Воевода расплылся в улыбке.
— Хорошо! — сердито согласился Завадский. — Это твоя гарантия, но пусть будет и моя — как будет сделано дело пускай брат мой встречает меня на дозорной башне острога!
Воевода протянул ему сжатую в кулак руку. Завадский, впервые увидевший здесь этот жест, ничего не придумал лучше, чем стукнуть по ней своим кулаком.
Иван Иванович засмеялся.
— Во-то сегда уговорилися, братец. — Сказал он напоследок и вместе с помощником своим и Савкой направился в пономарную.
Глава 26
С трудом без Савки, Филипп кое-как управляя парой, только в ночь добрался до условного места, где поджидали его Данила с Антоном. Завадский был не в духе, молчал, рассказал только о том, куда подевался Савка, и велел по прибытию немедленно искать новые места для укрытий.
Последнему удивился Данила.
— Все изместья меняем, Филипп?
— Все.
— Почто же?
Завадский не ответил, а Антон сидевший рядом с Филиппом потянулся вперед и дал управлявшему лошадьми Даниле легкий подзатыльник.
— Дурень! Топерва у них тот, овый о нас все ведает! — сказал он, после чего воцарилось тягостное молчание.
* * *
На следующий день Завадский встретился с Артемьевым на заброшенном зимовье кочевников в сосновом отъемнике примерно в десяти верстах к северу от Томского острога. Артемьев якобы дознавался по следу беглых холопов, учинивших расправу над земским бурмистром в Волочаевской сепи, продолжая исполнять поручение Карамацкого. Надо признать бунты и убийства купцов и даже приказчиков в небольших острогах охватили весь север разряда от Томска до Кети. Даже Завадский слышал о них, едва ли не каждый день.
Подполковник выглядел спокойным и расторопным, Филипп с самого утра был задумчив и хмур.
— Воевода признает тебя новым полковником. — Сказал Завадский подошедшему Артемьеву.
Тот заглянул ему глаза.
— Благая весть. Обаче я хотел бы услышать сие от него.
Филипп покачал головой.
— Встреч с ним больше не будет. Слишком опасно. Теперь все общение только через его помощника.
— Я же рискую своей шкурой.
— Мы все рискуем, но ты получаешь больше всех.
— Ты еже сице зело сердит? — улыбнулся Артемьев. — Какой помочник?
— Афанасьев.
— Еже истынь [друг]. Афанасий верный пес его. Сойдет! Собавь [объяви] нам встречу.
Завадский посмотрел в глубину леса, неохотно кивнул.
— Во-ся! Сие годе! — хлопнул его по плечу Артемьев и вскочил на коня, которого подал ему Бартошников. — Не тяготись, Филипп, буде мало потом и твоя лихва [прибыль]! Паки повечеряем с тобою!
Завадский остался один. После вчерашнего случая с Савкой он решил не брать никого с собой на такие встречи. Он поглядел вслед поскакавшим по просеке Артемьеву с Бартошниковым и двинулся было следом, однако далеко уйти ему не удалось — сделав несколько шагов по округлой полянке, вырубленной для зимовья, из лесу со всех сторон со страшным нарастающим криком выскочили на него разномастные всадники — не то холопы, не то казаки, а более всего похоже — разбойники. Они принялись бешено кружить вокруг него, поднимая снежные вихри. В окутавшем снегу мелькали конские морды, зажатые в руках ножи, батоги. Внезапный удар свалил Завадского с ног. Он тотчас вскочил, но очередной удар батога даже через бушлат больно ожег ему спину.
Он упал на колени, топот копыт утих, снежная круговерть оседала, обнажая силуэты опьяненных анархической силой вчерашних невольников — служилых и холопов. Многие из них спешились, и открыв рты с любопытством предвкушающих кровавую потеху простолюдинов глядели на захваченного купца. Завадский поставил ногу, чтобы подняться, но удар кулаком в лицо снова опрокинул его. Сев кое-как на колени, он увидел крупные капли собственной крови на снегу. Надвинулась тень. Перед ним топтался тяжелый конь в малиновой попоне, на котором восседал Истома.
