Горин резко развернулся к купцу и грозно уставился на него:
— Ну, что вы хотите сказать, что суд императора допустил ошибку? Что имперское решение подлежит какому-то обсуждению? — затем посмотрел на Петрищева. — Вы тоже, считаете, что себя выше решения императора? — сверлил он генерала взглядом.
Я видел, как сглотнул генерал, как непроизвольно дрогнула его рука с бокалом. Обвинение в неуважении к решению императора было опасным — здесь собрались государевы люди, и такие слова могли дорого обойтись даже человеку в генеральском чине.
Мартынов, наблюдавший эту сцену, едва заметно отступил, жеманно улыбнулся уголком рта. Он явно явно соображал, какую выгоду может получить из этой ситуации. А вот его жена, та самая вульгарная дама в красном, почему-то смотрела не на спорящих, а на меня.
Петрищев явно чувствовал себя неловко под взглядом полковника, хотя, казалось бы, он же генерал. Однако выпрямился, посмотрел строго на начальника тюрьмы.
— Ну-ну, поймите же. Это же из-за меня всё, — попытался воззвать генерал.
Горин был беспощаден:
— Вы подали прошение, оно было удовлетворено.Господин Петрищев, я абсолютно не понимаю, чем же вы так недовольны? — спросил полковник.
Генерал воздел руки к потолку:
— Но как можно быть таким бессердечным. Да ведь вы же сами слышали — помилование-то уже готово! Помилование нужно всего-то дождаться чуть-чуть.
Горин явно начал заводиться. Его щёки покраснели, а глаза стали метать молнии.
— Ну, миленький вы мой, ну отложите вы казнь, вы же можете, — наконец подключился мэр.
— Что я могу? — удивился Горин.
— Отложить казнь, — пояснил тот. — Вы ведь начальник тюрьмы, вы исполнительный орган.
— Именно! Я лишь винтик в огромной государственной системе. И лучшее, что я могу сделать, это выполнить все предписания в срок, — заявил Горин. — Да, совершена ошибка. Я это допускаю. Хотя и не готов утверждать, но об этом мы узнаем, когда помилование придёт. А пока помилования нет, я обязан выполнить свой долг, покарать преступника и сделать так, чтобы справедливость восторжествовала.
Начальник внутренних дел, наблюдавший эту сцену с бесстрастным лицом, едва заметно качнул головой.
Я в диалог не лез, да и что бы я сказал? Я до этого не в полной мере осознал всю проблему ситуации, но теперь вижу — Горин очень бронелобный человек, и переубедить его не получится, ни у Петрищева, ни у мэра. Может, даже и сам император не смог бы его переубедить, и пока Горин не получил бы в руки официальное помилование, даже и с императором бы спорил.
Да уж, тяжёлый человек. Я прикидывал, что вообще здесь можно сделать. Медведев бежать отказывается, чтобы свою честь сохранить. Горин даже на миллиметр двигаться не хочет, чтобы хоть как-то отсрочить. И что делать, что делать-то? Как спасать невинного капитана?
— Ну и что же, дорогой вы мой? — взмолился Мартынов. — Неужто нельзя ничего сделать?
— Например? — вздёрнул брови Горин. Груздин тоже внимательно уставился на купца.
Мартынов прочистил горло:
— Неужто ничто не может вас заставить отсрочить казнь?
— Ни-че-го, — по слогам заявил Горин. — Лишь стихийное бедствие. Или личная воля императора? Ну или если я сам отправлюсь на тот свет? — Горин нехорошо усмехнулся. — А к чему вы, к слову, спрашиваете? Уж не задумали ли вы чего-то противоправного?
Горин, окинув взглядом присутствующих, затем снова упёрся взглядом в Мартынова.
— Помилуйте, помилуйте, — тут же купец. — Как можно?
Я же брал на заметку.
Зато Горин, явно чувствуя себя хозяином положения, только входил в раж.
— С вами-то, Мартынов, всё понятно, — отмахнулся Горин, — вам законы не писаны, вам лишь бы свою выгоду получить, хотя ума не приложу, как здесь то вы планируете подзаработать. Ну а вы, господин мэр, или вы, генерал Петрищев? Вам что же это? Указ императора не указ? Неужто вы из тех самых чиновников, которые лишь штаны просиживают? Я о вас другое слышал, вы же для меня примером были, когда я в академии учился! О Вас, генерал Петрищев, легенды ходили. Я, когда на службу поступал, только на вас ориентировался. А вы что же? Готовы из своих внутренних ощущений или каких-то личных привязанностей волю императора попрать? Так дело не пойдёт!
