушки своей, для отца и сестрицы Вареньки – Мишутка.
Мишенька…
* * *
Семья Ижорских особого дохода никогда и не знала, перебивалась с хлеба на квас. Раньше-то еще полегче было, а вот как лавка вспыхнула то ли от уголька неловкого, то ли от руки подлой, и вовсе тяжко стало. Муж тушил ее, да обгорел сильно, не выдержал ожогов, да и помер. Осталась вдова одна, да детей шестеро, младшему уж восемь лет, а все одно, не получится у нее тулупы шить, и жить им, считай, и негде, и не на что, едва не в сарае ютятся…
Ежели и дальше так будет…
Надорвется мать, пойдут батрачить девки, а кто и с пути собьется, наймутся, куда смогут, парни… Лила тихонько слезы Надежда Ижорская, знала, что не пережить ей следующей зимы.
Да она-то ладно!
Дети как?!
Когда во дворе кони заржали, копыта затопали, встрепенулась несчастная, не ждала она уж от жизни ничего хорошего, ну хоть младших бы спасти! Хоть кого…
Выглянула она за дверь – там человек стоит неприметный, смотрит спокойно. А конь у него – всем коням конь, таким бы и боярин не побрезговал. И люди за его спиной оружные…
– Боярин? – робко Надежда спросила. Не ждала она уж ничего хорошего от жизни…
– Не боярин я, матушка. Гонец государев. Ты ли Надежда Ижорская, Михайлы Ижорского мать?
– Был у меня, милсударь, сынок Михайла, да сгинул давно.
– Волосом светлый, глаза зеленые…
Описал посланец Михайлу четко, Надежда даже зажмурилась, ровно сына увидела.
– Что он… помощь ему надобна?
Покачал головой гонец:
– Послушай указ государев, матушка. Там и ответ мне дашь.
Слушала Надежда, себе не верила.
Ее Михайла, точно ее, и мужа ее назвали, и отца, и детей он всех перечислил, кроме двоих младших, о которых и не знал… Ее Михайла в Ладоге оказался.
И государя спас.
И государыню.
А те в благодарность ему чин боярский даровали да дом на Ладоге. А еще из казны вспомоществование, которое Надежда получать по четвертям года будет, как положено. А когда соберутся дети замуж али, там, жениться, им казна тоже приданое выделит. Или на обзаведение.
Надежда только и могла, что глазами хлопать.
– А как… что…
Покачал гонец головой. Так и знал он, что с бабой этой деревенской боли головной не оберешься, а только когда сказал государь… надобно так!
Два дня она вещи собирала, на телегу грузила. Еще дней двадцать они до столицы ехали, в возке, ровно бояре…
А уж там, когда привезли ее в дом хороший, каменный, на подклете высоком, когда вокруг холопы закружились, когда жалованную грамоту ей принесли от государя…
Только там и поверила во все Надежда. И рыдала долго, вспоминая сына своего непутевого.
Рыдала, понимая, что, останься он рядом с ней… да разве ж можно было его удержать? А сейчас… умер ее Мишенька героем, добрую память по себе оставил.
Мало ли это?
Много ли?
Потом ее дом государыня Устинья Алексеевна посетит, поговорит ласково. Подтвердит, что правда все, истинная. Да и как не подтвердить?
Зеленые глаза и Михайле, и детям всем от матери его достались. Такие же, бедовые… только теперь они уж у Устиньи ярости не вызывают.
Михайла перед ней свою вину искупил. И поступком своим, и жизнью, оплачен счет и закрыт. Кто старое помянет, тому и глаз вон.
Потом уж она Надежду Ижорскую на могилку к Михайле сводит. Там и поплачут они обе вдоволь, одна о сыне, а вторая – прошлое свое отпуская. И станет им обеим легче.
Это будет потом.
А еще постучится однажды вечером в двери дома Ижорских человечек неприметный, который Надежде и передаст сумку большую.
Так и так, деньги у сына вашего были, приказал он все семье его отдать. И мне за ту работу хорошо уплачено, благодарствуйте, да и прощайте. Хорошо, что ехать не пришлось невесть куда да вас разыскивать.
Не надеялся Михайла уцелеть в ту ночь. Знал, что ежели жив останется, то чудом будет великим. А денег-то он собрал достаточно, надеялся с Устиньей убежать…
Что ж.
Когда нет – то и на все плевать!
А только кто голодал да холодал, тот и цену деньгам хорошо знает. Не бросать же, и в монастырь их Михайла отдавать не захотел. Навидался он попов в странствиях своих.
Оттого и на хитрость пошел. Заплатил он одному человечку, который делами тайными занимался. Заплатил, с просьбой, когда помрет Михайла, к его семье съездить, деньги им передать.
Так оно и вышло.
И Михайлу не пощадила жизнь, и человечек… не смог он сразу поехать. Пока розыск учинял, пока разбирался, куда ехать, тут уж Ижорские и сами на Ладогу приехали.
Проверил он все еще раз да и принес матери Михайлы деньги. И письмецо с ними короткое.
Прочитала его Надежда, слезами улилась.
«Матушка моя любимая!
Прости меня, дурака, да помолись за меня. Сестренок поцелуй, братишек. Бате о деньгах не говори, пропьет еще, а ма́лым приданое надобно. Да и тебе хорошо бы чего на старость иметь.
Ввязался я в дело страшное и свернуть уж не смогу. Чует сердце смертушку.
