Не хочу показаться брюзгой, говоря, что «в СССР все было лучше». Как человек, фантастическим образом побывавший в Москве пятидесятых годов, могу сказать, что было много и хорошего, и плохого. Но то, что данный советский пищевой продукт был качественным, сомнений никаких не вызывает. Когда девчонки, повязавшие платки и фартуки, закончили приготовления, и каждому досталось по большой тарелке гречневой каши с мясом, я испытала прямо-таки неземное блаженство.
Наевшись и наигравшись до отвала, мы устроились поуютнее на бревнышках. Уже холодало, и волей-неволей пришлось сесть ближе друг к другу. Зазвучали струны гитары, ребята стали петь песни. Какие-то из них я хорошо знала, какие-то слышала впервые. Поначалу я думала, что они обязательно будут петь: «Изгиб гитары желтой…», но потом вспомнила, что эта песня, написанная челябинцем Олегом Митяевым, появилась только на излете семидесятых.
Под самый вечер Митя Гордеев, увлекавшийся фотографией, достал отцовский фотоаппарат «Зоркий».
— Давайте сделаем снимок для стенгазеты! А то скоро совсем темно будет!
— Не для стенгазеты, Митя, а для нас! — поправила его я. — Мы тут не для «галочки» собрались.
— Хорошо! — шутливо взял под козырек юный фотограф. — Виноват, исправлюсь. Для нас. Давайте, ребята, кучнее. Дарья Ивановна, Вы с Катериной Михайловной вставайте в центр! Парни, Вы назад, так, хорошо… Илюха, не верти головой, на фото плохо получишься! А девчонки, ага, давайте в первый ряд. Отлично! Приготовились!
Прозвучал щелчок затвора, потом еще, и еще. Я улыбалась, пытаясь на всю жизнь запомнить этот чудесный день. Пройдет десять, двадцать, тридцать лет. Пацаны и девчонки превратятся во взрослых, солидных дядь и теть, со своими семьями, детьми… Может быть, кто-то из них, листая школьный альбом, увидит это фото, укажет пальцем на себя (мол, посмотрите, какой я был!) и даже не подумает о том, что одна из учительниц на фото — на самом деле прилетевшая из 2024 года продавщица Галочка…
Глава 20
За школьными хлопотами я и не заметила, как наступила зима. Плотные, тяжелые хлопья снега завалили подоконник моей комнаты снаружи. А однажды утром, проснувшись, я обнаружила чудные зимние узоры на окнах. Обрадованные дворовые мальчишки расчехлили коньки, взяли клюшки и на протяжении всех вечеров и выходных рубились в хоккей во дворе на залитых площадках.
Я же, не имеющая к спорту никакого отношения, просто съездила на большой каток, который когда-то, во время моего прошлого путешествия, мы посетили с моим тогдашним ухажером Ваней, взяла напрокат коньки и вволю накаталась, наслаждаясь собственной ловкостью и грацией. Продавщице Галочке с ее девяноста килограммами такие пируэты на льду выписывать явно не светило. Падали крупные хлопья снега, играла веселая музыка:
— Вот ты мчишься туда, где огни.
Я зову, но тебя уже нет!
«Догони, догони!»
Ты лукаво кричишь мне в ответ.
Девочки в шапочках, ярких шарфиках и свитерах и улыбчивые парни сновали туда-сюда по льду… Какой-то парень со своей девушкой, наверное, занимающиеся фигурным катанием, исполнили на своих «норвегах» целый номер с прыжками, вращениями, поддержкой партнерши и заслуженно получили овации. Я же, не способная на такое, просто осторожно каталась, наслаждаясь московской зимой 1963 года и не подозревая о том, что вот-вот произойдут события, потрясшие всю Москву…
Зимний гардероб мне, к сожалению, пришлось обновить, отдав солидную часть зарплаты за ноябрь: выяснилось, что настоящая учительница Даша оставила мне во временное пользование только пару платьев, да плащик с полусапожками. И шапку, и пальто, и зимние сапоги пришлось покупать. А вот варежки и шарфик я связала себе сама и даже успела получить несколько комплиментов от восхищенных коллег в школе.
