— Знаешь, что это такое? — спросил Завадский.
Бесноватый перевел. Киргиз посмотрел на него и кивнул.
— Зачем это вам?
Киргиз произнес несколько шипящих фраз и кивнул на стол, оттопырив нижнюю губу.
— Это зелье убирает боль и страх.
Мартемьян при этих словах скептически изогнул бровь.
— Спроси, знает ли он как его выращивать?
Бес перевел:
— Он сказывает, отроком поспешествовал [помогал] своему отцу сеять и собирать сок, егда зрели плоды. Таже мало его сушили.
Завадский обрадованно улыбнулся, встал, поглядел на Мартемьяна и вновь повернувшись к киргизу, спросил:
— Хочешь получить свободу?
После переведенного Бесноватым вопроса, у киргиза загорелись глаза и он быстро закивал.
— Тогда научи нас выращивать мак.
* * *
— Верно ли еже сказал степняк али все варварское блядословие? — спросил Мартемьян, стоя перед готовым к отбытию обозом. — Унимает боль? И страх?
— И не только, — усмехнулся Завадский, — но не вздумай проверять, Мартемьян. Эта дрянь может сделать тебя богатым, а может убить, если станешь ее рабом. В этом ее коварство.
— Идеже буде ее родити?
— Мак неприхотлив, хватит наших полей, но есть одна проблема, для решения которой нужна твоя помощь. Мы должны достать семена.
— Толкуешь о сем, еже нам годе посланец в Киргизское ханство?
— Есть мысли?
— В томском остроге сидит в узилище купец из Барабинских татар, ового хлыща сымали под Маковском за торговлю краденным, ево правда в мале едва свои же не уранили. Сказывают, торговал он с джунгарами и врагами их киргизами.
— Доставь его ко мне.
— Амо ты ныне?
— Мне снова придется уехать.
— Истома испросит свою дань. С весны ему не платили.
— Скажи, скоро мы все вернем.
— Сам ведаешь, надолго его воли не хватит.
— Просто потяни время, Мартемьян. Скоро он перестанет иметь значение.
— Готово, Филипп! — крикнул Антон с первой телеги.
Завадский обнялся с Мартемьяном Захаровичем.
— Легкого пути тебе, брат.
— Не поминай лихом.
* * *
Назойливый стрекот раздавался прямо над головой, вторгался в уши, вгрызался мозг, заполнял его. Охваченный беспокойством кошмара, Филипп открыл глаза и увидел над собой вытянутую треугольную голову, обладатель которой стоял за изголовьем его кровати. Крохотный рот существа был закрыт, исторгаемый им стрекот азбукой Морзе стучал прямо в голове Завадского. Глядя в мертвые агатовые глыбы глаз, склонившегося над ним существа Филипп с ужасом осознал, что разбирает в стрекоте то, что сообщает ему этот жуткий карлик и с криком сел на кровати. В красноватом свете горнила сияло от пота его лицо. Сердце колотилось, он резко обернулся — изголовье упиралось в бревенчатый простенок, покрытый лаком.
На предплечье легла теплая рука.
Завадский потянулся к прикроватному столику, взял полотенце, вытер лицо и выпил воды из кружки.
— Еже ключилося?
Филипп посмотрел сверху на милое лицо, и ощутив прилив нежности, погладил ее по щеке.
— Ничего, страшный сон просто, — сказал он, устало ложась и устремляя взгляд в темный потолок.
— Ты дозде [до того] говорил во сне.
Филипп повернул к ней лицо.
— Что говорил?
Она лежала на боку, подложив локоть под щеку, глядела на него своими апокалиптическими солнцами.
— Бранился с ней.
— Откуда ты знаешь, что с ней?
— Ты звал ее по имени.
— По имени?
— Хочешь услышать его?
— Нет. — Сказал Завадский и отвернулся.
Капитолина положила ладонь ему на грудь. Ее руки умели быть нежными, хотя были гораздо сильнее рук той, с которой он ругался во сне. И хотя он не помнил сна, он был уверен какое имя назвала бы ему Капитошка. Он забыл, что такое настоящая женственность, забыл какая на самом деле это созидательная сила.
Он чувствовал, что она ждет ответа, вытягивает его из него своей силой, но и ему хотелось убедиться в том, что он не ошибся.
