Но был и «кнут». Аннета Милле знала, что даже Северин, проживающий нынче в Турине и отыгрывающий роль серба-беженца, республиканца по убеждениям, убьет её, если Милле только попробует что-то сделать не так. Он будет рыдать, Северин влюблён в девушку, но убьет. Потому она и дальше будет делать то, что уже получается, — добывать информацию. Осталось только заставить себя поверить, что это занятие не противоречит её влюблённости в генерала Жана Виктора Моро.
Память у Аннеты была, как сказали бы в будущем, фотографическая, она запоминала информацию сразу целыми листами. Вот и сейчас, лишь взглянув на главный документ, девушка запомнила текст и, спрятав на место бумаги, присела за столик для письма. Самопишущее перо было главным демаскирующим предметом у Аннеты, но оно давало возможность очень быстро переписать всё, что запомнила, и не забыть ни слова, ни цифры.
— И всё же я забыл! — в комнату ворвался Виктор. — А ты что делаешь?
— Ровным счётом ничего. Пишу в дневнике, — сказала Аннета, успевшая сбросить самопишущее перо и перехватить его коленями.
— Когда-нибудь ты дашь мне почитать свой дневник. Я хочу знать о тебе всё! — сказал генерал Моро, схватил сумку с бумагами и умчался на Военный Совет.
— Когда-нибудь ты обо мне узнаешь такое, что захочешь убить, — с усмешкой и горечью сказала Аннета.
*…………….*…………..*
Юго-восточнее города Удине
14 мая 1798 года
Горицию мы взяли без особого труда. Тут не было большого гарнизона, как и серьёзных фортификаций. Сходу, вновь лихо, конницей подошли к городу, встретив на пути две коробки каре. Чуть меньше тысячи французских солдат решили оказать нам сопротивление.
Используя систему флагов и цветных ракет, я дал приказ коннице откатиться и не ввязываться в сражение. Отчего-то республиканцы не стремились вновь войти в город и дать бой на улицах небольшого населённого пункта? Решение неприятеля оставаться в каре было объяснимо тем, что они видели в основном нашу кавалерию и вот таким образом посчитали нужным не пускать страшных воинов-азиатов на дорогу к Гориции. Хотя мы могли бы и обойти их, если бы цель была ворваться в город.
В целом понятно, почему французы оставались нацелены на полевое сражение, пусть они и сразу должны были увидеть наше численное превосходство. Главная мощь современного боя — это залповый огонь, а в городе такого не добиться, так что сражение предстояло в поле.
Что ж, это был их выбор. Прежде всего, мной, в чуть меньшей степени совместно с остальными офицерами, было принято решение использовать луки, которые, если ещё стрелять с возвышенности, могут бить дальше, чем гладкоствольные ружья французов. Возле одного из французских каре расположился не сильно высокий холм, куда мы и направили своих лучников. Расстояние было до пятисот метров, но стрельба с возвышенности позволяла быть уверенным, что град стрел достигнет врага. Это и произошло. Давно французы не слышали свист летящих в свою сторону стрел. Вот и оказались они достойны своих предков, которые попали под расстрел английских лучников под Азенкуром. Как и тогда, чуть меньше четырёх веков назад, стрелы поражали французов. Но при Азенкуре рыцари были в доспехах, а их потомки таковых не имели вовсе, отчего, вероятно, получали чаще ранения и смертельные раны.
Тем не менее, почти организовано, французское каре, уже потеряв до ста человек убитыми, но чаще ранеными, откатилось на сто пятьдесят шагов в сторону. Теперь стрелять из луков оказывалось сложным делом, а скорее, даже бессмысленным. Но у нас были и другие заготовки, которые нужно было проверить. Под Горицией мы испробовали ракеты.
Одно из каре подверглось удару десятка ракет, которые полетели в неприятеля в тот момент, как калмыки набирали скорость для таранного удара. Задача была не столько уничтожить личный состав врага, пороховыми зарядами и малым количеством пущенных боеприпасов это сделать сложно, как расстроить их построения перед конной атакой грозных степных воинов. Две ракеты прошли мимо, что говорило о том, что изделие явно далеко от идеала, но вот восемь попали в каре, оставляя там бреши и расстраивая построения. Вот в эти бреши, которые не успели зарасти, и ударили калмыки, следом за ними шли конные казаки, а персы в это время устроили карусель возле второго каре, не столько стреляя в него, как не давая возможности прийти на выручку своим товарищам.