Горин, распаляясь всё больше, побагровел. Жилка на его лбу пульсировала, и казалось, что ещё немного — и он просто взорвётся от негодования. Нет, этот человек явно был не из тех, кого можно было легко убедить или подкупить.
— Я по старой дружбе, да, и из уважения, конечно же, промолчу, но впредь прошу эту тему больше не поднимать. Вот когда у меня будет на столе лежать помилование, тогда мы и поговорим об этом. А сейчас? Казнь назначена на среду, ровно в 9 утра. Вы приглашены поприсутствовать и засвидетельствовать торжество закона над нарушителями и преступниками. На эту церемонию тоже можете присутствовать, это всё, что я могу вам предложить. Но те вопиющие просьбы, которые вы тут озвучиваете, вы мне с этим прекратите!
Я наблюдал за этой сценой, сохраняя внешнее спокойствие, хотя внутри всё кипело. Горин обводил взглядом каждого, будто бросая вызов, смотрел так, будто проверял — найдётся ли хоть один, кто осмелится возразить. Никто не осмелился. Даже Петрищев, человек, облечённый властью, стоял, стиснув зубы и молчал.
Горин, видя, что его речь произвела нужное впечатление, продолжил уже спокойнее:
— Неужто вы свою работу так же делаете? Вот если к вам, господин мэр, культисты придут и скажут «сдайте нам город», ну что, сдадите? Или к вам, Петрищев, враг попросит крепость сдать. Вы что же, сдадите? Скажут: «ошибка вышла, крепость-то наша». И что же, послушаете вы? Нет, не послушаете! А я почему же должен идти против системы государственной даже ради друзей? Нет, не должен!
Мартынов уже не выглядел так самоуверенно. Он побледнел, то и дело поглядывая на жену. Я же тем временем лихорадочно размышлял: кто здесь может быть полезен? Кого можно привлечь к делу спасения Медведева?
— Медведев — уникальный человек, и, признаюсь, я получаю огромное удовольствие, общаясь с ним, — продолжал между тем Горин. — Он тоже является для меня эталонным человеком, и он бы ни в жизнь не согласился на такие поблажки, о которых вы меня просите. Вы бы о его чести подумали! Он же жизнь свою готов за страну положить, а вы хотите его лишить сохранения его чести!
Горин вдруг переключился на другую тему, и я не сразу понял, к чему он клонит.
— Нужно пользоваться каждой минутой, пока он жив, напитываться его доблестью, его мужеством. Вы вот, Петрищев, ни разу к нему не пришли, — Горин запнулся, но потом продолжил с новой силой. — И это вы мне говорите о бессердечии?
— Вы бы хоть бы пришли, не мне бы говорили о том, что вы ошиблись, что вы превысили свои полномочия, а Медведеву бы пришли и в лицо это сказали. Признались бы в своей безалаберности, посмотрели бы ему в глаза и извинились бы. Нечего мне говорить про бессердечие и про жестокость. Я лишь винтик в государственной системе, и я свои функции выполняю так, как должно. А вот вам, господин генерал, надо бы подумать…
— О чём надо подумать? — спросил Петрищев, который терпеливо выслушал нотации полковника.
Он покраснел, как рак, и стоял сейчас пунцовый. В этот момент мне стало жаль старика — всё-таки генерал, боевой офицер, а тут стоит и краснеет, пускай и заслуженно.
— А это вы уже сами решите, — произнёс начальник тюрьмы. — И знаете, что я вам скажу? Мне, безусловно, приятно ваше общество, но у меня очень уж много дел.
Он схватил ещё один бокал шампанского, опрокинул в себя, хекнул.
— А сейчас мне пора домой, меня ждёт супруга, а завтра меня ждёт много работы. Я бы хотел выполнить её как должно.
Горин поклонился присутствующим и быстрым шагом направился к выходу. В воздухе повисло напряжение, настолько густое, что его, казалось, можно было резать ножом. Все молчали, ошеломлённые этой вспышкой. Этой демонстрацией твёрдости и непреклонности.