Завадский прошелся взглядом по его расписным красным сафьяновым сапогам с загнутыми носами, заправленным в них шерстяным ноговицам, роскошному темно-синему суконному кафтану с золотыми нашивками. Лицо Истомы с его неизменным проницающим взглядом вкупе с прямой осанкой делали его похожим чуть ли не на римского императора из какой-нибудь пафосной эпопеи. Очевидно на его новое войско, все это производило впечатление, но Завадский не сумел удержаться и растянул окровавленные губы в улыбке.
— Эти шмотки тебе не идут, — сказал он плюнув кровью в снег, — в лаптях и драном зипуне ты выглядел каноничнее, а в этих похож на ряженую обезья…
Договорить Филиппу помешал очередной удар. Сразу же его схватили, и снова усадили на колени. Истома уже спешился и опустился на одно колено перед ним.
Шею Завадского кто-то прижал отточенным лезвием сабли, надавив сзади коленом и вынуждая держать голову прямо. Он видел две руки в перчатках по обе стороны от своей головы.
— Быстро ты забыл, что я сделал для тебя. — С трудом проговорил Филипп, стараясь не двигать головой и шеей, но ходивший кадык неприятно скоблило лезвие.
Истома как обычно немигающе глядел ему в глаза.
— Я не забыл. Но я не забыл и то, еже ты заставил меня сделать.
— А ты думал что я тебе сраный волшебник? За все надо платить.
— Ты платил?
— Всю свою жизнь.
— Обаче видать, того мало.
— Что тебе нужно?
— О сем тократ [только что] ты толковал зде с псом Карамацкого?
Завадский криво улыбнулся.
— А что у него спросил? Кишка тонка?
Истома сделал знак глазами куда-то наверх и лезвие слегка погрузилось в шею. Завадский почувствовал сладко-жгучую боль, теплая струйка потекла по шее и ниже под бушлат и рубаху по ложбинке между грудными мышцами.
— Ты упрекнул меня будто позабыл я о том, еже сделал ты для меня. Обаче винись ведать еже година [время] зде ныне не будет прежней. И нам ижей — дом и мы зде домовиты [хозяева]. Аки [если] ты встал на сторону наших ворогов, то бысти тебе ворогом единако [также]. Хочешь моей возблагодарности — вот она тебе! — Истома щелкнул пальцами, легко поднимаясь на ноги.
Лезвие убрали с шеи Завадского. Он тотчас приложил руку к раненой шее и тоже поднялся. Отняв руку, Филипп поглядел — вся ладонь в крови.
— Бери своих людей и уходи прочь из Томской земли. Понеже [поскольку] в другой раз я отсекну тебе голову.
— Ты ничего не знаешь.
— Негли [может быть] — вашей мышиной возни. Но большие алкания [желания] твои — тайна невеликая. — Сказал Истома, заложив руки за спину. — Обаче я не хочу ни смерти твоей, ни войны с тобой.
Сам безоружный, но в окружении молчаливых вооруженных головорезов он выглядел зловеще.
Завадский достал платок, приложил к шее и двинулся на толпу.
— Ты ошибаешься, — произнес он, проходя мимо Истомы.
— Егда стань нашим братом! — крикнул Истома, оборачиваясь.
Завадский остановился перед расступившейся толпой, оглянулся.
— То есть твоим слугой?
Истома подошел к нему, глядя в глаза.
— Слуга ты ныне. А братьев я не убиваю.
— Вранье! Ты мыслишь как они и потому проиграешь. Только гораздо быстрее, потому что у тебя меньше опыта и мозгов.
Истома прищурил глаза.
— Единаче обучил ты меня верно. Стрекалом по вые и всему конец, всему еже ты сице долго строил. Это ты разумеешь?
— Этому ты учишь своих людей?
Проницательный взгляд Истомы тронуло удивление.
— А за что идут на смерть твои люди?
— Спроси у них сам.
— Уже. Ты сказывал, еже они твои братья, обаче они зовут тебя спасителем.
— И настоящий спаситель прежде сам пошел на смерть.
Истома растерянно посмотрел в сторону. Оборотная сторона его выразительного лица — почти детская искренность в отображении всех эмоций.
— Что, ты уже чувствуешь его? — усмехнулся Завадский. — Вбил поди себе в голову, что снизошла какая-то благодать от него? Не обманывай себя: ты сможешь разворотить многое, если тебе хватит ума, но если ты уже боишься — ты обречен.
