— Вы запретили?
— Да.
— А он послушал?
— Спорили мы тогда долго. Много. И я… я сказала, что если уж он так желает, то может быть свободен. И от меня, и от семьи. Пусть идёт на все четыре стороны.
Дядю Женю стало жаль.
Неимоверно.
У Ульяны семьи вот никогда не было, но если бабушка уедет, и Игорёк, и Никитка, и прочие… Ульяне будет плохо. Она осознала это очень ясно. А каково, когда ты в этой семье с малых лет? И вот она берет и от тебя отворачивается.
— Он не ушёл?
— Нет. Он выбрал семью, остался, но это никому не принесло пользы. Женя перестал заниматься и дар свой забросил. Зачем, если ему нет применения, только вред один. Пробовал то одно, то другое… а там и запил.
— Может, если бы… ведь не поздно было бы вернуться?
— Наверное. Я один раз, когда… не выдержала. Так и сказала, чтоб шёл. А он глянул этак, устало, и сказал, что нет у него желания. Ни на что нет желания.
Страшно, если так-то.
— Вы же… вы же добра хотели.
— А так оно зачастую и бывает. Редко кто желает детям зла. Но и добром своим наворотить можно так, что после и не разгребёшь. И поймёшь это, когда уже поздно будет. Если ещё и поймёшь.
— Наново! — крикнула Ляля. — Пусть наново играют! И кто-то следит за шахматами…
— Как наново, если фигур не хватит⁈ — это уже Лёшка.
— Дети должны взрослеть. А взрослые должны давать им такую возможность.
— И вы сейчас даёте мне возможность повзрослеть?
— Не только тебе.
— А если… если мы ошибёмся?
— Обязательно ошибётесь и не по разу. И до самой смерти ошибаться будете.
Как-то это не особо вдохновляет.
— Я тоже по сей день ошибаюсь, хотя, казалось бы.
Странно это. Она ведь вон, старая и мудрая, а так говорит… хотя, наверное, потому что мудрая, и говорит. Признать свою ошибку непросто. Ульяна это знает.
— А если… если ошибка будет такой… такой… непоправимой? Чтобы… и всем плохо станет? Я вон Филина в козла превратила!
— И? Недовольства он не проявляет.
— Так он! А если кто другой… и вот я тут людей прокляла. Правда, не уверена, что получилось. Там так… размыто было. Они девушек продавали. За границу, — Ульяна забралась на лавку с ногами и села, скрестив их по-турецки. — Там целая схема, если так-то и… и один в полицию отправился, на нём точно проклятие. Я его увидела. Но отправился не поэтому, а потому что Ляля его послала.
Бабушка кивнула.
А рассказывать так сложно. Ульяна никогда не умела говорить, чтобы внятно. То есть в университете ещё получалось, но там же просто или пересказ, или вот реферат, или работу какую. А тут про жизнь. Про жизнь рассказывать, выходит, сложнее, чем про формулы Ретта-Конева и их применение для ускорения алхимических реакций.
— Вот, — выдохнула Ульяна. — И теперь… не знаю. Как это? Скажется на мне?
— Всё, что ты делаешь, как и всё, чего ты не делаешь, на тебе сказывается, — спокойно ответила бабушка. — И только ты сама можешь понять, как. Что ты чувствуешь?
— Не знаю.
— Хорошо… тебе жаль их?
— Их⁈ Нет, — Ульяна покачала головой. — Филина… тут да, наверное, я слишком… но он ведь угрожал. И… и как с ним быть?
— Поговорить?
— Он же козёл.
— И что? Никита тоже не человек, но ты ж понимаешь? Даже когда он не словами разговаривает.
— Да? — Ульяна задумалась, пытаясь припомнить, было ли такое, чтоб Никита разговаривал не словами, а она всё равно понимала. Почему-то ничего подходящего не вспоминалось.
— Да. Ты ж ведьма. Просто ты до конца в это не поверила.
— Значит, я могу понимать животных?
— Не всех. Да и всех тебе не надо.
Пожалуй что. Если понимать всех, то это с ума сойти можно. Ульяна попыталась представить, что будет, и затрясла головой. Мало того, что комары над ухом звенят, так ещё теперь в этом звоне смысл будет.
— Я… я хотела им смерти, — призналась она. — Мучительной и долгой за то, что они сделали. Это ведь… это даже хуже, чем если просто украсть и продать, как с Лялей собирались там, на парковке. Или со мной. Они же… они говорили, что любят. Играли в эту любовь, а потом вот… и я хотела их убить.
