— Игрушка?.. — медленно, недоверчиво повторила она и, каждую секунду сомневаясь в своих действиях, неуверенно перевела взгляд на браслет на собственном запястье. С губ ее сорвался полный неверящего, изумленного ужаса, вздох, в который причудливо вплелось все то же слово:
— Игрушка…
— Игрушка, — улыбаясь, подтвердил Альберт, с интересом наблюдая за поведением дочери, — Ты правильно догадалась, Татьяна. Безделушка, что ты носишь на своей руке, может стать весьма и весьма опасной… если, конечно, ты каким-нибудь чудом не успеешь научиться подчинять ее себе. Если кто-нибудь не научит тебя…
Татьяна вздрогнула, вскидывая на собеседника отчасти недоуменный, отчасти исполненный догадки взор.
— Кто-нибудь? — медленно повторила она и, словно желая убрать браслет подальше, скрыть его от собственных глаз, опустила правую руку, немного заводя ее за спину, — Кто это — «кто-нибудь»?
Альберт, скрывая полную насмешки ухмылку, старательно изобразил задумчивость.
— Кто-нибудь… — он потер подбородок и, вздохнув, будто вынужден был расписываться в чем-то малоприятном, пожал плечами, — Возможно, тот, кому уже доводилось иметь дело с этой игрушкой. Тот, кто когда-то изучал ее, тот, кто с самого начала хотел ее получить, ибо знал, как подчинить ее силу… — здесь лицо его явственно помрачнело, однако маг поспешил разогнать сумрак обычной своей очаровательной улыбкой. Девушка, внимательно слушающая его, по окончании этой речи чуть нахмурилась.
— Ты говоришь о себе…
— Разумеется, — опять не стал спорить мужчина, неожиданно делая шаг к собеседнице, — Подумай сама, моя девочка. Я знаю о силе, коей наделен браслет, силе, что когда-то была сокрыта в теле кошки, куда больше, чем кто бы то ни было из живущих, — глаза его чуть сверкнули, — Кроме меня никто не сумеет помочь тебе… Подумай, моя милая, — голос мага ядом вливался в уши, постепенно понижаясь почти до шепота, становясь все более весомым и внушительным, — Подумай, — неужели же ты желаешь гибели своих друзей? Неужели хочешь, чтобы сбылось то, что я показал тебе? Ведь это возможно, ты не сумеешь контролировать силу, и она разрушит все вокруг, убьет всех, кто так дорог тебе, — Альберт улыбнулся и медленно протянул руку вперед, раскрывая ее в приглашающем жесте, — Но я мог бы помочь тебе избежать этого. Разве не этого ты хочешь?
На несколько мгновений в теплой маленькой гостиной повисла тишина, нарушаемая лишь негромким потрескиванием огня в камине. Девушка, оторвавшая взгляд от глаз родителя, молча созерцала предложенную ей руку; мужчина ждал. В эту секунду Татьяна не смогла бы абсолютно точно определить, в каком направлении движутся ее мысли, — в сознании царил совершенный сумбур. Жара, царящая в комнате, действовала угнетающе, нестерпимо хотелось покинуть этот филиал адского пекла на земле, соображать становилось трудно, — мысли напоминали вязкий кисель, лениво перетекая из одной в другую.
Еще не приняв толком однозначного решения, девушка неуверенно протянула вперед, навстречу ладони родителя, руку. Все происходило как в замедленной съемке; пальцы Татьяны двигались уже даже не сквозь кисель, а как будто бы проталкивались через желе, и тем не менее, медленно, но неотвратимо продвигались вперед.
Краем сознания девушка отметила, что протягивает правую руку, ту самую, что украшена браслетом, посчитала это каким-то неясным предзнаменованием, и коснулась кончиками пальцев ладони отца…
Внезапный и громкий звук удара распахнувшейся двери о стену, заставил ее вздрогнуть, и, как будто выныривая из окружившего ее киселя, отдернуть руку. Пространство вокруг моментально наполнилось звуками; маленькая гостиная в свете пляшущих языков каминного пламени, казалось, засияла новыми красками.
Альберт неспешно, по очереди загибая пальцы, сжал протянутую руку в кулак и, подержав ее на протяжении нескольких мгновений в воздухе, медленно опустил. Девушка, пока еще глядящая лишь на него, заметила, как в темных глазах мага молнией скользнул яростный огонек.