Тут я понял, что ещё один фактор не учёл. Дело в том, что у калмыков были весьма не короткие пики, явно длиннее, чем французское ружьё с примкнутым штыком. Это позволяло колоть солдат в каре, если сильно приблизиться к их построению. Нужно запомнить подобное наблюдение.
Заряжание ружей у противника всё ещё на уровне четырёх выстрелов в минуту. Это много, на подобное способны хорошо выученные солдаты. Но в каре сложно заниматься перезарядкой. Так что, защищаясь от современной европейской кавалерии, каре становится несколько уязвимым для конницы, которая словно прибыла из прошлого.
Одно каре просто уничтожили. И тогда уже потрёпанные солдаты из второго построения стали сдаваться в плен. Мне эти плены были не нужны, но и приказать всех французов заколоть я не решился. Свои командиры не поймут, а набожный Ушаков, если узнает, перестанет со мной здороваться. А ссориться с Фёдором Фёдоровичем в мои планы не входило, иначе я бы сильно жёстче отвечал бы тому же контр-адмиралу Голенкину во время нашего с ним разговора.
В Горицию я даже не хотел входить, но алчность… Она же сжирает, не даёт рационально думать. Как можно не использовать возможности? И пусть меня осудят общественным порицанием, но я взял выкуп с города, как и опустошил склады французского гарнизона, из-за чего моё воинство стало несколько отягощено. Хотя мне есть на кого валить, если что. Никто из командующих русской армией не пожелал обрастать калмыками или персами, всех спихнули мне. Так что понимать должны. И пусть взятое в Гориции несколько усложняло логистику и снижало скорость передвижения, но эта ноша не сильно тяготила. Мало того, когда военторговцы меня догонят, порешая свои вопросы в Триесте, большую часть полученного я отдам на реализацию. Лучше мой отряд будет есть то, что я вёз на войну первоначально, я знаю, что это качественно и даже полезно. Ну, а взятое у французов могут употребить и в основных войсках. Тут явно солонина и мука хотя бы без червей, что уже демонстрирует французскую провизию в более выгодном свете, чем союзническую, австрийскую. Ну и так, взял с Гориции скромненько, на триста тысяч рублей, если по весу в серебре. Зато все живы, здоровы, склады не сожгли, девок не снасильничали. Это я после подумал, что мало взял, но… ладно, чего уж горевать. Не князь я же Игорь Рюрикович, чтобы, как он с древлян, брать тройную дань с Гориции.
Разведка доложила, что впереди, в пятнадцати верстах от города Удине, расположились внушительные силы неприятеля. Против нас выдвинули более четырёх тысяч солдат при тысяче кавалерии.
Несколько меня озадачило то, что взятый «язык», какой-то молодой французский су-лейтенант, перед своей не слишком героической смертью рассказал, что выставленными против меня силами командует бригадный генерал Николя Жан де Дье Сульт. Я слышал, читал в прошлой жизни об этом в будущем маршале, даже Главном маршале Франции. И нигде не встречал, что де Дье Сульт был бездарностью, напротив. Вот только мне казалось, что для такого генерала как-то маловато войск. Ему бы командовать флангом у Шерера. Или командующий отослал генерала, который мог затмить его самого или спорить с приказами? Уже не столь важно. Нужно ошеломить противника, удивить и победить.
— Фрол Филиппович, ты поговорил с казаками? Если они не подчинятся, я не стану Платову жаловаться или ещё как грозить. Тогда просто уходите восвояси, и дело с концом. Как дети малые, ей Богу, — отчитывал я командира казаков.
Не захотели они, видите ли, их «казачьи благородия», землю копать. Мол, в бою хоть смерть, а вот копать окопы — так нет, блажь это. А я не намерен терпеть, что только мои стрелки будут закапываться. Мало того, я стребовал и с егерей, даже с калмыков и персов дать кого-нибудь для работ. И это не всё. С Гориции пришлют две сотни копателей. Лучше мы закопаемся, нароем ям, хоть валы с рвами, но будем жить и бить врага.
