Я обреченно кивнула. Екатерина Михайловна подошла ко мне, внимательно оглядела распухшую щеку и вынесла вердикт:
— Надо к врачу!
— Может, там компрессик какой? — жалобно попыталась я в последний раз избежать встречи с инквизицией в стоматологическом кресле.
— Никаких компрессиков! — безапелляционно возразила коллега и, выписав на кусочек бумаги какой-то адрес, протянула его мне. — Шагайте в поликлинику! Мигом! А потом — домой, под одеяло и спать!
Не осмелившись ослушаться, я взяла адрес, который протянула мне Катерина Михайловна, и направилась к выходу. Поликлиника, адрес которой был написан на клочке бумаги, находилась в пятнадцати минутах ходьбы от школы. Усталая пожилая женщина, сидящая в регистратуре и вяжущая разноцветный шарфик, мельком взглянула на меня и сказала:
— Талоны кончились!
— Я к Валентину Васильевичу, — настойчиво сказала я, заранее проинструктированная коллегой.
— Заведующий отделением занят! — рявкнула женщина.
— Передайте, что я от Катерины Михайловны! — настаивала я. Боль в щеке нарастала с каждой минутой и была прямо уже нестерпимой.
— Да хоть от Никиты Сергеевича! Ходят тут всякие! Твою ж налево, опять сбилась!
— Где сбились? — недоуменно спросила я.
— Тьфу ты! Чтоб тебя! — выругалась сотрудница, но, кажется, не на меня. У нее что-то не заладилось в вязании. — Да тут… Рубчик этот никак у меня не получается.
— Так там все просто! — удивилась я. Две лицевых петли, потом две изнаночных, тут перекидываете, тут захватываете. И все…
Женщина недовольно глянула на меня поверх очков, но послушалась.
— Надо же! Получилось! Спасибо… Погодите, сейчас позвоню!
Она удалилась куда-то вглубь, и через минуту я услышала:
— Валентин Васильевич, тут женщина в очереди… С острой болью. Говорит, что от Катерины Михайловны. Примете?
Через минуту дама вернулась и уже гораздо более приветливо сказала:
— Подождите немного, сейчас подойдет.
Ничего не понимая, я села на скамейку возле стеночки и стала ждать. Кто этот Валентин Васильевич? И кем он приходится Катерине Михайловне?
Заведующий отделением Валентин Васильевич оказался подтянутым моложавым мужчиной лет тридцати. Очки и бороду он носил, видимо, просто для солидности, чтобы казаться старше.
— Пойдемте, — вежливо пригласил он меня.
На трясущихся ногах я вошла в кабинет, молясь, чтобы выйти оттуда живой и хотя бы с наличием нескольких зубов. Для меня всегда было загадкой, почему в индустриально развитом СССР, запустившем человека в космос и регулярно выполнявшем и перевыполнявшем «пятилетки», не смогли усовершенствовать такой простой процесс, как сверление человеческих зубов. Я где-то слышала, что конструкция широко используемых в те времена в стоматологической практике бормашин оставалась практически неизменной с 1920-х годов. Во время работы она так сильно вибрировала, что остается только догадываться, каким мастерством должны были обладать стоматологи, чтобы попасть точно в цель. И звук был соответствующий! Самолеты, мне кажется, и те взлетали тише. Не зря многие теперешние взрослые, которым уже за пятьдесят ли за шестьдесят, до паники боятся стоматологов: детей СССР посещение стоматологического кабинета могло напугать похлеще просмотра любого фильма ужасов. Кажется, такие пытки и самому графу Дракуле не могли прийти в голову. Да и коэффициент полезного действия у бормашин того времени тоже был минимальный — обороты были низкие, поэтому даже при сильной анестезии человек почти все чувствовал, а сверлить приходилось долго и нудно.
Однако, как выяснилось, мои опасения были беспочвенны. Осмотрев меня, Николай Васильевич сказал:
— Ничего необычного. Прорезывается зуб мудрости. Со всеми такое бывает. Точнее, почти со всеми. У некоторых они так и не вылезают. Это рудимент, современному человеку он не нужен. Подождите, пока вылезет окончательно, потом приходите, посмотрим. Если будет сильно беспокоить, удалим. А пока… — он что-то записал на листочке — будете принимать вот это лекарство для снятия отека.
«В пятьдесят лет? Зубы мудрости?» — спросила я, но вовремя прикусила язык. Все логично: сейчас мне около двадцати пяти лет, а в этом возрасте зубы мудрости вполне себе могут прорезаться. В моей прошлой жизни последний такой зуб у меня вылез аж к тридцати годам.
