– Который? – спросил Толлеус, когда ученик приблизился.
Оболиус ткнул пальцем куда-то себе за щеку и сейчас же скривился от боли.
– Ясно, – коротко бросил старик, хотя что ему могло быть ясно – непонятно. В лучшем случае определил область челюсти «сверху-снизу», «справа-слева».
– Сейчас попробуем! – обнадежил кордосец и, не вставая, принялся собирать фрагменты плетения.
Ученик присел, баюкая щеку. Краем глаза он поглядывал на то, что делает старик, но ничего не понял. Впрочем, сосредоточиться ему мешал зуб.
– Вот! – объявил Толлеус, своим возгласом вырвав подростка из прострации и прилаживая к его челюсти сформированное плетение.
Оболиус лишь уныло вздохнул: ничего не произошло.
– Сейчас подключим к нерву! – приободрил старик.
Парнишка взвыл, подскочив удивительно высоко для своей комплекции.
– Немного кольнет, – запоздало предупредил искусник. – Ну как? – тут же поинтересовался он.
Оболиус прислушался к своим ощущениям: боли не было. Он осторожно потыкал языком в проблемное место, потом провел ладонью по щеке. Лицо с одной стороны утратило всякую чувствительность. Надо сказать, не очень приятно, но все равно после нескольких часов пытки это как вода в пустыне для страждущего.
Разглядев счастливую улыбку помощника, старик не стал дожидаться ответа и скомандовал:
– А теперь спать! – после чего погасил светляк.
Но Оболиус не послушался. Он лежал и думал об Искусстве, пожалуй, впервые оценив реальную пользу от него, а не только как возможность похвастаться перед товарищами. Искусство всегда преподносилось как чистое зло, отравляющее сознание. Настоящий путь к просветлению – это чародейство. Было много историй, подтверждающих данный факт. В них благородный чародей всегда побеждал гнусного искусника, мечтающего поработить добрых людей или просто затевающего что-нибудь отвратительное.
Правда, ни Толлеус, ни кордосцы из посольства не показались парню чудовищами во плоти. Да, немного странные, и только. Старик вон помогает даже, ни разу не бил по-настоящему, хотя поводы были. Бывает, конечно, посохом пихнет, но это не в счет. Родная бабка другой раз из-за сущей мелочи за розги хватается, не жалеет. Так что, наверное, злость искусников придуманная. Даже если войну вспомнить – это ведь оробосцы на них первые напали! Конечно, поделом им, нечего на чужие земли смотреть, но все же нечестно так… А еще в той войне кордосцы победили. «Победили» – громко сказано. Ведь победа – это вражеские солдаты, грабящие горящий Широтон. Но прекратить войну решили они, и оробосский император с этим согласился. И бои в ту пору шли на территории Оробоса, а не наоборот. Это вообще никак не стыкуется с привычным утверждением о том, что Искусство ничтожно. Где же тогда правда, чему верить? А если вспомнить Никоса, то и вовсе все встает с ног на голову. Этот мейх Оболиусу понравился. Он был одновременно и чародеем и искусником, при этом говорил, что это две половинки целого, а не вечные противники вроде дня и ночи. Сказать по правде, парню даже хотелось стать похожим на Никоса и тоже уметь все-все-все.
Получается, что то, чему учили с пеленок, нужно забыть, как глупости, которыми пичкают детей, пока не выросли. Но ведь во вред Искусства верят не только дети, но и все взрослые, каких Оболиус знал. Не могут же они ошибаться, они же взрослые? Или могут? Но тогда все оробосцы – как те дети, которые верят в сказки о великанах и говорящих животных.
Думать об этом нисколечко не хотелось, потому что тема неприятная. Обидно за себя и соотечественников. Да и просто внутри все противится, не принимая такую трактовку. Лучше вообще не задумываться об этом. Но мысли почему-то сами собой поворачивали обратно на Искусство, сколько подросток ни старался их прогнать. А потом он с какой-то внезапной ясностью осознал и принял крамольное откровение, даже вздрогнув от легкого холодка в груди: Искусство – это не враг, а обыкновенный инструмент, и только от человека зависит, против кого его повернуть. Точно так же, как меч: он сам не выбирает, кого рубить.