— Если бы мгновением позже… — с откровенным сожалением прошептал он, и Татьяне вдруг показалось, что шепот этот больше напоминает шипение.
Жаркое очарование, обжигающая иллюзия стремительно таяла, сдуваемая прохладным ветерком из распахнутой двери, наваждение исчезало, и девушка, стремительно приходящая в себя, наконец обернулась, взирая на предмет недовольства Альберта.
В проеме распахнутой двери, застыв гневным изваянием древнего божества, стоял, скрестив руки на груди, Эрик, сверля мага тяжелым взглядом. За левым его плечом виднелась знакомая до радостной боли в сердце шевелюра Романа; справа привалился плечом к косяку находящийся явно не в самом здоровом состоянии Винсент. За их спинами маячило бледное в полумраке коридора лицо Ричарда; под ногами у столь неожиданно и своевременно появившихся спасителей вилась тенью черная пантера.
Татьяна не сдержала вздоха облегчения. Сейчас, видя дорогих ее сердцу людей (пусть они и не были людьми в абсолютном смысле слова) живыми и здоровыми, она ощутила, как воспоминания о ледяном наваждении окончательно покидают ее, почувствовала странную, но до безумия приятную свободу и уже хотела, было, шагнуть вперед, дабы броситься безо всяких сомнений на шею Эрику… Но успела лишь занести ногу.
Запястье ее правой руки, уже опущенной, со съехавшим к основанию ладони браслетом, вдруг сжали повыше украшения, словно тисками, сильные, горячие пальцы.
— Ты уже дала свое согласие! — коснулся ее слуха мягкий, однако с явственно угадывающимися в нем нотками холодного раздражения, едва ли не бешенства, голос мага, и девушка, ощутив сильный рывок, вынужденно обернулась лицом к нему.
Эрик тяжело шагнул вперед. Дала Татьяна согласие или же нет, да и на что, собственно, должно было быть дано это согласие, — эти мелочи молодого графа не волновали абсолютнейшим образом. Он видел лишь, что девушку, весьма и весьма близкую и дорогую ему девушку, откровенно обижают у него на глазах, и позволять этого намерен не был. Голос его, кажущийся даже холоднее, чем обычно, рассыпался по маленькому помещению мириадами снежинок, даже, кажется, слегка снижая температуру в нем.
— Пусти ее.
Альберт, не обращающий ни малейшего внимания на жалкие попытки дочери высвободить руку, чуть склонил голову набок, взирая на блондина с живым интересом энтомолога, наблюдающего какое-то чрезвычайно любопытное насекомое. Губы его растянула не самая приятная, насмешливая ухмылка; бровь приподнялась.
— Пустить? — переспросил он, пропуская насмешку, вкупе с интересом, в голос. Пальцы его на запястье девушки сжались сильнее, и та невольно вскрикнула. Маг снова не заметил этого. Вообще, в данный момент к Татьяне, так легко и в то же время безжалостно удерживаемой им, он относился явно в большей степени как к какому-то приложению развивающихся событий; как к ценному и необходимому инструменту, и (как невольно заподозрила девушка), как к подставке для интересующего его браслета.
— И почему же, дорогой племянник, я должен отпускать свою дочь, — продолжал тем временем любящий родитель, вероятно, в этот момент не пытаясь утруждать себя чтением мыслей дочери, — В угоду твоим желаниям и интересам?
— А что насчет моих интересов и желаний?! — Татьяна, по сию пору испытывавшая в большей степени растерянность, нежели гнев, ощутила, как горячая волна, будто спровоцированная жарой, которая, не смотря на прохладный ветерок из распахнутой двери, все еще царила в комнате, накрывает ее, окутывает душной пеленой, — Отпусти меня, кому сказано!
Взгляд мага скользнул к ней. В темных глазах каскадом рассыпались льдинки, мгновенно проявившиеся и в мягком голосе.
— Ты не смеешь так говорить со мной, — тихо, но очень весомо и, пожалуй, не менее холодно, чем Эрик, произнес мужчина, — Ты дала согласие. Теперь ты…
На краткое мгновение Татьяна вновь ощутила в своем сознании присутствие чужой воли. Странные, явно навязанные, придуманные кем-то другим, мысли вихрем закружились у нее в голове, и девушка, зажмурившись, затрясла головой.
