— Видар Григорьевич Раздоров, Его Императорское Величество вас примет, — голос секретаря был бесстрастен, но в глазах читалось — «Как тебе повезло, щенок».
Я встал, ощущая, как вдруг вспотели ладони. Глубокий вдох. Поправил складки на груди, смахнул несуществующую пылинку с рукава. Этот жест — попытка обрести хоть какую-то твердь под ногами. Академическая форма — мой щит и моя броня здесь. Я пришел не как проситель, а как… как что? Как наследник имени? Как маг? Как тот, кто может дать Императору то, что ему нужно? Надеюсь. Молюсь. Облил презрением секретаря, отчего он побледнел от ярости.
Впрочем, ему хватило мозгов засунуть ее себе поглубже. Потому как иначе поглубже уже засунул бы я. Не терплю хамов, страдающих провалами памяти. А о том, как род Раздоровых решает свои дела с неугодными, не слышал только глухой.
Массивная, инкрустированная дубом дверь кабинета Императора бесшумно отворилась передо мной. Секретарь склонился в почтительном поклоне — я тебя все равно запомнил, — пропуская меня. Я шагнул за порог.
Контраст был оглушающим. Если приемная гудела навязчивым роем, здесь царила тишина, глубокая, как колодец. Тяжелые ковры поглощали шаги. Воздух пах старым деревом, кожей переплетов и едва уловимым, холодным ароматом ладана. Высокие окна, затянутые полупрозрачным шелком, заливали комнату рассеянным, почти мистическим светом. И в центре этого пространства, за огромным столом, покрытым картами и свитками, сидел Борис Федорович Годунов.
Он не сразу поднял голову, продолжая что-то помечать пером на развернутом перед ним документе. Его фигура, даже сидя, излучала невероятную мощь и спокойствие. Лицо, обрамленное короткой, уже тронутой сединой бородой, казалось высеченным из камня — умным, жестким, невероятно усталым и невероятно живым одновременно. Глаза, когда он все же поднял их на меня, были темными, проницательными, как два бездонных колодца, готовых поглотить любую ложь.
— Видар Григорьевич, — его голос был низким, негромким, но заполнил собой всю комнату, как гул большого колокола. — Рад видеть тебя. Подойди ближе.
Я сделал шаг, потом еще один. Гул в ушах не стихал. Пустоши. Один. Смерть. Помощь. Эти слова бились в висках в такт стуку собственного сердца. Теперь все зависело от того, что я скажу в следующие минуты. И от того, что увидит в моих глазах этот человек — Император, чья воля двигала империей.
Я сглотнул, чувствуя, как дрожь пытается пробраться в голос, и заставил себя встретить его взгляд. Без страха. Без просьбы. С достоинством Раздорова. Пора начинать.
Глава 10
— Говори, Видар. С чем пожаловал?
Судорожный глоток воздуха показался мне шершавым, ободрал пересохшее горло. Я стоял, вытянувшись по стойке смирно, ощущая всю нелепость скромной академической формы в этом святилище имперской воли. Но это был мой щит. Я пришел не как проситель, а как носитель решения. Надеюсь. Ну, и император ко мне вроде как всегда хорошо относился. Но раз уж он сейчас взял официальный тон, то и я буду его же придерживаться.
— Ваше Императорское Величество, — начал я, усилием воли заставляя голос звучать твердо. — Я пришел говорить о Пустошах. О Главной Пустоши.
Борис не шелохнулся, лишь веки его чуть опустились, прикрывая мгновенный блеск интереса. Он знал. Конечно, он не просто догадывался, а точно знал о причине моего появления. Умный человек, он давно сложил два плюс два.
— Продолжай.
— Одиночный поход — самоубийство, — выпалил я, обнажая свой недавний страх. Нет, уже не страх — беспокойство. — Даже если я найду дорогу, даже если прочту древние карты верно… Один я не выживу. И не закрою ее. Главная Пустошь — ключ ко всем остальным. Она питает их, как червоточина. Закроешь ее — остальные зачахнут, исчезнут сами. Навсегда.
Император слегка наклонил голову. В пальцах он вертел ручку, украшенную золотыми рунами. Я чувствовал тяжесть его внимания как физическое давление.
