– О… – растерялась я. – Искусство – тёмное дело.
– Вот и я так считаю, – с энтузиазмом согласился Эллис. – О, пирог! Мисс Мадлен, вы прелесть. Давайте его сюда скорее!
Пока детектив утолял первый голод, я потягивала сладкое молоко и размышляла. Значит, отец купил картину у этого Нингена в то время, когда тот вернулся ненадолго в Марсовию? Интересно… Пожалуй, только сейчас я осознала, какая ценность – в материальном, разумеется, смысле – находилась в моих руках. Нет, прятать в сейф эту картину не стоило – отец любил её. Он вообще считал, что полотна оживают под человеческими взглядами и меркнут в изоляции, а спрятать картину от людей – значит убить.
Но в таком случае стоило хотя бы оформить страховку. И поменьше говорить о картине, даже друзьям.
Тем временем Эллис расправился с пирогом и приступил к чаю с печеньем – а заодно вернулся к рассказу.
– Так вот, дело, которое мне сейчас предстоит расследовать, слишком тёмное даже для искусства, – детектив подпёр щеку рукою. – Накануне мистер Уэст запер галерею и оставил её на попечение сторожа с собакой. Ночь он провел в кругу семьи, причем подтвердить это могут шесть человек, включая не только сына, дочь и жену, но и двоих слуг и соседа, заглянувшего вечерком попросить деньги в долг. Рано утром Уэст, как обычно, ещё до завтрака ушел в галерею. Его сопровождал сын, Лоренс. Уэст открыл галерею, прошел в комнатку, где обычно отсиживался по ночам сторож, однако не нашел его. А свирепый пес дрожал под столом, как промокший котенок. Лоренс забеспокоился и предложил вызвать «гусей». Отец предложил ему сначала обойти галерею и поискать сторожа. Вдруг тот просто напился?
– Позвольте предположить, что произошло дальше, – вздохнула я и заглянула в свою кружку с молоком, будто собиралась гадать по нему, как по кофейной гуще. Впрочем, всё было ясно и без гаданий. – Уэсты обнаружили, что картина пропала?
– Ну да, – охотно кивнул Эллис и состроил зловещую физиономию: – Но сначала они нашли мёртвого сторожа. Он лежал в арке между двумя залам на полу, залитом кровью. И кровью же была сделана надпись на стене – «онпрпала», что, вероятно, означает «она пропала». Логично – картина и впрямь исчезла. Обожаю, когда констатируют факты! Впрочем, что для нас с вами факт, для бедняги сторожа могло быть откровением… либо речь шла вовсе не о картине. Но вторая надпись, на полу, куда интереснее. Она сделана куда аккуратнее. Пять букв – и тысяча догадок. «Всело».
– Всело? – от неожиданности я рассмеялась. – Это какой-то шифр? Простите, Эллис, я, кажется, в полной растерянности.
– Ну, я, признаться, тоже недоумеваю. На «весело» не слишком-то похоже, да и зачем писать такое слово в последние секунды жизни? Может, просто «село»? Куда село, что село? Или «все ло»?
Перед глазами встала ярчайшая картинка – темная галерея, алая кровь, буквы на полу, начертанные дрожащей рукой… «Всело»…
Я вздрогнула, ошарашенная внезапной догадкой.
– Вы, кажется, говорили, что сына Уэста зовут Лоренс? Так может, эта надпись означает «всё Лоренс», то есть «во всём виноват Лоренс»?
– За идиота меня держите? – мрачно отозвался Эллис и в два глотка расправился с остывшим чаем. – Указание на убийцу – первое, что пришло мне в голову. Кстати, слугу в доме Уэста зовут «Вэстли» – немного похоже на это «всело», да? Почерк у убитого, к слову, прескверный – я и то лучше пишу – ничего не разберёшь… Ну, да это мои трудности, не берите в голову. Распутаю потихоньку дело, никуда не денусь. Уже свидетелей начал опрашивать… Думаю задействовать и Зельду. Она знакома со многими скупщиками краденого – вдруг картина где-нибудь всплывет?
Я хотела было рассказать Эллису о том, что являюсь счастливой владелицей одной из «Островитянок» Нингена, но тут звякнули восточные колокольчики над дверью.
«Неужели мы забыли запереться? – пронеслось в голове. – Кто бы это мог быть? Может, посетитель случайно оставил какую-нибудь вещь?»
– Простите, кофейня уже закрыта… – начала я говорить, разворачиваясь – и осеклась.
