— Карауль у ворот, елико узришь конников аще кого — свистай!
Рындарь кивнул и побежал к воротам.
— Федор! — следом кликнул Артемьев лучшему своему конюху. — На козлы живо!
Ворвавшись в избу, подполковник напугал жену.
— Хватай токмо шубу, беги на двор, я сымаю детей!
Жена захлопала глазами.
— О, Господи!
Артемьев прижал ее к стене, другой рукой схватил с сундука шубу — сунул ей.
— Живо!
Он буквально вытолкал жену за дверь, побежал в светлицу за детьми.
На дворе раздался женский визг. Артемьев обернулся, выхватил саблю, бросился на улицу.
Так и не надев шубу, жена держала ее в руках и глядела на рындаря, лежавшего перед воротами с окровавленной головой. Из-за ворот вышел Солодовников — ладный чернобородый богатырь, который нравился женщинам и по совместительству был личным десятником Карамацкого по вопросам решения самых грязных и кровавых дел. Справа и слева от него появились другие головорезы из «черной десятки» Карамацкого.
— Олег Павлинович, — с улыбкой обратился к нему Солодовников, — негли полюбовно сладим?
Артемьев бросился в избу. Головорезы тотчас сорвались за ним. Подполковник на бегу обрушил хлипкие полати, блокируя дверь, откинул крышку лаза в подклеть, сиганул туда и выбрался через низкий черный проход к амбару за избой. В амбаре была лестница — ежели забраться по ней на крышу и разбежаться, то может быть получится перемахнуть через частокол в дубовую рощу, где на конях не догнать его.
Ворвавшись в амбар, Артемьев схватил лестницу, бросил к антресоли. Дверь позади распахнулась.
Подполковник обернулся, поднимая саблю наизготовку.
Полдюжины головорезов, обнажив палаши и сабли медленно окружали его. Прямо перед ним стоял Солодовников.
— Сдавайся, Олег Павлинович, по-доброму, сице хочь семью сохранишь.
Артемьев поглядел на головорезов вокруг себя и медленно опустил саблю.
Глава 27
Наблюдая как Бесноватый с нежностью протирает дудочку на шнурке тряпицей смоченной в уксусе, а затем с той же сосредоточенностью с какой чистит карабин, водит ею по пламени свечи, Завадский вдруг понял, что ни разу не слышал, как Бесноватый на ней играет.
— Сыграй, — тут же попросил он, развалившись на лавке после кружки густого эля, бочку которого доставили к ним накануне вместе с другими припасами. В избе было жарко и Филиппа клонило в сон.
Бесноватый бросил на него сердитый взгляд.
— Ну сыграй же, — повторил Завадский.
— Не хочу.
— Ты не играешь на ней?
— Чего пристал?
— Ты таскаешь дудку, но не играешь.
— Это не дудка, сый пыжатка.
— Ладно, пыжатка, но в чем смысл?
— Отстань.
— Да ладно тебе, брат.
Аким, чистивший ружье у печки тоже загорелся поприставать к Бесноватому, правда, делал это деликатно по понятным причинам.
— Филя, не уразумел кроме? Не для сипованья она ему.
Бесноватый вовсе убрал пыжатку.
— Так ты вообще ни разу не играл на ней?
Бесноватый неохотно покачал головой.
— Эдак су и не пыжатка? — с удивлением «догадался» Аким.
Бесноватый рассердился, стукнул ладонью по столу, выхватил свою пыжатку и скорчив рожу, приложил к губам.
Из дудочки потекли заунывные однообразные звуки, складывающиеся в какой-то смутно-печальный мотив, не производивший никакого впечатления. Бесноватый косил глаза на конец пыжатки, старательно надувал щеки, заметно было что он напряжен.
Завадский изогнул бровь, переглянулся с Акимом, который пожал плечами — дескать, что к чему?
