Глава 3. Убийца
Моего дознавателя зовут Джим, он похож на откормленную гориллу, ему немного за сорок. Между нами — стол, мои руки пристегнуты наручниками. Джим упирается ладонями в стол, смотрит мне в глаза. Обычно у афроамериканцев на фоне темной кожи белки глаз кажутся снежно-белыми, у Джима они бежевые с красными прожилками — то ли не спал всю ночь, так его волнует мое дело, то ли злится, что не расколол меня с первого раза, и я не сдал друзей.
— Зачем ты застрелил сторожа? — говорит он.
На голову мне словно выливают ведро кипятка. Кровь приливает к щекам, сердце бешено колотится в груди. Это что-то новенькое! Зачем так бездарно блефовать? Какой еще сторож? Виски?! Или его собутыльник, которого ранил Ганк? Копы нашли крайнего и собираются обвинить в убийстве меня?
— Кто кого застрелил? Мы просто связали сторожа и заткнули ему рот…
А может Мэг с Головастиком перестарались и избили Виски так, что бедняга умер? Но в него никто не стрелял, в этом не было необходимости… Или он каким-то чудом освободился и попытался помешать Ганку?
Продолжаю гнуть свою линию:
— Я ни в кого не стрелял. Что планировал ограбить магазин, признал. Чего ты от меня хочешь?
Или мне кажется, или глаза Джима еще больше наливаются кровью.
— Факты говорят о другом.
Это урод — как все они, весь их гребаный мир. Неверие, жестокость, ложь, хитрость. Больше ничего у них нет, и они так ценят себя, оправдывая любую свою подлость «интересами общества».
Я повторяю то, что уже рассказывал:
— Нас было трое: Головастик, я и Крошка. Их настоящих имен никогда не слышал. Головастик знал сторожа, вызвал его, и тот открыл приятелю. Мы сторожа связали, вошли в магазин, а там оказался еще один человек. Наверное, собутыльник. Он стал стрелять, тогда Головастик начал отстреливаться. Ну и мы постарались сбежать.
Головастик погиб, пусть убийцей будет он. Крошка в реанимации, неясно, очнется она или нет. Остается понять, удалось ли сбежать Ганку и Мэг. Или появились новые улики, о которых мне неизвестно?
Джим хлопает черной ладонью по столу.
— Хватит изображать идиота, Ник Райт. Или как тебя правильно называть… Райтов?
— Райтов — фамилия моего деда.
— Знаю, знаю, — щерится он.
— Вы что, не любите русских? Вы расист?
На этот вопрос он не отвечает, еще бы, тут наверняка видеокамеры и все записывается. Он складывает руки на груди и начинает говорить чуть более спокойно:
— Вас было пятеро, и вашей банде уже почти год. Все участники вооруженного налета задержаны, причем один уже дал показания не в твою пользу.
Джим говорит, а мое сердце стучит все громче. Получается, что никому не удалось уйти, и выгораживать Мэг и Ганка бессмысленно, так я просто увеличиваю себе срок. А может все это просто полицейская ложь?
Джим продолжает:
— На пистолете, обнаруженном на месте преступления, твои отпечатки пальцев. И нам хорошо известно, что из этого же пистолета полгода назад, а если точнее, двадцать третьего декабря, накануне Рождества… Кстати, что ты делал двадцать третьего декабря прошлого года?
Каждое слово входит в меня, как пуля. Я пытаюсь защититься, нарастить на себе броню, стать холодным и презрительным, но все без толку. Будто корабль, изрешеченный снарядами, я набираю воду и тону. Смотрю наверх, хватаю воздух разинутым ртом, но погружаюсь все глубже.
На складе у меня не было пистолета! Или это все же полицейский блеф? Джим отрабатывает типовую схему: «Твой друг, такой плохой, уже сдал тебя, рассказал, какой ты злодей и что сделал, а ты по-прежнему его выгораживаешь, дурачок. Но у тебя есть шанс скосить срок чистосердечным признанием». Напарнику при этом говорится то же самое, и преступники оговаривают друг друга, злятся и выдают информацию. Я же слышал о методах работы копов. Не факт, что Ганка и Мэг поймали, совсем не факт.