– Мне казалось, двери вашего дома всегда открыты для меня, Виржиния.
– Это не дом. Это кофейня, леди же сказала, – живо отреагировал Эллис и только потом обернулся к вошедшему. – Добрый вечер, а вы кто, собственно?
Я поднялась и выпрямилась так, что даже спина заболела от напряжения.
– Вы.
– Я. Доброй ночи, юная леди.
…Он ничуть не изменился. Та же манера одеваться – в тёмное, но не чёрное; сейчас – сумрачно-зелёное, слегка приталенное пальто старомодного вида, серые – ближе к саже, чем к пеплу – брюки, начищенные до блеска ботинки, перчатки, трость и неизменная шляпа с узкими полями и прогнутой тульей. Те же очки с маленькими круглыми тёмно-синими стеклышками, которые он носил даже по вечерам – «обожженные глаза, чувствительные, слезятся всё время», говаривала леди Милдред. По-прежнему гладко выбритый подбородок – по-лисьи острый; чуть больше стало морщин на лбу – и на этом знаки солидного возраста заканчивались, словно даже время боялось спорить с этим человеком.
Глаза – светло-карие, в желтизну. А взгляд – как и прежде, тяжёлый.
Я почувствовала, что он давит на меня всё больше – будто на плечи ложатся, одно за другим, мокрые горячие одеяла.
– Вы прекрасно сохранились.
– А вы расцвели, как нежная лилия. Только вот окружают вас сорняки.
Я думала, что Эллис сейчас скажет что-нибудь по обыкновению едкое, но он только молчал и щурился, пристально вглядываясь в позднего гостя.
Язык у меня отнимался, но молчать было нельзя, как нельзя было показывать слабость. Ни малейшую.
– Это не «сорняк». Это человек, которому я обязана жизнью, – удивительно, но слова лились легко и непринуждённо, несмотря на лед, кажется, сковавший внутренности. – Мистер Алан Алиссон Норманн, детектив.
– Хорошо, – кивнул гость и снял наконец шляпу. И выяснилось, что время все-таки коснулось его – погладило по волосам, прежде темно-русым, а теперь почти целиком седым, хотя ему не исполнилось ещё сорока. – Меня представлять не стоит.
Эллис заулыбался белозубо и радостно.
Меня прошибло разрядом чистого ужаса – будто молнией.
– Не стоит, не беспокойтесь. Я и так догадался. Рад знакомству, маркиз Рокпорт.
И в этот самый момент Мэдди угораздило появиться на пороге зала с подносом, на котором высился дополнительный чайник, накрытый полотенцем. Увидев подозрительного незнакомца, она от неожиданности разжала руки…
Грохот поднялся славный.
А я как никогда была близка к тому, чтобы выписать кому-то вознаграждение за разбитую посуду.
– Что ж, я пойду, пожалуй, – Эллис с видимым сожалением поднялся и, прижав руку к груди, уважительно поклонился мне – прежде такого за ним не водилось. – Благодарю вас за приглашение, леди. Великая честь для меня – быть знакомым с вами, да, великая честь!
И, незаметно для Рокпорта, подмигнул. Я опомнилась запоздало и наконец сообразила, что за игру ведет детектив.
– О, мистер Норманн, это мне нужно благодарить вас за то, что вы так быстро откликнулись на мою просьбу. Вся эта история с картинами Нингена – ужасно запутанная, в одиночку мне было не разобраться. А женское любопытство – тот страшный огонь, в котором может сгореть полжизни.
– Да, да, – закивал Эллис послушно, опустив глаза. – Страшнее него только мужская ревность… или, например, страсть к коллекционированию. Обращайтесь ещё, леди, рад буду помочь. Доброй ночи!
Мадлен, уже сложившая осколки на поднос, плюхнула в чайную лужу тряпку, глядя на нас круглыми от любопытства глазищами. Такого вежливого, уступчивого и услужливого Эллиса девушка видела впервые.
Увы, Рокпорта нельзя было обмануть безыскусным спектаклем. Когда Эллис вышел из кофейни, напоследок заверив маркиза в глубочайшем своём уважении, тот обернулся ко мне хмуро:
– Значит, этот человек снова пытается втянуть вас в свои неблаговидные дела, юная леди?
– Что значит «снова»? – парировала я. – Эллис… то есть мистер Норманн никогда меня никуда не втягивал. Напротив, он всегда приходил мне на помощь. И когда появился тот ужасный парикмахер с навязчивой идеей, и когда служанку в моём доме убили… Если бы не он, я была бы уже дважды мертва!
