— Шевалье? — помог я Аракчееву, которому явно было не комфортно вовсе говорить об элитной эскортнице.
— Да, при дворе все говорят о том, что Балашов ошибся. Но и он не может принести извинения, не уронив честь, — говорил Аракчеев.
— Вы пришли с какими-то конкретными предложениями? — спросил я.
Аракчеев молчал. Какие здесь могут быть иные предложения, если еще не опубликованный кодекс дуэли, все равно незыблем. Ссора произошла при большом скоплении людей и, откажись я от дуэли, либо сразу же принеси извинения, то о каком статусе я смогу говорить? Я прекрасно знал, что большинство дуэлей в России заканчивались примирением сторон или же демонстративной стрельбой в воздух. Тот же Пушкин стрелялся всего четыре или пять раз, при этом участвовал в большом количестве споров.
Если я извинюсь, то признаюсь в каких-то проступках, которых я не совершал. Но тут же можно было бы стрелять и в воздух. Вот только мой оппонент, вернее его секундант, чуть ли не прямо говорили, что такой спектакль им не подходит и кровь должна пролиться.
— Я передал вам то, что должен. Вы же понимаете, что это подстроено, — сказал Аракчеев, явно тяготясь своей миссией.
Да, я понимал, мало того, я даже предполагаю бенефициаров, тех, кто это все подстроил, надоумил завистника, а на моем фоне, так и неудачника, Балашова, искать со мной ссоры. Я уже знаю, что Балашов встречался с Шереметьевым. Однако, есть косвенные признаки, к примеру, посыльные от Палена, к тому самому Николаю Петровичу Шереметеву, указывающие, что ситуация еще более серьезная, чем глупая месть Шереметева. Так что уши петербуржского генерал-губернатора из этого грязного дела точно торчат.
Янош собирал информацию о Балашове, а также меня удивило письмо от Державина и информация, полученная от канцлера Безбородко. Все рассказывали о том, что знают о возможностях Балашова, как дуэлянта. Информация важная, но не гарантирующая победы, лишь увеличивая шансы. Мой соперник очень неплохо стреляет, хорошо фехтует, но, наверное, излишне надеяться на свои навыки, стреляя относительно с дальнего расстояния. Уже на втором-третьем шаге сближения в двух своих дуэлях на пистолетах он стрелял.
Моя дуэль с Карамзиным не вызывала столько ажиотажа, как в обществе, так и внутри меня самого. Может быть дело в том, что я стрелялся с человеком, который не считался хорошим стрелком, или же потому, что я мало знал о возможностях Карамзина, тем более, что сам провоцировал ту дуэль и знал, чего хочу добиться. А еще меня тогда так не стращали со всех сторон, вот это раздражало и заставляло относиться к будущему событию более серьезно.
— Государь может вас покарать, дуэли запрещены, — сообщил мне новую порцию аргументов Аракчеев.
— Может, но будет ли? — отвечал я. — И как сам император отнесется к своему обер-гофмаршалу, если тот, то есть я, буду позволять унижать себя?
В сущности, на том мы и закончили разговор. Формально, но Алексей Андреевич свою миссию выполнил. Но, а то, что не удалось меня уговорить, так это моя вина и строптивость. Уверен, что посланник от Павла так и будет думать. Интересно, что сам государь ни словом не обмолвился о дуэли, а ведь я его видел даже сегодня во дворце. Своими обязанностями я не манкировал, ходил во дворец, как на работу, впрочем там и было мое рабочее место.
Проведя Аракчеева до кареты, я растерял всякий интерес к деловым переговорам. Можно было бы напиться, но послезавтра, на рассвете, я стреляюсь. Так что никакого алкоголя, а только хороший сон, правильное питание, а также шоколада поем, чтобы находящийся в нем лецитин дал мне здравый рассудок и ясность мышления. Черники еще съем, есть у меня и такая ягода, которая для зрение хороша, пусть и не жалуюсь пока особо, но, чувствуется, что очки скоро понадобятся. Ха! А они запрещены.
