Завадский подошел к купцу, тот сидел на какой-то циновке по-турецки, от него пахло чесночным маслом, он щурился от табачного дыма и не то, что не встал, а даже и не ответил на приветствие своим «нихао». Некоторые китайцы после риса тоже закурили свои дешевые трубочки и плевали в реку.
Один китаец взял у Акима связку соболей и передал толстому китайцу, то грубо ощупал ее, проверил каждую шкурку, вывернул, деловито сдвинув брови, затем швырнул к ящику. Со связкой Филиппа проделал то же самое и после подняв на Завадского взгляд что-то спросил. Китайцы пытались переводить жестами, пока не стало понятно — китайцы спрашивают есть ли еще? Филипп покачал головой и без того равнодушный толстый китаец потерял к ним как будто окончательный интерес. Он махнул своим слугам и те открыли перед братьями сундучок с рулонами зеленого и белого шелка. Другой китаец развязал мешочек с черным чаем.
Филипп указал рукой на шелк, затем на чай. Китаец достал два зеленых рулона и протянул.
— Еще давай! — гневно потребовал Аким.
Каким-то чудом китаец понял его и энергично затряс головой одновременно — дескать, это все.
Филипп с Акимом переглянулись: да это же грабеж.
— Ладно, давай чаю, — указал он на мешок.
Китаец начал делать какие-то странные движения в сторону рулонов шелка, которые Филипп держал под мышкой.
— Еже им надобе, брат? — не понимал Аким и тыча на мешок требовал. — Чаю давай, не чирикай!
Но китайцы продолжали махать руками и голосить, пока Филипп наконец не понял — за соболей китайцы давали не шелк и чай, а либо шелк либо чай.
— Во-ся разбойники почище рыжей гниды! — разбушевался Аким и стал ругаться на китайцев. Те тоже в долгу не остались кричали на них по-китайски, затем — выхватили у Филиппа рулоны с шелком и вернули им соболей.
Аким плюнул и хотел было уйти, на Завадский остановил его.
— Ладно, братец, казенную пушнину все равно нигде не продашь, выпьем хотя бы чаю.
Филипп указал на мешочек чаю и бросил соболей китайцам. Однако цины и тут удивили — они не передали целый мешочек, а деревянным ковшиком отсыпали чай в еще меньший мешочек, на вес около двух фунтов.
Это уже рассердило и самого Завадского, он подошел к купцу.
— Не даешь шелка и чаю, дай хотя бы чего подешевле. Вина, провизии! — он показал жестом будто что-то ест.
Однако китаец глядел на него равнодушно-непонимающе и все затягивался своей трубочкой и тогда Филипп понял, что тоже хочет курить.
— Дай табаку, — указал он на трубку.
На удивление купец живо кому-то кивнул и что-то сказал и китаец принес Филиппу фунтовый мешочек табака.
Филипп указал пальцем на трубку.
— И это! — он вытянул губы, имитируя выпускание дыма.
Китайцы дали ему и бамбуковую трубку. Правда всего одну.
Уходили староверы очень сердитыми на китайцев и даже спустя два часа, когда на краю леса развели костер, все еще ругались на них, называли разбойниками и мордофилями.
Филипп заварил чай и наливал братьям. Чай, конечно, был не самый лучший, но все же и не тот, что он покупал в «Магните» и «Пятерочке». От пары глотков мигом стукнуло в затылок и Филипп ощутил легкую бодрость. Братьям чай тоже пришелся по вкусу, особенно когда догадались они добавить в него сахар.
После чая Филипп забил табаком трубочку и закурил. В Россию Петр еще на завозил табака и курить никто не умел, однако табак оказался не таким крепким и дерюжным, как ожидал Завадский — он даже не ощутил ожидаемой тошноты, а вот братья попробовавшие приобщиться к курению, все зашлись кашлем после первой же затяжки, а Егор даже побежал в кусты блевать.
— Якая отрава! — щурился слезно Аким, кривя рот, передавая трубку Бесноватому.
— Зря токмо ездили. — Добавил он тонким сиплым голосом алкаша, хлебнувшего самой поганой в мире сивухи.
Кроме Завадского только Бесноватый умел курить.
Он затянулся два раза и даже не поморщился.
— Цинская дрянь, — изрек Бес, возвращая трубку Филиппу, — таже на ошиб не поимати. Киргизы толченый мак жуют, с овово в выспри несет, во-ся разумел единаче, а не сие лайно. Дрянь.