Тут вдруг мотив резко переменился — печальный звук замер и рассыпался на тысячи осколков, заскакавших по избе. Мелодия взорвалась и зашлась каким-то бешеным темпом, переливаясь на удивительные лады. Печаль сменилась радостью, но какой-то дьявольской, будоражащей. Бесноватый преобразился, лицо его стало одухотворенным, гибкие пальцы также бешено бегали по всей длине пыжатки. Завадский начал невольно двигать плечами. Но Аким опередил его — вскочил с лавки и стал прыгать вприсядку, лихо барабаня каблуками по дощатому полу. На шум в избу заглянули Сардак и Егор и побросав шапки, тоже пустились в пляс. Филипп почувствовал будто какая-то сила поднимает его с лавки. В отличие от своих братьев, он не плясал вприсядку, а танцевал только то, что умел, то есть танец робота. Остальные, не останавливая танца, пооткрывали рты, глядя как Филипп роботизированными движениями хлопает в ладоши у себя над головой, пока ноги безо всяких видимых движений перемещали его от лавки к печке. Аким вдруг с визгом вскочил на стол и стал прыгать на нем, приседая на корточки и стуча по столешнице руками, как возбужденная шимпанзе. Со стола полетела посуда и еда. Ко всему прочему, он начал ухать тоже по-обезьяньи. Сардак тем временем пытался исполнять какие-то замысловатые прыжки, которые вкупе со странным движением ног напомнили Завадскому попытки повторить знаменитый удар ногами Лю Канга. Егор же взял зачем-то ухват, но тотчас бросил его и схватил ружье Акима и тогда Бесноватый закончил играть. Все разом тоже остановились.
— И вправду — бес, — сказал Аким, слезая со стола и утирая со лба пот.
— Что это было? — спросил Завадский, присаживаясь на лавку.
— Ты про мое сипование али свой перепляс? — спросил Бесноватый.
— Мда. — Филипп почесал голову и покосился на пыжатку, которую Бесноватый убирал за пазуху.
В этот момент дверь отворилась и в избу вошли Данила с Антоном, внося прохладу и облака морозного пара. Поглядев на вспотевшие лица только что плясавших братьев, они переглянулись, но ничего не сказали.
— Как все прошло? — спросил у них Филипп.
— Странно, брат, — ответил Данила, — человека воеводы Афанасия привезли, яко уговорено было, да Артемьев не пришед.
— Не пришел? — насторожился Завадский.
— От него холоп токмо был его — Бартошников. Сказывал — изволение от Артемьева передает, еже на уговор прежний вняти [согласен].
Завадский нахмурился, погладил бороду.
— А Афанасьев что? Подтвердил намерение воеводы?
Данила кивнул.
— Но почему же не пришел Артемьев? Бартошников не говорил?
— Сказывал токмо, еже зело опасно ныне барину его покидать гарнизон, и без того зачастил. Карамацкий час не ровен пронюхает, зане [потому] же послал от себя токмо шавку свою — Бартошникова.
— Странно.
Завадский поднялся, продолжая поглаживать бороду, и в задумчивости подошел к окну.
— А Бартошников как выглядел?
— Яко? — Данила пожал плечами. — Яко внегда.
— Не был напуганным? Встревоженным?
— Ин нет, вроде.
— А хвоста за вами не было?
— Не влающи [сомневайся], братец, — ответил Антон, — ежели б и хотели, за нами черт не угонится.
— Значит, Бартошников подтвердил, что дело субботнее в силе?
— Так и есть. Сказывал, в субботу деяние яко уговорено, Артемьев буде в остроге… Еже тревожит тебя, брат?
— Меня тревожит запах. Какой-то он… тухловатый. — Завадский резко обернулся. — Бес! Сможешь незаметно проверить дома ли Артемьев?
— Ежели токмо в ночь.
— Возьми Антона. А ты, Аким, съезди с Сардаком к слободе, походите по сепям, по кабакам, поспрашивайте аккуратно, слышно ли чего об Артемьеве и вообще какие слухи бродят около острога. — Завадский поднял руки и оглядел посмурневшие лица. — Братья, остался последний шаг, перед тем, как мы заберем себе Томский разряд. Нельзя рисковать.
* * *
Аким и Сардак вернулись утром, сообщили, что обошли кабацкие дворы, даже зашли в слободу стрелецкую под видом монастырских холопов с поручением, но ничего узнать об Артемьеве не удалось. Только один нетрезвый подъячий сообщил, что видел его накануне в остроге, раздающим указания караульным.
К обеду вернулись Антон и Бес и поведали чуть больше полезного. Оба забрались на дуб и наблюдали за двором Артемьева со стороны рощи, но ничего настораживающего не увидели за два часа — дворня, конюхи шныряют, каждый своим делом занят. В оконцах избы сверкают лучины. Затем переместились к дороге, сели за сугробом и увидали, как плачущую жену Артемьева в платке и старой шубе везли куда-то на санях незнакомые казаки.