Врач с улыбкой помог мне спуститься с кресла, проводил до двери и сказал:
— Катерине Михайловне передавайте большой привет!
— А откуда Вы ее знаете? — на всякий случай спросила я.
— А она у меня в Суворовском училище преподавала, в начале пятидесятых, — пояснил доктор. — Я в семье шестым ребенком был, самым младшим. Меня мать и сдала-то туда, чтобы лишний рот сбагрить. А отец на войне погиб. Она работала с утра до ночи, чтобы нас прокормить. Я по первости плакал постоянно, с ребятами дрался, сбежать норовил. Думал, худшего места на свете нет. Катерина Михайловна со мной, как с сыном возилась, разговаривала, поддерживала. Потом привык, даже втянулся. Училище окончил, в армии отслужил, поступил в медицинский… С ребятами из училища стараемся хотя бы раз в пару лет встречаться, стали друг другу братьями. Всегда вспоминаю Катерину Михайловну добрым словом. Она-то из меня человека и сделала…
Взяв рецепт и попрощавшись с главврачом, я доехала до аптеки, купила все, что нужно, и отправилась домой. Да, как здорово, что были (и сейчас есть) учителя, которые старались привить детям разумное, доброе, вечное…
Дома меня встретила пустая квартира: все ее обитатели были или на работе, или в школе. Даже поэт Женя, кажется, куда-то намылился — на вешалке отсутствовало его поношенное пальтецо, а с кухни не доносился запах дешевых сигарет. Встретила меня только овчарка Найда, принадлежавшая семье, в которой жила Егоркина «невеста» Ирочка. Радостно выбежав в коридор, Найда начала прыгать возле меня, пытаясь лизнуть в нос. Потрепав милого пса за уши и порадовавшись тому, что смогу сегодня спокойно помыться, не отстаивая очередь, я протопала в ванную. Обед я решила не готовить, так как что-то съесть все равно было решительно невозможно из-за больного зуба. Только я сняла халатик и залезла в ванну, как внезапно раздался громкий звонок в дверь.
Я удивилась: кого бы этого могло принести в такое время? Пионеры вроде бы еще не должны ходить по домам со сборами макулатуры — третий урок едва-едва закончился, на часах не было еще даже двенадцати.
— Пойдем, посмотрим! — позвала я Найду, которая караулила меня возле двери, радуясь, что ей выпала редкая возможность с кем-то поиграть днем. — Может, дядя Женя наш опять ключи потерял и под дверью топчется. Сколько раз из-за этого Лермонтова недоделанного замки меняли…
Собака послушно потрусила к двери. Глазка у нас не было, поэтому все, как обычно, просто спрашивали: «Кто там?». Так сделала и я.
— Откройте! — не отвечая на мой вопрос, потребовал пришедший. Голос у него был глухой, низкий. Из-за двери его едва было слышно.
Найда прижала уши, села на пол и недовольно заворчала.
— Кто там? — повторила я свой вопрос, начиная подозревать что-то нехорошее. Эх, как жаль, что посмотреть нельзя, кто пришел, не открывая дверь.
Незнакомец что-то тихо ответил, но расслышать его было решительно невозможно. Я в нерешительности стояла у двери, думая, открывать или нет. Внезапно Найда начала громко гавкать уже в голос и кидаться на дверь. Пришедший опять что-то тихо пробормотал и, кажется, удалился. По меньшей мере, я услышала шаги человека, спускающегося по лестнице.
Овчарка Найда, все еще недовольно ворча, легла возле двери и вопросительно поглядела на меня.
— Молодец! — я похвалила пса, потрепав по загривку. — Хорошо несешь службу! Ты права: незнакомым открывать нельзя. Наверное, просто дверью ошибся. Пойдем, покормлю тебя.
Лекарство, которое мне выдал Валентин Васильевич, он же — заведующий отделением стоматологической клиники и по совместительству бывший ученик моей коллеги Катерины Михайловны, подействовало на удивление довольно быстро. Зуб все еще побаливал, но отек уже потихоньку начал спадать. А еще меня начало дико клонить в сон. Поняв, что сопротивляться этому бессмысленно, я наскоро приняла душ, еще немного поиграла с довольной накормленной Найдой и отправилась к себе в комнату. Уж не знаю, входило ли в состав порошка, который я приняла, разведя в стакане с водой, снотворное, но я мигом уснула, как только моя голова коснулась подушки, и проспала до самого следующего утра.