— Для этого нужны две вещи, Ваше Величество, — продолжал я, смелея, набирая обороты. — Первое — знание о точном местоположении Главной Пустоши. Карты неточны, старые отчеты противоречивы. Нужны все ваши наработки, ваши опытные картографы-следопыты, доступ к архивам Темного Приказа. Только Империя может найти иголку в этом стоге теней.
— А второе? — спросил Борис. Его голос прозвучал чуть тише, но все равно гудел, как басовитый колокол.
— Сила, Государь. Команда. Десять магов. Не меньше. Разных школ. Свет и Тьма должны работать в унисон. Нужны призыватели — чтобы связать вырывающиеся сущности. Элементалисты — чтобы контролировать искаженную реальность. Иллюзионисты — для защиты разума. Некроманты… — я сделал паузу, видя, как брови Императора чуть поползли вверх, — … чтобы лишить Пустошь подпитки от погибших и обратить ее же энергию против нее. Сила каждого — не ниже темника. Лучше — боярин. Только так можно создать ритуальный круг достаточной мощи, чтобы не просто запечатать, а стереть ее. Выжечь саму память о ней из мира. Мне нужна защита, пока я буду уничтожать Сердце Пустоши. Ничто не должно меня отвлекать от этого.
Тишина в кабинете стала густой, как смола. Борис откинулся в кресле, сложив пальцы домиком. Его взгляд потерялся где-то в узоре дубовых панелей. Я видел, как в его голове крутятся шестеренки имперской логики — стоимость экспедиции, риск потери сильных магов, политические последствия… Все это против возможности раз и навсегда избавить Империю от вековой язвы Пустошей. От угрозы, которая в любой момент могла вырваться наружу с новой силой.
— Гарантии? — произнес он наконец, одним словом вскрыв суть сомнений.
— Моя жизнь, Государь, — сразу же ответил я без колебаний. — И имя Раздорова. Не мы начали эту войну. Но я ее закончу. Или умру. Но если вы дадите мне то, о чем прошу… — я встретил его взгляд прямо, — … Пустоши падут. Все. Навсегда. Это будет не просто победа, Государь. Это будет очищение.
Борис Годунов медленно кивнул. Один раз. Твердо.
— Требуемая информация будет найдена, — произнес он, и каждое слово звучало как указ. — Команду соберу. Сильнейших. Темников и бояр. Свет и Тьма… — в его глазах мелькнуло что-то вроде холодной усмешки, — … будут работать вместе. Я лично переговорю с Олегом. Ради Империи. Ты получишь все, о чем просишь, Видар Григорьевич. Распоряжение я подпишу сегодня. Начнут искать. Готовься.
Волна облегчения, горячая и почти дурманящая, хлынула на меня. Получилось! Я сделал шаг назад, готовый склониться в благодарственном поклоне. Дело сделано. Можно уходить. Но… оставалось еще одно. То, о чем я думал с того самого мгновения, как осознал себя в этом мире. То, что сделает этот союз нерушимым. Сердце застучало где-то в горле.
— Ваше Императорское Величество… — голос мой внезапно охрип.
Борис, уже потянувшийся к колокольчику, чтобы вызвать секретаря, замер, удивленно подняв бровь. Я вдохнул полной грудью, чувствуя, как горит лицо.
— Есть еще одна просьба. Личная.
— Говори, — император насторожился, его пальцы снова сплелись.
— Я… я прошу руки Ее Императорского Высочества, Великой Княжны Кристины Борисовны, — выдохнул я, глядя куда-то в район его массивного перстня. Голос звучал чужим. — Я клянусь оберегать ее, чтить и… — слово «любить» застряло в горле, слишком личное для этого кабинета, — … служить ей и Империи верой и правдой всю мою жизнь.
Тишина повисла абсолютная. Даже треск дров в камине казался кощунственно громким. Я рискнул поднять взгляд.
Борис Годунов смотрел на меня. Его каменное лицо было непроницаемо. Секунду. Две. Потом… уголки его губ дрогнули. Медленно, как тяжелые ворота, они поползли вверх. И вдруг Император Всея Руси рассмеялся. Негромко, хрипловато, но искренне. В его глазах, обычно таких жестких, вспыхнуло теплое, почти отеческое одобрение.
— Видар Григорьевич Раздоров! — он покачал головой, все еще усмехаясь. — Ты не перестаешь удивлять. Сперва требуешь моих лучших магов для смертельного похода, а потом… руки моей дочери! Дерзко! Очень дерзко!