Эти слова Беса будто ударили Филиппа в лоб. Он замер и смотрел перед собой, медленно моргая, так что братья стали с подозрением поглядывать на него.
— Еже с тобою, брат? — обеспокоенно спросил Аким. — Склоснило от поганого зелья?
— Я знаю как нам разбогатеть, — неожиданно произнес Завадский, продолжая глядеть перед собой.
Он сделал затяжку, выдохнул и густой белый дым заслонил его ото всех. Звуки над головой утихли: пропали птицы, угомонился апрельский ветер, все исчезло. Мысли в голове приобрели неожиданную кристальную ясность.
— Яко, Филипп? — в молочном тумане голос прозвучал чересчур медленно: я-я-я-а-а-а-к-к-к-к-о-о-о-о, Ф-и-и-и….
Да тут даже не нужно пресловутого знания гостя из будущего. Об этом мог бы догадаться даже необразованный местный ребенок — оглядываясь назад это казалось таким простым и очевидным, что настоящее удивление вызывало, как никто из сотен миллионов людей не додумался до этого раньше. И уж конечно тут не нужно быть историком. В его мире любой человек хотя бы раз в жизни слышал о двух самых позорных войнах девятнадцатого века. По крайней мере, он слышал их название. Каждая из воевавших сторон хотела бы навсегда забыть о случившемся, но факт остается фактом — крупнейшим наркодилером в истории был отнюдь не Пабло Эскобар. Ему досталось лишь почетное второе место. А первое — Ее Величеству королеве Виктории. Двадцать процентов дохода британской казне в девятнадцатом веке приносила продажа наркотиков всего лишь одной стране…
— Опиум, — произнес Филипп, когда дым вокруг него рассеялся.
Глава 32
Казак ловко подхватил сничный замок и распахнул дверь, выпуская из амбарной избы тяжелый запах гниющих тряпок и мышиного помета. Завадский и Мартемьян Захарович зажали носы.
— Показывай! — приказал воевода второму казаку с большой многосвечной шандалой.
Казак вошел в тесный амбар без окон, вдоль стен на лавках и полках валялись киргизские тряпки — кушаки, попоны, халаты — местами обгорелые, рваные, пропитанные засохшей кровью.
— Сжечь бы сие и дело с концом… — Брезгливо морщился Мартемьян.
— Где? — спросил Завадский у казака.
Казак с шандалой прошел в угол, вытащил из-под груды ржавых помятых шлемов казенный зеленый сундук, распахнул крышку. К спертому запаху гниения добавился слабый травяной дух.
Бесноватый подошел, присел на корточки, порылся в сундуке и извлек темный от грязи льняной мешочек с кожаным шнурком.
— Это оно? — посмотрел Филипп на очевидно твердый как камень мешочек.
Бесноватый кивнул и извлек из сундука еще один.
Через полчаса все найденные в амбаре аналогичные мешочки лежали на столе в приказной избе Красноярского острога. Всего тридцать четыре штуки. Некоторые совсем крошечные, некоторые размером с яблоко, но в основном средние — с чесночную головку. Казаки были посланы проверить другие амбары, где хранились вещи убитых и плененных киргизов во время последней попытки взять в осаду острог.
Завадский сидел перед столом, разглядывая невзрачные мешочки. Здесь едва ли наберется хотя бы фунт. Если повезет — найдут еще и возможно прибавится от того, что сумеют найти посланные гонцы в Ачинский острог, где тоже хранились вещи киргизов.
Мартемьян Захарович встал у стены и скрестил на груди руки, от чего натянулась в плечах его черная бархатная ферязь, украшенная жемчугом.
— Ин сию дрянью ты снимаешься торговати? — спросил он, с сомнением глядя на мешочки.
— Эта дрянь сделает нас богаче Строгановых.
— Ежели б не ведал о тебе, брат, почтил еже ты навроде деревенского дурачка.
В это время дверь отворилась и казаки ввели в избу щуплого киргиза в кандалах в сопровождении Бесноватого.
— Это он? — спросил Завадский.
— Возможно. — Ответил Бесноватый.
Филипп кивнул. Киргиза подвели к столу. Загремели цепи кандалов. Киргиз немного дрожал — то ли от холода (он был только в рваном исподнем) то ли от страха, однако держаться он старался достойно, хотя глаза его бегали — от Завадского к столу и страшному воеводе Мартемьяну Захаровичу.