Но червяк сомнений уже поселился во мне и начинает работать. А что, если Джим не врет, и мои подельники меня сдали? Пока, сбитый с толку, я мечусь от мысли к мысли и думаю, как вести себя и что говорить, он продолжает, тыча в меня пальцем:
— Строишь из себя умника, Райт? Думал, так и не найдем тебя? — он впивается в меня взглядом. — Так что ты делал двадцать третьего декабря две тысячи двадцать восьмого года?
В его глазах неподдельна ненависть, и это удивляет. Как будто в этом деле для него есть что-то личное.
— Хватит шить мне дело! — я уже почти кричу. — Я не помню, что делал в тот день! Это было слишком давно!
Джим достает из ящика распечатки с изображением каких-то людей, швыряет передо мной и начинает показывать по одной: седовласый мужчина сверкает голливудской улыбкой, кудрявая полноватая женщина лет сорока, две молоденькие девушки в обнимку, блондинка и шатенка.
— Знакомы тебе?
— Впервые вижу.
И снова — ненависть во взгляде.
— А так?!
Он подсовывает мне другие распечатки, перевернутые белой стороной — специально, чтобы я не видел, что на них. Выжидает, пристально наблюдая за мной, затем переворачивает одну за другой. Труп мужчины на полу, вместо лица — месиво, лужа крови тянется под кровать, в животе и груди — пулевые отверстия. На второй распечатке женщина с фотографии, теперь она в желтой шелковой ночнушке, алое пятно на груди.
Не хочу видеть, что дальше, но пересиливаю себя. Юную блондинку просто застрелили, а шатенку… К горлу подкатывает ком, зажмуриваюсь и отворачиваюсь.
— Что они тебе сделали?! — в голосе полицейского трепещет ярость, какую невозможно сыграть.
Меня тоже трясет от злости и от предчувствия огромной беды. Произошло нечто, чего я не могу понять, одно ясно: это что-то может меня погубить.
— Я не знаю этих людей. Не знаю, что случилось двадцать третьего. И не понимаю, что происходит. Не понимаю!
Джим уже скалится, и это не маска притворства — он точно ненавидит меня. Это непрофессионально, тут есть что-то личное. Глубоко вздохнув, он пытается говорить спокойней:
— Хорошо, я тебе напомню, Николас Райт. Ты пробрался в дом к этим людям, причем, как и покойный сторож, они сами открыли тебе. Нашел оружие хозяина, Джона Кроули, и устроил бойню, а потом вынес то, что мог унести, имитировав ограбление.
Возмущение захлестывает меня, я вскакиваю, сгорбившись, звеня натянувшейся цепью наручников, и ору:
— Ты вешаешь на меня чужое убийство! Я впервые вижу этих людей! Склад — первый мой серьезный грабеж, до этого я воровал бумажники в метро!
Джим смотрит, чуть склонив голову набок. Достает из ящика сверток в целлофане, кладет на стол, и под пленкой я угадываю очертания пистолета.
— Хочешь, расскажу, как все было на самом деле? Твой приятель со мной поделился, он был крайне возмущен, когда узнал, откуда у тебя пистолет.
Какой еще приятель? Неужели это… Не успеваю додумать, потому что Джим продолжает:
— Ты хотел встречаться с Алисой Кроули, она то ли поддалась уговорам отца, то ли сама так решила, но отказала тебе и предложила быть просто друзьями. Ты очень страдал и отказался мириться с унизительным отказом, пришел к ним в гости, отыскал пистолет… Ты же вор, правда?
— Это бред! Я на такое не способен, кого угодно спросите!
— Например, твоего отчима, которого ты недавно избил? — Джим придвигает ствол ближе. — Так тебе знаком этот пистолет?
Мотаю головой.
— «Глок». Давай же, справляйся с амнезией, Райт. Откуда на нем твои отпечатки пальцев?
Понимание приходит вместе с волной жара, прокатывающейся по телу. Немеют кончики пальцев. Наверное, я выгляжу, как идиот, и на лице все написано. Но, черт побери, невозможно держать лицо, когда тебя размазывают по стенке! Будто кадры из фильма, память воспроизводит недавние события.
— Ник, ты наверное просто не умеешь обращаться с оружием, — говорит Ганк, и его кривоватая улыбка выглядит издевательски.
Он специально сделал так, чтобы я взялся за пистолет! На ограблении все надели перчатки, и на стволе остались только мои отпечатки пальцев. Я идиот! Полный идиот!
