— Ничего не мешает… — произнес он, словно пробуя на вкус невероятную мысль. — Ничего не мешает теперь жениться. По-человечески. Без того, чтобы… — он махнул рукой, и золотистый шлейф последовал за движением, — … все это. Спасибо, сын.
Он шагнул ко мне и схватил в объятия. Крепко, по-мужски. Его грубая щека прижалась к моей.
— Спасибо.
Я похлопал его по спине, чувствуя странную смесь гордости и легкой грусти. Его путь только начинался. Мой же звал обратно — в академию, к книгам и свиткам, к подготовке к Пустоши… и к мыслям о девчонках.
— Завтра, отец, — сказал я, отстраняясь, когда он отпустил меня. — Завтра на смотрины твоих невест приеду. Обязательно. Посмотрю, кого ты себе выбрал.
Я позволил себе легкую усмешку.
— Дома не останусь — надо мысли привести в порядок. А тут не получится.
Григорий фыркнул, но в его глазах светилось довольство.
— Ладно, ладно, академик. Валяй к своим книжкам. Завтра жду. Не опаздывай.
Я вышел с арены, оставив отца стоять в круге золотого света, разглядывающего свои новые, послушные руки. Тень от высоких стен поместья легла на дорогу. Я шел к машинам, что терпеливо дожидались меня, и чувствовал, как тяжесть дня — и триумфальная, и тревожная — медленно сменялась усталостью. Но хорошей усталостью.
Дело сдвинулось. Империя даст ресурсы. Отец обрел шанс на мир. А я… я ехал в академию, где меня ждали свитки о Пустошах и сладкая, тревожная мысль о том, что на Осеннем Балу объявят не только о начале похода, но и о начале моей новой жизни с Крис. Которая начнется только после того, как я смогу сделать главное. Еще одна причина справиться и выжить.
Обещание отца насчет смотрин его невест вызывало скорее улыбку — этот старый воин явно заслужил свой шанс на тихое счастье. Завтра будет еще один день. А сегодня нужно было просто доехать и упасть в кровать.
Я сел в машину, и кавалькада, сверкая хромом, медленно двинулась вперед, оставляя поместье Раздоровых погружаться в вечерние сумерки.
Глава 11
В ворота академического городка я входил уже в полной темноте. Магические фонари, заключенные в чугунные кружева, отбрасывали на дорогу островки дрожащего желтого света. Усталость навалилась на меня, как мокрая рогожа — тяжелая, липкая, проникающая холодом до самых костей. Длинный по ощущениям день, вместивший в себя столько всего — и аудиенцию у Императора, и договор о жизни и смерти, и отцовские объятия после урока на арене, — теперь требовал расплаты. Голова неприятно гудела пустотой, а в груди странно ныло.
Добрался до коттеджа я быстро, по пути почти никого не встретив. Только в отдалении пару раз видел беспечно прогуливающиеся парочки, да где-то между деревьями слышались веселые голоса студентов, пытающихся перекричать музыку. До отбоя было еще около часа, вот они и развлекались.
Я устало дотронулся до сканирующего кристалла, и тяжелая дверь коттеджа медленно открылась. Теплый, знакомый запах нового дерева, едва уловимый аромат еще не выветрившихся духов Кристины и травяного настоя в кружке ударил в нос. Но сегодня он почему-то показался… чужим. Тишина внутри была гулкой, звенящей. Слишком большим показался мне этот дом для одного человека после шумного дворца и переполненной приемной императора, после бурлящих эмоций отцовского поместья, после всего.
— Пусто, — с разочарованием в голосе констатировал я, небрежно бросая пиджак на вешалку.
Сидеть здесь, в этой внезапно чужеродной тишине, слушая, как мерно тикают часы в кабинете… Нет. Не выдержу. Мысли о Крис, о Пустошах, о завтрашних смотринах у отца начинали вихрем кружиться в этой пустоте, грозя снести остатки спокойствия.
Рука сама потянулась к коммуникационному браслету на руке. Видеть мне никого не хотелось, и в то же время тишина беспощадно давила на нервы. Поэтому я и набрал Таньку — единственного человека в моей жизни, рядом с которым можно было просто быть, без титулов, без ожиданий, без этой проклятой гнетущей тяжести будущего. Ответила она сразу — будто ждала моего звонка
— Тань? — мой голос прозвучал хрипло от усталости.
