Поднялись на четвертый этаж. Возле приёмной председателя стояли мешки с песком. Около них — два парня в черных беретах непонятной ведомственной принадлежности.
На нас дыхнули перегаром: — Мужики, а вы за кого?
— За Россию, — спокойно ответил я.
Правый «берет» хмыкнул: — Все мы за Россию… А если конкретнее?
— За тех, кто за Россию, — повторил я, глядя ему в глаза. Помедлив, он отступил.
В приемной было плотно. Плотно от денег. Тут их на квадрат площади собралось больше, чем где бы то ни было. Я осмотрелся по сторонам. Эти насмерть перепуганные люди были теми, кого позже назовут олигархами. Они и сейчас безумно богаты, но настоящего апогея могущества и власти достигнут лишь через несколько лет. Банкиры, начинающие нефтяники и прочие коммерсанты, успевшие откусить от сладкого пирога народной собственности. И они все до одного ощущали себя как одноногий без костыля. И вроде еще стоишь, покачиваясь, но и упасть недолго.
Люди в дорогих костюмах набились в приемную, которая от такого количества народа стала похожа на конюшню. И запах в ней стоял соответствующий — смесь запах страха, острого пота и изысканного парфюма. И только дорогие костюмы и часы стоимостью в столетний доход среднего россиянина говорили о том, что здесь собрались все деньги страны. Хотя нет, не все…
— А Борис Абрамович где? Что-то не вижу, — громко спросил я, и олигархи, вцепившиеся в свои портфели, посмотрели на меня с испугом. Видимо, я первый решился нарушить стоявшую здесь гробовую тишину.
— У него острый панкреатит, — со скорбным лицом сказала секретарь, немолодая тетка с прической «вшивый домик», как у нашей Эльвиры Николаевны. — Он практически при смерти. Лежит в ЦКБ.
— А что, так можно было? — простонал банкир Смолевич, уставившись тоскливым взглядом в потолок. — У меня ведь тоже поджелудочная барахлит.
После этого обстановка разрядилась, народ засмеялся, и в приемной начались разговоры. Банкир Сметанин горячо зашептал что-то на ухо Ходоревичу, а Фридлянд забубнил, пытаясь донести свою мысль до сидящего рядом Гусева. Тут сидело еще человек пятнадцать, в том числе и люди довольно случайные, не такие богатые, как эти. Ну а с другой стороны, кто тебя заставлял понтоваться и лепить свое ебало на все подряд — от гречки до бухла? Скромнее надо быть, тогда и доить не будут! Точнее, будут, но умеренно. Не так, как сегодня…
В целом, глядя на испуганных олигархов, я понял простую истину. Пиар на всю страну это не только хорошо, но и плохо. Сразу по нескольким направлениям. Так число попрошаек в моей приемной на Ленинском утроилось. Причем секретари и так отказывали разным фрикам, сектантам и даже чиновникам средней руки. Но как откажешь во встрече, например, академику? Или заслуженному деятелю искусств, чьи песни слушает вся страна? Рука не поднимается. А еще постоянно дергала братва из молодых. Наехать на Хлыста? Да говно вопрос, сейчас заведем его под свою крышу. Многие из молодняка хотели взлететь на воровской Олимп в одночасье и сделать себе имя, опустив того, кого считали барыгой. Копченый со Штырем не вылазили со стрелок, некоторых, особо борзых, приходилось вызывать на московский блаткомитет. А пару человек и вовсе отвезли в лес с билетом в один конец. Они оказались неизлечимы. А это все тоже благодаря пиару, в частности, появлению на телевизоре.
— Господин Смолевич, прошу вас! — со сладкой улыбкой повела рукой секретарь в сторону резной двери.
Тот встал, прожигаемый взглядами коллег по цеху, вытер пот с ранней лысины и хотел было перекреститься, но видимо, вспомнил, что не крещен и вообще, имеет гражданство Израиля. Банкир нырнул в дверь и нежно-нежно закрыл ее за собой. Дверей в таких кабинетах всегда две, и одна из них обита кожзамом и ватином. А потому за ней можно устроить оргию с толпой телок, и никто ничего в приемной не услышит. Господи, — я и сам вспотел, — лучше бы там и вправду были телки. Но не с моим везением…
Олигархи, которые всем своим видом напоминали школьную очередь на прививку, снова посмурнели и замолкли. Они тоскливо вслушивались в тишину за дверью, но, как и ожидалось, не слышали ничего. Впрочем, Смолевич вышел через пару минут, и выглядел он изрядно бледным.