— Но ведь не убила?
— Нет. Но я бы могла?
— Могла. Ты сейчас многое можешь, — согласилась бабушка. — Твои силы раскрываются, и источник помогает, он того и гляди проснётся, и тогда сил у тебя хватит не то, чтобы с полдюжины человек проклясть, но и на то, чтоб реки вспять повернуть.
— Зачем?
— Откуда я знаю. Вдруг да захочется? — и бабушка лукаво улыбнулась.
Ульяна, прислушавшись к себе, убедилась, что пока столь странных желаний у неё не возникло. Реки? Пусть себе текут, как положено. Леса растут. Луга буяют и в принципе… в общем, чтоб как оно и раньше было.
— А если бы я не сдержалась? — уточнила Ульяна.
— Тогда было бы плохо.
— Я бы стала тёмной ведьмой?
— Боишься этого?
— Не знаю. Звучит страшно. Но я начинаю думать, что… может, это, конечно, глупость… хотя что тут умность. Я просто не знаю ничего о ведьмах. О том, какие они должны быть. И если так, то… если матушка тёмная, но вы с этим ничего не делаете, то… то это же не просто так, верно?
— Верно.
— И всё сложно?
— Именно.
— Вот именно, что хотелось бы знать больше. А ты не рассказываешь.
— Так ты и не спрашиваешь, — бабушка погладила нитки. — Бегаете всё где-то, носитесь, что оглашенные. Но так-то да, тёмные ведьмы тоже миру нужны.
— Они злые? Как матушка?
— Матушка твоя злая не потому, что тёмная ведьма. Скорее уж просто характер такой.
— Какие они бывают, ведьмы?
— Уль, — в окне появился Данила. — Там у нас чемпионат по шахматам! А потом военный совет. Ты идёшь?
— На шахматы — нет, а на совет постараюсь. Вы там только не подеритесь.
— Да ну, какая драка. Так, лёгкие дружеские разногласия. Кстати, Антонина Васильевна, ваш козёл жульничает!
— Так ведь козёл, — пожала плечами бабушка. — Какой честности ты от него хочешь?
— Ну да… действительно. Что-то я не подумал. Ладно… вы тут… всё в порядке?
— Просто разговариваем.
— Чаёк вот поставим. Самоваром. За чайком и советоваться будет проще.
— Это точно.
И Данила исчез.
— Хороший мальчик, — сказала бабушка. — И демон этот… как не демон.
— Он Эльке нравится. Кажется. Я не уверена. Но они друг другу подходят. Хотя… не знаю. Сами пусть решают.
— Именно. И хорошо, что ты это понимаешь.
— Как не понять-то?
— Обыкновенно. Чаще как раз и не понимают. И ладно, когда просто люди, хотя и они способны дел наворотить всяких, но вот если ведьма, то такое непонимание дорого стать может. Причём не со зла даже. Чаще это вот непонимание наоборот, идёт от желания причинить добро. Вот, скажем, приходит юноша и говорит, что любит девицу некую больше жизни. Что всё-то для неё сделать готов, хоть звездочку с неба снять, хоть луну из колодца вычерпать. И плачется, бьёт челом, что без девицы оной жизнь ему не мила. А ведьма глядит, что и девице он вроде как не противен, что поглядывает она на него с интересом, да без особое страсти. Вот и решает, что отчего б и не помочь влюблённым?
— Привораживает?
— Есть разные способы, но да… приворотами тоже можно. И вот уж у них любовь да согласие, брак, детки пошли. Но только ладу в семье нет, потому что, получивши свою ненаглядную, юноша вдруг понимает, что не того хотел. Что она его влекла, когда была далека да недоступна. А вот своя, под боком, и надоела уже. И вовсе у него новая любовь случилась, которая тоже такая, что прям сил нет устоять…
— Вот… сволочь!
— Именно. А девица и не понимает, что не так. И остаётся одна, с разбитым сердцем… и хорошо, когда одна, а то случалось, что и с детьми. И всякое случалось. Так что старые ведьмы в дела человеческие стараются не лезть, потому как, что ни сделай, всё одно виноватою останешься.
Бабушка поднялась и, оглядевшись, велела:
— Самовар несите.
И по ногам словно сквозняком потянуло, правда, тёплым. Краем глаза Ульяна уловила движение, но такое смазанное, которое будто и было, а может, совсем его даже и не было.