— Видар? — ее отклик был мгновенным, живым, как всегда. — Ты где? Звучишь так, будто тебя по голове долго били…
— Я дома. В коттедже. Пусто тут как-то… Непривычно. Не хочешь составить компанию усталому путнику? Бассейн, кстати, еще теплый.
— Приглашаешь на свидание? — в ответ послышался ее смех, звонкий и снимающий часть напряжения. — Потерпи полчаса, герой! Сейчас заварю свой полезный чай с имбирем, принесу. Сиди, не скучай!
Ровно через полчаса раздался легкий стук в калитку сада. Танька стояла на пороге, озаренная светом фонаря, с плетеной корзинкой в руке. В простом холщовом платье, с влажными от вечерней росы волосами, собранными в небрежный хвост, она выглядела как самое настоящее воплощение простоты и уюта.
— Краше в гроб кладут, — бросив быстрый взгляд, фыркнула она, проходя мимо меня в сад. — Точно чем-то били. Иди, садись, я все устрою.
Мы расположились на широких каменных лежаках у бассейна. Вода, подсвеченная снизу мягким голубым светом, колыхалась, отражая редкие звезды, пробивавшиеся сквозь легкую дымку.
Танька разлила чай из термоса в две глиняные кружки. Аромат имбиря, лимона и чего-то пряного ударил в нос, согревая изнутри еще до первого глотка.
Тишина здесь была другой. Не давящей пустотой огромного дома, а мирной, наполненной шепотом воды, стрекотом ночных сверчков где-то в кустах роз. Усталость начала медленно уходить, неохотно уступая место спокойной истоме. Я рассказал ей о своем дне и будто сбросил часть напряжения.
— Ну и денек, — вздохнула Танька, подтянув колени к подбородку. — Дворец, император, твой батя… Тебе хоть удалось воздухом подышать?
— Сложно назвать это дыханием, — усмехнулся я, отпивая обжигающего сладкого чая. — Больше похоже на нырок в ледяной водопад с высоты. Но… Я выплыл. Кажется.
— Значит, все получилось? И с экспедицией, и с… — она многозначительно подняла бровь.
— Получилось, — коротко кивнул я. — Все. Даже больше.
Мысли о предстоящем объявлении о помолвке вызвали не тревогу, а странное, теплое волнение. Но говорить об этом с Танькой пока… рано. Это было слишком ново, слишком хрупко.
Танька все поняла и не стала давить. Она просто протянула мне печенье из корзинки.
— Помнишь, как мы с Гиви тебя донимали в старом саду у твоего отца? — спросила она вдруг, глядя на звезды. Глаза ее блестели в темноте. — Как научили дворнягу Буяна таскать твои самые важные свитки и закапывать их под яблоней?
— Как же не помнить! — хохотнул я, и остатки напряжения этого дня внезапно растаяли, как дым. — Я неделю искал те чертежи элементаля земли! А вы по-тихому ржали, делая вид, что помогаете в поисках! Отец потом чуть шкуру с меня не снял — думал, я их на сладости променял!
— А помнишь, как мы Гиви уговорили нарядиться привидением и пугать старую ключницу Марфу? — залилась смехом Танька и хлопнула меня по плечу. — Он взлетел, умудрился зацепиться своим саваном за куст крыжовника и повис вверх тормашками, заорав благим матом! А Марфа его метлой оттуда сбивала!
— И кричала: «Бесстыжий чертенок, я тебя изгоню, нечисть проклятая!» — добавил я, смеясь до слез. — Бедный Гиви! Он потом три дня ходил в царапинах!
Мы вспоминали проказу за проказой. Как подменили соль в солонке у учителя фехтования сахаром. Как пытались вызвать элементаля воды в лохани и чуть не затопили половину флигеля. Как Танька, решив подлечить моего пораненного сокола, чуть не оставила его без перьев, устроив ему «лечебную» глиняную ванну… Мы с щемящей ностальгией вспоминали беззаботное, шумное, порой опасное детство. Время, когда самым страшным был гнев родителей или строгого наставника, а самым важным — завтрашняя игра.
— Эх, — вздохнула Танька, когда смех стих, оставив после себя приятное тепло. — Были времена. Простые. Ни тебе Пустошей, ни императоров, ни… — она запнулась, но я понял. Ни ответственности за целые рода и судьбы империи.
