— Оставь ему, — великодушно махнул рукой «ангарский» вожак.
Овсейка отдал Завадскому трубку и отошел.
— Ну… — Сказал Шумило, глядя на Филиппа. — Далече тебе подсобить али сам отдашь?
Завадский сжал челюсти, лицо его как будто разом осунулось, он поглядел на Антона и коротко ему кивнул. Тот сразу же схватил Тишку за тощее плечо и с силой потащил к Шумиле.
Тишка стал дико вырываться, упираться, кричать.
— Нет, брат! Филипп, не на-а-адо! Пощади-и-и-и!!!
Шумило улыбнулся — точь-в-точь такой же плотоядной улыбкой какой скалился стоявший подле него Меркул. Теперь было хорошо видно, что они родные братья.
Антон толкнул Тишку к Меркулу. Тот схватил его, прижал к себе, с Тишки в то же мгновение вдруг сошло плаксивое выражение, он резко обернулся — в худой ладони блеснуло лезвие. Через мгновение захрипевший Меркул отступил, лоб его заблестел, вены на шее вздулись, он пытался поднять руки к груди, из которой торчала рукоятка ножа. Шумило, стоявший рядом, отшатнулся.
— То был младший сын…
Одновременно Антон выхватил татарский обоюдоострый нож и одним чудовищным троекратным движением как робот прошил тело Асташки, вонзив нож поочередно — под ребро, в шею и в ухо. Мертвое тело рухнуло наземь. Антон открыл рот и зашипел на труп, будто оскалившийся кот.
— То был средний сын… — Тихо прозвучало в загустевшем времени.
Все это случилось так стремительно, что только теперь братья Шумилы сообразили и сорвались с мест — лишь один Шумило все пребывал в какой-то оторопи и смотрел огромными глазами на Филиппа, который все также спокойно стоял, сцепив на животе руки.
— А теперь познакомься со старшим…
Сразу троих братьев одного за другим скосили стрелы, выпущенные будто из арбалетного автомата.
Четвертая, последняя стрела (больше у Беса не было) пронзила правую часть живота Шумилы, который тотчас сполз по сосне на землю, где все еще корчился в предсмертных судорогах его брат Меркул.
В глазах Шумилы мигало, будто кто-то включал и выключал перед ним весь белый свет, и в этих вспышках он видел, как черная фигура с длинными волосами с дьявольской скоростью метнула турецкий топорик в убегающего брата Константина. Топорик вошел тому в затылок и опрокинулся из поля зрения вместе с ним. На его месте возник неспешно приближающийся Филипп.
Боль выдавила первый хриплый стон.
Филипп остановился перед Шумилой, нагнулся, достал у него из-за пазухи свой кожаный кошель.
Белое как мел лицо Шумилы напряглось, будто он хотел что-то сказать, но изо рта вышла только кровавая пена.
Он умер последним, сразу после Меркула.
Филипп посмотрел на стоявших рядом Антона и Тишку — те молча поглядели в ответ, оглянулся. Бес сидел на телеге, свесив ноги, в окружении убитых им, вытирал куском ткани свой топорик.
— Уходим. — Буднично сказал Филипп.
Кляч они оставили на полянке. Уезжали на лучших лошадях, которые споро несли телегу по протопью. День занимался погожий — предзимье продолжало баловать выживших бархатным теплом. Филипп думал о будущем, а Тишка до первого долгого поворота безотрывно глядел на сосняк, скрывающий таинственное лесное поселение. Не возвращайся в места, которые навсегда покинул тот, кто был тебе дорог. В них не найдешь ты прежнего света.
Глава 48
Странный голос вырвал из небытия:
— Сосна, как слышите меня? Буду вам транслировать команды, прием!
От испуга он взмахнул руками, но что-то помешало им привычно подняться — будто он тонул в болоте и руки вязли в трясине. И все же он увидел их — оранжевые рукава, тяжелые перчатки, странный упругий материал, вроде застывающей смолы. Он поднес толстые пальцы к лицу, они стукнулись обо что-то невидимое. Еще одна попытка и он понял — твердый прозрачный пузырь вокруг его головы, насколько можно было ощупать — руки выше ушей не подымались. Что-то сжимало уши, искаженный голос звучал оттуда. Не враждебный, но… казалось будто он звучит прямо в его голове. Неживой голос. Тако глаголят ангелы небесны, али демоны. Демоны бестелесые! Паника охватила, но тотчас отступила. Прими смиренно волю Его, ты уже по ту сторону. Он стал повторять молитву, заученную в детстве — ту самую, которую молвил, падая ниц на поле, зная, что уже не встанет.