— Иногда мне снится сон, будто я нахожусь в другом мире. — Сказал он, закрыв рукой глаза. — Этот сон не похож на другие. Это словно другая реальность. Я вижу высокие дома, почти до небес, внутри скользят стеклянные подъемники, они поднимают людей наверх, потому что им лень ходить пешком. Я вижу огромный город с толпами людей, они повсюду — в этих высоких домах, в железных крытых повозках без лошадей, несущихся на большой скорости по дорогам, развязкам и эстакадам, в огромных стальных птицах, летающих над головами, глубоко под землей в самоходных поездах они спешат во все концы по своим бесконечным делам. Они смотрят в экраны, на которых тоже люди, и они говорят с ними, как живые.
Капитолина смотрела на него, не мигая.
— Ты большо сам ведаешь ее имя. Понеже… сие не сон.
Филипп молчал.
— Ты воротишься туда. — Твердо заключила она, будто вынесла вердикт.
Завадский сел на кровати, спустил ноги.
— Нет. — Сказал он, глядя во тьму перед собой. — Живший в том мире давно умер.
— Егда еже пугает тебя?
Филипп обернулся.
— Что я потеряю и этот мир, если совершу ту же ошибку.
Такой испуг, разбавленный искренним чувством отразился на ее лице, что он немедленно наклонился и прильнул к ее губам.
* * *
На этот раз Завадский выдвинулся на восток налегке, что позволило ему без особых затруднений присоединиться к каравану частного томского купца Долгополова, плывшего по Ангаре в Иркутский острог с большим грузом ячменя и шкур. Филипп снова взял с собой десять братьев. Из припасов везли они только оружие и снедь, а на продажу всего лишь два пятифунтовых мешочка табаку, смешанного, с изъятым у киргизов опиумом. Никто не пробовал курить получившуюся смесь и их поездку можно было смело назвать чистой авантюрой, если не глупостью. Но как все большие преступники, Завадский следовал за своим криминальным инстинктом, сам до конца не понимая куда он его приведет.
Купец Долгополов был только рад, что к его каравану присоединились одиннадцать хорошо вооруженных староверов в казачьих кафтанах, игравших роль рындарей. Всего за три недели он доставил их в Иркутск, откуда братья двинулись дальше — в знакомые уже места и остановились на отдаленном постоялом дворе неподалеку от Селенгинска, где наводили справки о том, как окольными путями можно выбраться к Нерчинскому или Шильскому острогам, минуя таможенные посты. В округе ходил слух, что эвенки или как их называли тогда — тунгусы (самый дружественный русским народ из коренных) знали тайные пути, позволявшие быстро, минуя ущелья, бурные реки и горы, выйти прямо к Нерчинску.
В конце концов, Данила с Бесноватым нашли какого-то пьяного старика, утверждавшего, что он русский, хотя он выглядел как азиат и говорил по-русски с акцентом. Старик поведал, что покажет дорогу к стоянке кочующих тунгусов за полведра водки. Ему дали четверть ведра и он повел их на север. Шли пешком примерно полдня, старик на удивление живо передвигался, лихо перебрался по бревну через речку, углубился в густой лес, затем вышли они к поляне, поднялись на холм и увидели вдали невысокую горную гряду, покрытую лесом. К ней шли часа два, а она все не приближалась. Старичок говорил, что «осталось недалече» и наконец указал в сторону небольшого холма и сказал, что стоянка прямо за ним, а после неожиданно исчез. Никто даже не заметил, куда он пропал. Один говорил на другого, а все вместе — никто не видел.
В конце концов взяли наизготовку пищали и пошли осторожно к холму. Филипп прислушивался, глядел в кроны — ему чудились там какие-то звуки, помимо птичьего пения. Неожиданно рука Антона легла ему на грудь. Завадский остановился, Антон приложил палец к губам и показал вниз. Филипп увидел прямо перед собой в траве едва заметную натянутую веревку. Затем Антон показал направо, там под кронами был спрятан лук со стрелой, нацеленной прямо на него. Филипп медленно отступил, и пошел с братьями в обход, но почти сразу Антон снова остановил их. На этот раз Аким чуть было не ступил в замаскированную яму с кольями. В конце концов решено было идти цепью за Антоном. Они обошли еще несколько ловушек в том числе в виде гигантского молотка в котором головкой выступал ствол молодой сосны, который по задумке должен был разбить им черепа. Ай, да Антон! И все же самого главного он не заметил. Как, впрочем и остальные.
