— А, птичка выспалась? Или наконец отрыгнула тех, кого сожрала утром?
Голос громыхнул, как залп осадного орудия. Боярин Громов. Мастер боевых чар. Гора мышц под практичной кожаной броней, надетой поверх академической мантии. Лицо словно высеченное топором из гранита, с парой мелких шрамов, которые он явно считал украшением.
Он стоял на возвышении, наблюдая за группами, и его взгляд… Черные, как у грозового неба, глаза пылали не просто ненавистью. Злобой. Чистой, неразбавленной. После кабинета Упыревой, после Мозгоправского, после техномагического инцидента я был для него олицетворением всего, что он презирал — хаоса, неуправляемой силы, отсутствия дисциплины. И угрозой его авторитету.
— Ты опоздал, Раздоров, — он спустился с возвышения, его шаги оставляли глубокие отпечатки на песке. Толпа студентов расступилась, образуя коридор страха. Не передо мной. Перед ним. — Думаешь, твои утренние… подвиги… дают тебе право игнорировать расписание? Что ты особенный?
Он остановился в двух шагах. Пахло потом, сталью и озонированной магией. Его аура — грубая, силовая — давила, пытаясь согнуть. Пустошь внутри лениво зевнула.
— Так получилось, профессор, — ответил я ровно, глядя на него чуть свысока. Рост позволял. — Был в студенческом совете. Решал насущные и важные для меня вопросы. Дела рода и все такое. Вы же не хотите, чтобы я игнорировал их?
Его скула дернулась. Мой спокойный тон, отсутствие страха — это было хуже открытого вызова.
— Не умничай, выродок! — он плюнул почти мне под ноги. — Тут учатся маги. Воины. А не ходячие катастрофы! Твоя «особая» сила — это грязь из Нави! Она не имеет ничего общего с настоящим искусством боя! С дисциплиной! С честью!
Он повернулся к студентам, развел руками, как проповедник:
— Видите? Он даже встать в строй не сможет! Не способен работать в команде! Потому что он — одиночка! Убийца! Его место не здесь! Его место — в клетке или на плахе!
Слова били по толпе. Кто-то зашелся в одобрительном шепоте. Кто-то потупил взгляд. Ну а кто-то — не будем показывать пальцем на Мранных, — откровенно скалился, предчувствуя скорую драку.
Громов ловил их страх, их неуверенность, раздувая их, как кузнец мехи. Он пытался меня изолировать. Унизить перед теми, кого должен был учить. И его бесило, что не все на это ведутся.
Пустошь внутри заурчала. Не ярость. Раздражение. Как от назойливой мухи.
— Профессор, — голос мой стал тише, но резал гул толпы, как лезвие. Все замерли. — Вы так красноречиво говорите о силе… о дисциплине… о чести.
Я медленно обвел взглядом студентов, потом вернул его на Громова. В его черных глазах заплясали чертики бешенства. Но слова — это только слова. Пустое сотрясения воздуха.
Я сделал паузу, давая напряжению достичь предела.
— Может, докажете? — улыбка тронула мои губы. Холодная, ироничная. — Прямо здесь. Прямо сейчас. Покажите этим «настоящим магам», на что способен боярин боевых чар. Без команд. Без тройки. Один на один. Докажите, что ваша… дисциплина… сильнее моей грязи.
Тишина стала абсолютной. Даже дыхание замерло. Вызов. Прямой. Публичный. Ученика — учителю. Серого мага — боярину света.
Громов аж посерел. Потом — багрово покраснел. Жилы на шее надулись, как канаты. Его аура рванула наружу — волной грубой силы, от которой песок взвихрился, а ближайшие студенты шарахнулись назад.
— ТЫ… МАЛЕНЬКИЙ… НАГЛЫЙ… ЧЕРВЬ! — рев его сотряс барьеры. Человеческое в нем исчезло. Остался только взбешенный зверь в броне. — Я СЛОМАЮ ТЕБЯ! НАУЧУ ПОКЛОНЯТЬСЯ СИЛЕ, КОТОРУЮ ОСКВЕРНЯЕШЬ!
Он не стал читать заклинание. Не стал строить сложных комбинаций. Он просто ринулся. Как таран. Кулак, сжатый в стальную громадину, засвистел в воздухе, окутанный сгустком сконцентрированной кинетической энергии. Удар, способный разбить в крошево каменную глыбу. Удар, рассчитанный не просто убить, а унизить — размазать по песку.
Пустошь внутри встрепенулась. Не со страхом. С предвкушением.