Спокойствия эта мысль не принесла, скорее наоборот – начисто прогнала последний сон. Оболиус завертелся на своем ложе из свежего сена еще сильнее, не находя места. Потому как получалось, что все, что он знал об Искусстве, – неправда. Что-то внутри сопротивлялось этому: всю жизнь его учили по-другому. Еще вчера он знал, как устроен этот мир, а теперь оказался совсем один, не имея ни малейшего представления об истинном положении вещей.
Глава 4
Толлеус. Главный вопрос
Красный Ручей
Старик тоже не спал, лежа на спине в темноте конюшни, раскинув руки. В отличие от ученика, он не вертелся, точно щенок, гоняющийся за своим хвостом, но лишь внешне, зато мысли в голове водили самый настоящий хоровод. Не Оболиус со своим больным зубом был тому виной – искусник силился понять некоторые вещи, которые происходили в последнее время. Больше всего ему не давал покоя тот факт, что помощник умеет вселяться в других существ. Такое могут боги, и это понятно, ибо им подвластно все. Чародеи тоже могут проделать это с кем угодно и когда угодно – есть у них такая способность. Но Оболиус всего лишь мальчишка, пусть и талантливый! Почему у него получается, причем только с химерами, а напрямую с лошадью или человеком – нет? Почему при этом через химеру он может больше, чем сам, хотя по логике это более сложный путь? И самое главное, почему у самого Толлеуса ничего не выходит?
Сегодня старик не спорил со своим альтер эго, озвучивая мысли. Он был спокоен: просто думал, ломая голову над загадкой, которая напрямую касалась его. Обязательно нужно разобраться, понять, как работает этот механизм. Иначе не получится защититься даже от сопливого мальчишки!
Оболиус тянулся к химере аурой, устанавливая контакт. Толлеус специально наблюдал за процессом. Это было логично и объяснимо. Пускай сам искусник не мог повторить подобный трюк, но, по крайней мере, мог представить себе его суть. Есть взаимодействие аур – есть связь. Потом требуется лишь умение, чтобы подстроиться, и воля, чтобы победить в схватке с чужим разумом. Но дальше начиналась чистая мистика: от химеры не тянулся аурный щуп к старику, когда Оболиус пытался вселиться в него. Как это работает, как это вообще может работать?
Ответа не было. В случае с конструктами ситуация такая же: не видно никакой связи, но она существует, в этом сомнений нет. Старику казалось, что решение загадки где-то совсем рядом, на поверхности. Но поймать его никак не удавалось. Чувство неудовлетворенности, как заноза, бередило покой. К тому же нестройный хор призрачных голосов, заблокированный плетением от проникновения, был едва различим. Точно так же, как в Широтоне этот шум был слишком громок и тревожил душу, так и сейчас никак не удавалось достичь гармонии без привычного гомона. Забылся старик только утром, когда первые петухи уже стали орать, требуя выпустить их из курятников.
Несмотря на то что сон его был тяжелый и короткий, встал Толлеус бодрым и отдохнувшим. Наверное, химера неплохо подзарядила его вчера. Оболиус тоже поднялся, но выглядел гораздо хуже. Кожа побледнела, под глазами мешки, а щеку стало ощутимо раздувать. Правда, боли он не чувствовал, но нормально открыть рот уже не мог.
Искусник почесал лысину, мельком пожалев об утраченном шлеме. Плетений для врачевания зубов у него не было: как-то не озаботился в свое время, так что даже не знал, как оно работает. Можно, конечно, проблемный зуб попросту уничтожить – Искусство позволяло проделывать и не такие вещи. Да взять хотя бы плетение для разрушения крепостных стен, часть которого старик использовал для лап Паука. Корень прорастет сквозь весь зуб, потом бах – и во рту лишь мелкая костяная крошка… Толлеус еще раз почесал затылок. Во-первых, можно легко ошибиться и что-нибудь перепутать, во-вторых, попросту жалко зуб! Оставшись с голыми деснами, старик как никто другой стал понимать ценность этих крошечных помощников в пережевывании пищи.