Мои компаньоны и те люди, которых я считаю друзьями, ибо до сих пор не увидел в них никакой фальши, договорились встретиться послезавтра по полудни, тактично более не вспоминая о дуэли. Это в бою может быть не так страшно, когда знаешь, что делать и идешь к своей цели. Страшнее — это ожидание. Особенно, ожидание в холодной кровати, с чувством, будто меня предали. Катя предала.
Я ложился спать с тяжелыми мыслями, но на удивление уснул быстро. В какой-то момент смог отбросить от себя все тревоги и уснуть, потому что это было нужно.
— Ты меня простишь? — проснувшись, я увидел сидящей на краешке кровати тихо плачущую Катю. — Я должна поддержать тебя, а я убежала, даже не знаю, почему.
Я потер глаза. Мало ли, какое-то наваждение. Но, нет, образ не растаял, только лишь начал громче всхлипывать и шмыгать носиком.
— Тетушка на путь истинный наставила? — спросил я, присаживаясь рядом с женой.
— Ага. Кабы не была беременной, так и выпорола бы. А еще дурой называла, — сквозь слезы усмехалась Катя. — Тетушка внизу кофий пьет, сказала, чтобы я не выходила из спальни, пока… долг супружеский не исполню.
— Какая княгиня все же мудрая женщина! — усмехнулся я и обнял Катю.
Глава 11
Глава 11
Ревель
5 ноября 1798 года
Таверна «Гусь и вертел» шумела. Навигационный сезон в Балтийском море подходил к концу, вернее, что в Петербург стало опасно ходить и плавать. Лед может стать по такой погоде уже и через неделю. Но даже не это было причиной того, что большинство английских торговых кораблей перебазировались в Ревель и готовятся вовсе уйти в Англию. Сильно стали напряженными отношения между двумя странами, Россия выказывает явную враждебность к Англии. В воздухе витает чуть ли не война. И в такой ситуации в Петербурге стали не сильно-то и вежливо относится к англичанам.
До Риги и Ревеля такие тенденции еще не дошли, тут все так же дружественно принимают англичан, даже когда те не хотят платить за выпивку. Тут можно и разгрузиться, продать свой товар купцам-скупщикам, можно и загрузить свои трюмы, пусть товара, той же пеньки, в этих городах ограниченное количество.
В таверне стоял шум, матросы пили, вели себя… да как обычно, ничего нового: мордобой, приставание к женщинам, требование наливать в долг. В любом случае, такое заведение все уважающие себя люди обходят стороной, а дворянин может посетить подобную таверну только лишь в том случае, если ему захочется сильно острых впечатлений.
Потому присутствие трех мужчин, с явно аристократической выправкой было крайне удивительным. Несмотря на то, что эти посетители и прятались за плащами, даже не сняв капюшоны, в них угадывалась голубая кровь. А еще сам факт, что кто-то сидит в плаще в протопленном, жарком в том числе и от потных тел, помещении, уже привлекает к себе внимание.
Но иначе никак нельзя. Дело в том, что посол Великобритании в Российской империи, Чарльз Уитворт, уже как сутки назад должен был покинуть пределы империи, а он тут, в русском Ревеле. Благо, что полицмейстеры города выполняют свою работу из рук вон плохо, да и никого не представили для слежки к персоне нон-грата Уитворту. Тех топтунов, что были в Петербурге приставлены к английскому послу, Уитворт быстро скинул с себя. Непрофессионально сработали. Нужна России, если хотят такие вот операции проводить, отдельная служба.
Второй мужчина мог показаться не меньшим франтом, пусть так же укрывался в плащ. Никита Петрович Панин всегда выглядел щеголем, высокомерным, смотрящим на всех иных людей с высока. На всех, но только не на своего собеседника, перед которым заискивал и которому пытался угодить.
Ну а третьим человеком был доверенный английского посла, Джон Малфой, выполняющий скорее функции телохранителя. Этот человек просто молчал, он умел «не слышать».
— Я нахожусь в полном изумлении, меня берет оторопь от того, что твориться в русской политике, — возмущался Панин, прямо заглядывая в глаза англичанину.
— Да? А по мне, так Россия, наконец, смогла оценить свои силы и вовремя принялась напирать в европейских делах, — спокойным тоном отвечал ему Уитворт. — Сильный диктует условия мира. Так было всегда.