— Ну что, — подскочил к нему Гусев, давний товарищ и сосед. По слухам, у них даже в Хайфе дачи рядом. — Ты дал?
— Конечно же, нет! — последовал возмущенный ответ на столь бестактный вопрос.
— Да? — не на шутку заинтересовался Гусев. — И сколько ты ему не дал?
— Я хотел не дать триста, — мрачно ответил Смолевич, — но пришлось не дать пятьсот.
— Круто, — уныло прокомментировал Гусев. — Спасибо, что предупредил. Береза, сука такая, за косарь панкреатитом заболел, пока мы тут мучаемся.
— Умный человек! Доктор наук все-таки, член-корреспондент, — вздохнули рядом. — Что ты хотел!
Да… как говорили в одном романе «пикейные жилеты» — «Береза — это голова!».
Один за другим персонажи будущего списка Форбс заходили в заветную дверь, которая мне сейчас напоминала акулью пасть. Говорят, что акулы никогда не чувствуют голода, сколько бы ни съели. В этом они очень похожи на наших чиновников. А уж на высшую номенклатуру и вовсе.
— Господин Хлыстов, вас ожидают! — вот и я удостоился самой дорогой улыбки на свете и вошел в пещеру Алладина, которая только что на моих глазах поглотила бюджет целой области.
Что меня всегда удивляло в кабинетах наших вождей, так это их закостенелое убожество. Казалось бы — двадцатый век на исходе. Уже и кровати с обдолбанными кореянками сами на крышу поднимаются, а тут все тот же тусклый полумрак, зеленое сукно стола и деревянные панели по стенам. Сука, как в гробу! Ну что за уродство⁈
— Сергей… э-э-эм… Дмитриевич!
Председатель Верховного Совета выглядел на четверочку. Серое, помятое лицо, усталый вид и круги, что залегли под глазами. Так выглядят люди, замахнувшиеся на то, что им не по плечу, и внезапно осознавшие, что отступать некуда. Потому как позади — расстрельная яма. Вот и он то и дело сцеплял в замок трясущиеся пальцы и водил по сторонам лихорадочно блестевшими глазами. Где же я такой взгляд видел? Ну точно, у Китайца я его видел, когда в очередной раз отпиздил его за кокс на кармане. Неужели и этот закинулся? Ладно, посидим, послушаем. И я сел на стул, сложив руки на коленях, как примерный мальчик из начальной школы.
— Внимательно слушаю вас!
— Для вас не секрет, Сергей, — в который раз за сегодня начал свою речь председатель, — что борьба маразма с алкоголизмом отдельно взятого человека закончилась поражением для всей нашей страны. Россия катится под откос, пенсионеры голодают, а на улицах — разгул бандитизма.
Взгляд чиновника скользнул по моим золотым часам Патек Филипп, потом перескочил на бриллиантовые запонки. Я знал, что меня будут доить, и дешевым костюмом тут не замаскируешься. Так чего тогда стесняться?
— В такой ситуации помочь здоровым силам, которые стремятся к переменам — истинный долг каждого гражданина. Вы согласны?
— Ну, в целом да, соглашусь, — уклончиво ответил я, — дела могли бы идти получше. Но мы работаем изо всех сил, взносы в бюджет неподъемные платим. Один только НДС сколько съедает! А когда налоговая приходит, платим по второму кругу. Вам ли не знать.
В кабинете повисло тягостное молчание.
— Что самое сложное в жизни, как вы думаете? — председатель посмотрел на меня мутными глазами. Наверное, на меня сейчас снова вывалят ушат пафосного бреда. Кто бы знал, как я это все не люблю. А еще, мне кажется, он и не слушал, что я только что говорил. А мы сейчас это проверим…
— Самое сложное, что видел, — признался я, глядя на него кристально-ясным взором, — это как один гражданин пытался собрать выбитые зубы сломанными руками. Та еще задачка, скажу я вам.
— Юморите, это хорошо, — без всякого выражения произнес мой собеседник. — Самое тяжелое — это идти по выбранному пути до конца. То, что делаем сейчас мы. Так вы подумали насчет нашего предложения?
Ага, не от себя просит — от народа! Понимать надо.