Слишком прямолинейно, профессор. Слишком предсказуемо.
Я не отпрыгнул. Не блокировал. Я сделал шаг навстречу. В последний миг — небольшое смещение корпуса. Кулак Громова просвистел в сантиметре от моего виска. Воздушная волна рванула кожу, но не задела. Его инерция, его бешеная ярость понесли его вперед.
Моя ладонь, плоская, как клинок, с разворота ударила ему в локоть бьющей руки. Точно. Жестко. С чистой механикой, знанием анатомии и момента.
Хруст. Тупой, влажный. Тихий, но всеми услышанный в мертвой тишине полигона.
Громов взревел от боли и ярости. Его рука неестественно выгнулась. Удар сорвался. Он пошатнулся.
Но он был боярином. Ветераном настоящих боев. Боль не сломила его, а взбесила еще больше. Левой рукой — молниеносный хлесткий удар в корпус, со вспышкой оглушающей энергии.
Я смягчил удар элементарным смещением центра тяжести и напряжением мышц. Энергия эфира рассеялась по мне, как волна о скалу, оставив лишь ожог и звон в ушах. Одновременно моя нога метнулась в низком ударе по опорной пятке.
Громов, и так терявший равновесие, грузно рухнул на колено, взбивая облако песка. Его рык смешался с хрипом.
Я не дал опомниться. Шаг вперед. Колено — коротко, жестко — в грудину. Без магии. Просто ускоренная масса тела.
УГХ!
Воздух вырвался из его легких со свистом. Он захлебнулся, глаза полезли на лоб, полные не столько боли, сколько абсолютного, немыслимого унижения. Он, боярин Громов, поверженный в пыль учеником за три движения! Без единой вспышки запретной для него силы! Только скорость, точность и презрение к его грубой мощи.
Я отступил на шаг, глядя сверху вниз на задыхающегося, багрового от ярости и боли гиганта.
— Ваша дисциплина, профессор, — произнес я громко, четко, чтобы слышали все замершие студенты, — похоже, не учит смотреть под ноги. Или контролировать гнев. Основа боя, как вы говорите.
Я повернулся, оставляя его корчиться в песке, и направился к краю полигона. Пустошь внутри тихо урчала от удовлетворения. Не надо было Пустоты. Не надо было крови. Только хладнокровие и удар в самое больное место мастера боевых чар — его гордыню.
За спиной раздался новый, сдавленный рев. Полный бессильной ярости и клятв мщения.
Война с Оборотневыми? Интриги светлых? Панический взгляд Светы?
Теперь в списке врагов красовался новый пункт. Профессор Громов. И его месть будет не тихой. Она будет громкой, прямой и очень, очень болезненной.
Что ж. Пусть попробует. Мне не привыкать.
Шаги по песку казались громче, чем треск молний за спиной. Я повернулся к выходу, спиной к униженному зверю в профессорской мантии. Пустошь внутри урчала удовлетворенно — победа была чистой. Без крови. Без Нави. Только анатомия и презрение к тупой силе. Доволен, старик? Теперь знаешь цену своей «дисциплине»?
Ошибка.
Воздух взорвался — болью. Удар в спину молниями. Сотнями раскаленных бичей святого света, сплетенных в один карающий кнут. Он ударил не в тело — в душу. В саму суть любого мага.
— А-А-АРГХ! — с моих губ сорвался крик боли. Спина вспыхнула адским огнем. Кожа, мышцы, кости — все горело очищающим пламенем Громова. Он не просто бил. Он карал. Как еретика. Как тварь. Используя мою спину, мое доверие к хоть каким-то правилам…
Пустошь внутри не взревела. Она вскипела.
Холод. Абсолютный. Бездонный. Затопил нервные пути, сжигая боль, как бумагу. Я не упал. Не согнулся. Развернулся. Медленно. Сквозь завесу белого плазменного гнева, что продолжал жечь мантию, испаряя ткань и кожу под ней.
Громов стоял в стойке. Локоть висел сине-багровой сосиской, лицо перекошено от боли и бешенства. Но правая рука была вытянута. Пальцы — когти, изрыгающие потоки священной энергии. Его глаза пылали торжеством подлеца.
Студенты замерли. Кто-то ахнул. Кто-то отвернулся. Большинство смотрело с восторгом ужаса. Учитель только что ударил ученика в спину. Такой позор ему не простят, и если он выживет, более тут работать не будет. Впрочем, теперь шансов выжить у него нет — Упырева подобное точно не простит.
