— И чего делать будете, док? Этот ваш… Крапивин и вправду кукушку словил.
— Не мой он, Петя, не мой… а делать? Тут всё просто. Думаешь, в медицине сильно иначе, чем в армии? Нет. Что скажут, то и будем делать.
— И чего?
— Пока велено подождать. Сон, отдых. Глядишь и прояснится сознание…
Над Наумом Егоровичем склонились. Он порадовался, что замедлил дыхание и сердцебиение, а то неудобненько бы вышло.
— А нет?
— На нет, как говорится… сам понимаешь. Не попадёт в исследовательскую группу, пойдёт в подопытную. Производство у нас тут безотходное.
Сердце ёкнуло.
А в голове почему-то засела мысль, что бабу Маню, которая супруге приходилась троюродною тёткой, никак нельзя звать. И ест много, и характер поганый, вследствие которого, что бы ты ни сделал, всё одно виноватым останешься. Вот её бы в подопытные.
Её даже не жаль.
Почти.
Глава 2
В которой встаёт вопрос отцов и детей, а также ответственности отдельно взятой ведьмы перед миром и человечеством
Моя челюсть грохнулась о землю, после чего мир вспыхнул миллиардами красок, вращающихся вокруг глаз, а потом наступила тьма.
Записки будущего стоматолога.
— А я тебе говорю, он пешку убрал! — Лёшкин голос доносился с улицы. — Вот тут вот была пешка! Клянусь, что была!
— Бе-е-е!
— Лёш, ну он же козёл. Как бы он её взял незаметно⁈ И куда бы потом дел⁈
Спор длился уже минут десять, и ни Фёдор Степанович, ни Алексей не собирались уступать друг другу. Так что партия в шахматы, начавшаяся как исключительно дружеская, рисковала затянуться.
Ульяна вздохнула и подпёрла щёку ладонью.
Как-то оно…
— Сидишь? — поинтересовалась бабушка, которая тоже устроилась на кухне. Вот откуда она взяла кресло-качалку и ещё корзинку со спицами? И спицы теперь мелькали, вытягивая сразу три разноцветных нити. И главное, как-то ведь получалось, что ложились те ровно, узорами.
— Сижу, — согласилась Ульяна, отворачиваясь от окна. — Ба, а почему ты не вмешаешься?
— Во что?
— Не знаю. В это вот всё… мы же собираемся ночью вон идти… туда, в общем… в «Синюю птицу». Человека выкрадывать будем. А ещё у Данилы проблемы…
— У всех проблемы.
— И у Лёшки… и его мать, она и вправду…
— Откуда ж мне знать-то?
— Действительно. Но остальное вот? У меня кредиты. Пусть пока больше никто не появлялся, но ведь придут же?
— Обязательно.
— А… ты бы могла кредиты погасить?
— Могла.
— Но не погасишь?
— А ты хочешь? — спицы остановились.
— Не знаю. Наверное. Но… если эти погасить, всплывут другие, так?
— Скорее всего, — Антонина Васильевна кивнула, подтверждая собственные Ульяны догадки.
— И тогда получается, что гасить их смысла никакого нет. Этак можно любое состояние отдать, а всё равно с долгами остаться.
— Не скажи. Она ведь новой крови не получила? А старая не так и долго хранится. Так что, сколько бы твоя матушка ни взяла, повторить этот фокус у неё не выйдет. И да, детонька, я могу дать денег. У рода они есть. И у жениха твоего тоже.
— Василия?
— Василия. Попроси. Он не откажет.
Это Ульяна и сама знала, но просить категорически не хотелось. Если она попросит, то… то получится, что будет должна Василию. И уже не деньги, но что-то большее.
Как в сказке.
Отдай мне то, о чём не знаешь. И сейчас Василий ничего не требует, но он ведь всё равно демон. Как знать, когда вспомнит об этом и долгах?
— Нет, — Ульяна покачала головой. — А… как-то иначе можно?
— Можно.
— Как?
Бабушка усмехнулась.
— Сами думайте.
— Но…
— Улечка, — она поймала выскочивший было клубок и вернула в корзинку. — Детонька, я, конечно, могу всё решить. Взять и… да, не так просто, но могу. Или вот дочек позвать. Иную родню. Они придут. Но захочешь ли ты такой помощи?
— Не знаю.
Другую? Это сестёр Ляли, которые по её утверждениям куда более прекрасны? Или вот оборотней? Упырей? Ещё ведьм? Стоило представить такое, и Ульяна затрясла головой.
Нет уж.
Пока… пока всё не так и плохо. То есть плохо, но не настолько, чтобы прямо взывать о спасении.