— Рукодельница Вы, Дарья Ивановна! — похвалила меня Катерина Михайловна, получив от меня в подарок яркую пару варежек. Я не смогла не отблагодарить ее за заботу, понимая, что только благодаря своей заботливой коллеге я не осталась ночевать на улице в первый день. — А я вот совершенно не пригодна оказалась для такого преинтереснейшего занятия. Но, как ни странно, до сих пор помню, как разбирать и собирать автомат.
Я невольно вздрогнула, удивившись тому, как спокойно учительница говорит о войне… Ведь учиться обращаться с оружием ей пришлось не в школе на уроках начальной военной подготовки, а в начале сороковых годов, перед самой отправкой на фронт. Да, наверное, навыки, полученные в таких условиях, волей-неволей закрепляются на всю жизнь. К примеру, бабушка моей коллеги Аллочки, которая все четыре года войны проработала автомехаником, под конец жизни уже плохо помнила, как зовут ее саму, зато в деталях могла рассказать устройство двигателя внутреннего сгорания.
Однажды утром, проснувшись, я почувствовала, что что-то со мной не так. Всю ночь мне снился странный сон: я шла по темному парку, а впереди меня с чемоданом в руках шел высокий мужчина в длинном пальто и шапке, уши которой были завязаны назад. Силуэт мужчины был расплывчатым, его едва можно было разглядеть в тумане, но я отчетливо ощущала, что от него исходит нечто зловещее…
Он шел по тропинке, по обе стороны которой не было видно абсолютно ничего. Внезапно мужчина остановился и повернулся ко мне лицом, сверля меня взглядом. Он стоял долго, не двигаясь и не моргая, просто смотрел на меня. Я тоже остановилась, как вкопанная, и хотела было что-то крикнуть от изумления, но мое горло словно сковали невидимые клещи… Я и знала, кто он, и одновременно не могла вспомнить, и от этого мне было еще страшнее.
Мой сон прервал резкий и настойчивый звонок советского будильника, к которому я уже привыкла. Будильник я специально поставила на стол, подальше от кровати. Так мне, чтобы его выключить, волей-неволей приходилось встать. Прошлепав босиком по холодном полу, я выключила тарахтелку, наскоро умылась, оделась, положила в сумку заранее приготовленные бутерброды и потопала на работу. За последние несколько месяцев у меня выработалась привычка завтракать в школе. Приходила я пораньше, кипятила чайник и в тишине, не спеша, поедала свои нехитрые припасы. Ближе к половине девятого в учительскую приходили коллеги и радовались тому, что чайник уже скипел, и можно согреться с дороги.
Так было и в то холодное декабрьское утро. Придя в школу и взяв ключи у вахтера, я отперла учительскую, скипятила чайник, заварила чай и обнаружила, что бутерброды куда-то подевались. Моя рука нащупала в сумке только пару стопок тетрадей, губную помаду, да зеркальце. Как я ее ни перетряхивала, провизии, даже самой скудной, там не обнаружилось.
Ну не гонять же пустой чай! Где-то у меня должна была заваляться ириска… И точно! В кармане пальто я нащупала твердый квадратик, и развернув, положила конфету в рот. Внезапно мою левую щеку пронзила острая боль, да такая, что у меня в глазах потемнело, а потом поплыли разноцветные круги. Я подняла голову и увидела в зеркале свое лицо. Ужас! Левая щека опухла, да так, как будто меня покусали минимум пятнадцать ос одновременно. Ну вот, еще этого не хватало. Кажется, Галочка, она же Дарья Ивановна, обзавелась флюсом, и сегодня ей предстоит знакомство с советской стоматологией шестидесятых годов.
В памяти вдруг всплыли кадры из культового фильма «Иван Васильевич меняет профессию», где в кресле стоматолога Антона Семеновича Шпака трясется несчастный пациент. Ну нетушки! Туда я не ходок! Может быть, получится снять воспаление какими-то народными средствами? Ну там, сок алое или еще что… Я еще несколько минут разглядывала себя в зеркало, и так, и сяк, попробовала распустить волосы и завесить щеку прядью… Нет, моя левая щека по прежнему выглядела так, как будто я — хомяк и решила сделать запасы на зиму. Появляться в таком виде перед учениками было категорически нельзя.
Тут дверь отворилась и вошла, тяжело отдуваясь, Екатерина Михайловна. Взглянув на меня, она мигом все поняла.
— Ясно, душенька… С зубом мучаетесь.