— Хранителю мой святый, на соблюдение мне от Бога с небес данный! Прилежно молю тя…
— Минутная готовность!
— Ты мя днесь просвети, и от всякого зла сохрани, ко благому деянию настави, и на путь спасения…
— Как вы слышите?
— … направи. А…
— Ключ на старт!
— Аминь!
Он заметил, что не сидит, а полулежит, пристегнутый к пыточной (видимо) скамье. Впрочем, лежать удобно, мягко. Коморка тесная, с трудом поворачивая голову он оглядел ее — какое-то тряпье на стенах да уродливые железные сундуки.
А впереди, прямо перед ним круглое, крохотное — не оконце ли?
— Сосна, я Витебск один, дается продувка.
За оконцем небо, чистое с редкими-редкими кучевыми облаками.
Голос все говорил непонятно, он уже даже привык к нему.
— Дается зажигание.
Снизу поднялся рев, коморка затряслась. В оконце появился дым.
— Хранителю мой святый…
Разверзается, разверзается!
— Предварительная ступень.
— От всякого зла сохрани…
— Промежуточная.
— Ты мя днесь просвети…
— Полный подъем!
Коморка дьявольски задрожала, не оставляя никаких сомнений. Он закрыл глаза.
— И на путь спасения…
Он понял, что не падает в разверзнувшуюся землю, а… летит. Тяжело летит, сотрясаясь, как должен вероятно лететь храм. Так когда-то давно в детстве обещал им старец с длинной бородой.
Созижду Церковь Мою, и врата ада не одолеют её.
Он летит прямо на небо! Чудовищная сила прижимает его к скамье, сдавливает внутренности, он хорошо их чувствует. Тяжелеет голова, трясется коморка, заполняет голову невыносимый гул и треск, но летит в выспри храм его!
— Ты прав был, брат. Прав…
Гул и рев вытеснили все из головы, заполнили ее как туман, он уже не слышал голосов.
За окошком плыли бесконечно далекие реки, горы, изломы и настоящее чудо — облака далеко внизу и тени от них на земле, а за всем этим благолепием — будоражащий вид дугообразного края Земли.
Небо в окошке начало темнеть и гул ушел, летящий корабль стал будто легче, слышался теперь только печальный звон колоколов. Это погребальный перезвон.
Вдруг Земля провалилась куда-то в оконце, за ним стало темно, как глухой ночью и неожиданно — заглянуло Солнце.
Оно здесь яркое, злое несмотря на темень, режет глаза. Захотелось зажмурится, но кувырок — и снова ничего. Между тем его заинтересовали собственные руки, они вдруг стали подниматься сами собой. Из них ушла тяжесть, теперь они ничего не весили, и он понял, что сам стал пушинкой. Какое чудо — он приподнялся целиком, только ремни мешали ему взлететь. Мимо проплыло крохотное граненое железное колечко. Он сопроводил его изумленным взглядом.
Странно округлая и невероятно красивая Земля вновь пришла в оконце. Он видел ее как будто уже снизу, будто висел вниз головой над ней или под ней — решительно не понять. Кругом уже царил кромешный мрак. В коморке стало совсем темно. Он отдался чувству парения, ощущая невероятную легкость и без всякого намека на ужас понял — он лишился тела земного, перестал быть бренным и парит невесомо теперь душа его в небесах. «Плавающая» голова легко повернулась, и он увидел, что справа расположено еще одно круглое оконце. В нем Земля светилась чудным голубым светом, отсеченная от черноты белой радугой. А кругом — бесконечная россыпь звезд, бледные спирали, угадываемо огромные, диковинные рыбы с космических глубин. Он улыбнулся и глаза его в которых отражалась планета заблестели от умиления. А где-то там, подумал он, в красоте поднебесной остались Федора с Варькой, Котеринка и Куприк — и не ведают в яком великолепии живучи. Яко бы сказати им, чтоб не сильно горевали. Мне так тут хорошо…