— Род тем и хорош, что, если ты слаб, тебе помогут, поддержат и защитят. Но с другой стороны, став частью рода, ты должна будешь думать не только о себе.
— Не знаю. Я как-то никогда не была частью чего-то.
Бабушка кивнула и спицы вновь пришли в движение.
— Видите! Видите! Он опять пешку сожрал! Просто взял и проглотил! — долетело в открытое окно. — Это нечестно! Это… козлятство какое-то! Полное!
— Есть ещё кое-что, — бабушка поглядела в окно и улыбнулась. — А Фёдор Степанович нынче в ударе.
Скорее уж Лёшка удар схватит от возмущения.
— Что? Ба, ты сказала, что есть ещё кое-что.
— Дети, выходя из-под родительского крыла, учатся сами справляться с жизнью.
— Я уж давно вышла, но так и не научилась.
— Не вышла. Ты до сих пор в её тени. Как и они все.
— Они?
— Игорёк с детства болеет. И его матушка просто с ума сходит от страха, а заодно уж спешит возвести вокруг него стены. Она вон задумала построить особую стерильную комнату, в которой Игорёк будет жить, получая по трубкам необходимое питание.
Ульяна представила и вздрогнула. С одной стороны, конечно, причины есть, но с другой — это же хуже тюрьмы получается.
— Его, как появилась болезнь, отделили от прочих, заперев в родном доме, а теперь вот и вовсе от мира отрежут. Ляля младшенькая. Родилась последышем и тоже слабою. Вот все вокруг её и вились, что матушка, что сестрицы. Из любви, конечно, да только, когда в той любви все вокруг твердят, что ты слаб…
— Поневоле поверишь, — завершила фразу Ульяна.
— Именно.
— А Никита? Он же…
— Он был мелким, но крепким. И дух у него есть. Для них сила духа важна… хотя и били его, конечно, не раз и не два. А потом вот оборот. И получилось, что получилось.
— Неплохо ведь получилось. Он… смелый.
— Да. И характер никуда не делся, как и сила духа. Но всей родне вдруг стало страшно, что его обидят. И вот уже ему без опеки братьев из дому выглянуть не можно. И родители вздыхают, и переговариваются шёпотом, обсуждают, как бы его отослать к деду, на дальний хутор.
— Зачем?
— Затем, чтоб никто-то ему, маленькому, зла не сделал. И чтоб друзья не смеялись. Чтоб…
— Это как-то… как будто они его стыдятся.
— Не стыдятся. Но он так и решил, когда услышал.
Ульяна тоже решила бы так, если б узнала, что родители хотят её отослать куда-нибудь. Точнее… нет, странно вот.
— И ты их забрала. Привезла сюда… а дядя Женя?
Бабушка вздохнула и, перекинув нитки через спицы, воткнула те в клубок.
— Это… уже моё напоминание, что детей надобно отпускать. Ведьмаки в роду появляются не так и часто. Всё ж это как бы не совсем та сила, которая для мужчин. Вот и испытывает она раз за разом. Колобродит, дурманит разум, то в одну сторону толкая, то в другую… а он с малых лет ещё неспокойный. И страшно было, что оступится. Даже не знаю, чего больше боялась. Того ли, что себе навредит или того, что другим… вот и следила за каждым шагом. Куда ходит. С кем ходит. Что делает. Даже не выспрашивала, но допрашивала. Запрещала многое. Проще уж сказать, чего разрешала. А он меня любил. Верил, что для его же блага… одного дня пришёл и говорит, что, мол, ему работу предложили. На государя.
— А вы… с государем…
— Порой сотрудничаем. Сложно жить в государстве и быть полностью от него отделённым. Так что есть договор, который мы блюдём, и правила, и предписания, и многое, многое иное. На службу наших примут… вон, Никиткина родня частенько идёт. Подразделения особые, секретные, но… есть. Кому надо, те знают. Так вот, службу и Жене предложили. Он и загорелся идеей. Прям ни о чём другом и слышать не хотел. А я… я прямо как представила, что он делать будет. Ведьмак — это ведь не лес на пожарищах выращивать или ликвидировать разливы нефти. Это… иное. Они для войны. С тварями, да, но… как бы… твари всякими бывают. И тьма, она ведь не та страшна, которая вовне. Та, что внутри, куда хуже. Твари её чуют. Умеют пробуждать. Пользоваться. И порой случается так, что ведьмак не справляется со своим даром и сам становится тварью. А с такой уже просто не сладить. Бывали случаи. Знаю. Я испугалась, Ульяна. Испугалась, что он пожелает обрести больше силы. Больше свободы. И что потом, после…
