В голосе Эллиса не было и тени иронии. Я сдалась и ответила нормально:
– Полагаю, что тотчас бы позвала «гусей».
– Это самое правильное, что можно сделать, – кивнул Эллис одобрительно и тут же скривился: – Но, увы, так поступают не все. Кто-то боится, что его обвинят в преступлении, для кого-то потрясение из-за страшной находки оказывается слишком сильным. Но вернёмся к версии, что Икс – это Лоренс. Предположим, он видит труп, слишком пугается, чтоб позвать на помощь, выбегает из галереи и бежит до самого дома – потрясение, смятение чувств и всё такое… Вряд ли в такой ситуации человек сможет изображать спокойствие и неведенье, верно?
– Верно, – согласилась я, скрепя сердце, хотя чувствовала в логике Эллиса какой-то подвох.
– А Лоренс Уэст, если, конечно, последним в галерее побывал именно он, вернулся домой, в свою спальню, и спустился к завтраку вместе с отцом и домочадцами. Как утверждала служанка, Лоренс выглядел мрачным, однако на вопрос отца, не случилось ли чего-нибудь, ответил, что всё в порядке – мол, ему просто приснился дурной сон. То есть, – Эллис наставительно поднял указательный палец, – Лоренс ни словом не обмолвился о том, что видел в галерее. Даже близким.
– Значит, он не был в галерее? – попыталась я опять мыслить логически, но Эллис только отмахнулся недовольно:
– Нет, нет, мы сейчас рассматриваем другую версию. Где Лоренс – не убийца, но очевидец. Не забегайте вперед, Виржиния. Итак, предположим, что все же Икс – это Лоренс. Он видел труп, знал о пропаже картины – но никому не рассказал об этом; возможно, даже солгал отцу, если тот действительно посылал его в галерею. На допросах Лоренс также упорно твердил, что всю ночь он провел дома, в своей спальне. Внимание, вопрос: если он лжёт, то почему?
– Боится, что его обвинят в убийстве? – предположила я. Эллис хмыкнул.
– И упорствует даже после того, как это убийство повесили на его отца? Скверного же вы мнения о Лоренсе Уэсте, Виржиния. Мне он не показался трусом или негодяем, способным пожертвовать собственным отцом. Конечно, эмоциям и личным впечатлениям доверять не стоит, но тут и статистика на моей стороне: человек может молчать из страха перед наказанием, однако чувство вины делает молчание невыносимым. Подставить близкого – всё равно что отрубить себе ногу. Это возможно, но крайне болезненно, и мало кто способен хладнокровно проделать подобное. Однако есть одно исключение… – Эллис прикрыл глаза. – Иногда человек оказывается в таком положении, что ему приходится выбирать, какую из двух ног отрубить. Вы понимаете, о чем я?
Мне стало зябко.
– Вы имеете в виду, что Лоренс мог стоять перед выбором, кем из близких пожертвовать?
– Именно, – кивнул Эллис, не открывая глаз. – Это объяснило бы его молчание. До определённого момента. Вопрос в том, кто может быть Лоренсу настолько же дорог, как собственный отец – или даже дороже.
– Мать? – без тени сомнения предположила я, но детектив только хмыкнул:
– Виржиния, как вы представляете себе миссис Уэст в роли убийцы и воровки? Я бы не стал исключать этого полностью, но вероятность крайне мала. Итак, ещё варианты?
– Друг?
– Возможно, если бы у Лоренса были друзья. Но знакомые в один голос твердят, что он вел достаточно замкнутый образ жизни, жертвовал всем ради семьи.
– Тогда… – Я почувствовала, что щёки у меня заливаются краской: – Может, он молчит ради своей возлюбленной?
– Тоже хорошая версия, – одобрил Эллис, довольно взглянув на меня. – Так или иначе, эта неизвестная персона очень близка Лоренсу Уэсту, если он хранит ради нее молчание. Назовем её условно «Ди».
– Почему «Ди»? – растерялась я.
– Да потому что мне буква нравится, – ослепительно улыбнулся Эллис. – Итак, предположим, что Лоренсу очень дорог этот таинственный визитёр по имени «Ди» – настолько, что Лоренс готов подставить собственного отца, более того, готов позволить отцу думать, что он покрывает убийцу – то есть его, Лоренса. Каково, а? Вздыхаете? То-то же. А теперь откидываем имена в сторону и оставляем только «Икс» и «Ди». Ди приходит первым, делает, что задумал, и исчезает. Затем появляются двое подозрительных типчиков с альбийским акцентом – скорее всего, профессиональные воры. Уходят они спокойно и быстро. Затем появляется Икс. Видит кровь, убитого сторожа, пустое место там, где должна быть картина – и в ужасе убегает. Судя по тому, что Икс открывает парадную дверь ключами, он имеет непосредственное отношение к галерее, а значит наверняка уже был допрошен… но промолчал о том, что видел, – вздохнул Эллис. И подытожил: – И это возвращает нас к самому началу. Он либо боится быть обвинённым в преступлении, которого не совершал, либо не хочет своим свидетельством подставлять другого человека. Версии полностью равнозначные, но вторая мне нравится больше, – сознался Эллис. – Вот в этом и заключается, собственно, самая слабая часть моей теории. Достаточно велика вероятность того, что Икс тоже пришел в галерею не для встречи с Ди, например, а с преступной целью – украсть картину, испортить её, поджечь галерею и прочее. Но интуиция подсказывает…
– А мне кажется, это не интуиция, а лень. Ведь если ваши «Ди» и «Икс» связаны, то найти их будет гораздо легче.
– Может, и так, – согласился детектив, виновато пожав плечами. – Думайте, как вам угодно. А мне, к сожалению, пора. Нужно показать нашему свидетелю хотя бы некоторых из подозреваемых. В первую очередь Уэста-старшего, Лоренса, реставратора – мисс Дюмон… да-да, и её тоже, не надо так смотреть. Она же явно что-то скрывает!
– Но все предполагаемые преступники – мужчины, судия по описанию вашего свидетеля, – возразила я, и Эллис скис:
– Да, неувязка. Но все равно мисс Дюмон может что-то знать. А кроме нее под подозрением все потенциальные покупатели картины – Я уже примерно составил список. Воров с альбийским акцентом найти будет проще, у меня есть кое-какие ниточки, за которые можно потянуть… Словом, буду работать и надеяться на то, что молчун, мистер Икс, всё же заговорит.
Я полагала, что Эллис еще немного пробудет в кофейне, но он и впрямь убежал почти сразу, прихватив с собою два свежих пирога, с мясом и с печёнкой. Георг немного поворчал, что, мол, такому нахлебнику и вчерашние, чёрствые сошли бы, но больше по привычке, чем всерьёз злясь.
А меня отчего-то мучало ощущение незаслуженной обиды. Конечно, это прекрасно, что Эллис нашёл время и заглянул, чтобы рассказать о ходе расследование. Только откуда тогда берётся тоскливое чувство, будто он это сделал исключительно затем, чтобы отстранить меня от дел? Почему мне кажется, что главным в разговоре был не пересказ событий, а коротенькое замечание в самом начале?
…я зашел сказать, что вам лучше пока устраниться от расследования и не предпринимать никаких самостоятельных шагов…
Вот она, суть. А остальное – просто попытка подсластить пилюлю.
Или я придумала себе лишнего, а Эллис просто пытается позаботиться обо мне?
Я беспомощно прикоснулась ладонью к запотевшему стеклу.
Холодно и мокро.
Вот она, прозрачная граница. Здесь – тепло, уют и запахи кофе и корицы. Там, снаружи – слякоть, пронизывающий ветер и хмурое небо. Любому разумному человеку ясно, что лучше оставаться здесь.
Но почему так тянет туда?
Сидеть в одиночестве наверху, пока остальные заняты делом, было невыносимо. Поэтому вскоре я оставила грустные – и бесплодные! – мысли и спустилась вниз, в зал. А там привычная суета захлестнула меня волной светских бесед и сиюминутных забот, растворяя глупую обиду. Правда, мысли то и дело возвращались к расследованию, и разговоры среди посетителей немало этому способствовали. Неудивительно – как мог, к примеру, Эрвин Калле не ввернуть словечко об исчезновении картины, вмиг ставшей знаменитой на всю Аксонию?
Но кое-что меня неприятно поразило. Многие, очень многие и впрямь считали виноватым Уэста-старшего. Только полковник Арч, ничего не смыслящий в искусстве, но зато в разговорах о политике чувствующий себя как рыба в воде, сказал:
