— Сейчас поедем в одно… место. Вас покажут девице. Она выберет. Тот, кого выберет, женится на этой девице. А остальные — свободны. Жениху долг списывается полностью, а участникам отбора — на половину. Так что в ваших интересах понравиться.
Долги у всех были внушительные.
— Участие добровольное. Кто не хочет — свободен.
Молчат.
И правильно. Вот тот, первый, полтора миллиона уже накопил. Минуса. И проценты. И просрочка. Его сосед, блондинчик того хрупкого девичьего вида, который всегда бесил Земелю, два. А самый большой — у Шикушина. Правда, долг не на нём, на матушке его, но это уже детали. Главное, что ни ему, ни матушке этот долг в жизни не отработать.
А кто виноват?
Сами.
Думать надо было. Взять все горазды, а возвращать, так никому не хочется.
— Тогда прошу, — машину и на сей раз Земеля взял из числа списанных, чтоб, если вдруг дела пойдут не так, то не сильно о потере жалеть. — Куда прёшь, Шикушин? На заднее сиденье давайте. Все.
— Тесно… — Шикушин дёрнул шеей. А ведь из военных. И переодеваться не захотел. А стричь там нечего, вон, черепушка загорелая. Но сестрица сказала, что типаж брутальный, может и прокатить.
— Ничего. В тесноте, да не в обиде. Ехать недалече.
И ведь ни словом не соврал.
До леса домчались быстро, хотя в машине без кондиционера и было жарковато. Пот стекал по шее, пропитывал рубаху, и сердце колотилось куда быстрее, чем обычно. И тут уже на жару не спишешь. Земеля первым выполз из машины, потянулся, пытаясь отсрочить неизбежное, а после и поклонился до земли. Поясницу стрельнуло, да и самому это все вдруг показалось нелепым. Но руки уже вытащили свежий каравай — Земеля не поленился из лучшей в городе пекарни заказать — да положили его на травку.
— Доброго дня вам, любезный Вран Потапович! — говорить в мелкие сосёнки, что выросли на обочине, вновь же было странно. — Гостей прими, будь добр. Приехали добры молодцы…
Что там ещё говорили-то?
— У вас товар, у нас купец… купцы то есть! Трое! Как и договаривались.
Блондинчик с тремя серьгами в ухе затравленно озирался. И на лице его читались сомнения. Оно и правильно. Земеля и сам на его месте засомневался бы. Вон лесок. Вон кусты.
А невеста где?
И Леший.
Не услышал? Может, надо было поближе подобраться? Или в лес зайти? И…
— От же ж люди, — раздался голос, и земля зашевелилась, поднимаясь. Парниша с серьгами побледнел, покачнулся, и осел бы наземь, если б его Шикушин не подхватил.
Вот даже жаль стало отдавать.
Если вдруг не сгодится, надо будет предложить ему иным путём матушкин долг отработать. Нервы у мужика явно имеются. И сила. А остальное приложится.
— Ни толку, ни разумения… ты куда хлеб кинул, иродище? — громовой бас Врана Потаповича прогремел над дорогой. А сам он поднялся в полный рост.
С прошлого раза он будто бы больше сделался.
Массивней.
Темная кора покрывало грубое его лицо, и зелеными моховыми мазками проступали брови. Грива спутанных ветвей падала на плечи. И что-то там, в этих ветвях, шевелилось.
— Господи, — второй жених прижал ко рту платочек. Ишь ты, нежный какой. Главное, чтоб не вывернуло. Что-то подсказывало, что этакий конфуз Вран Потапович сочтёт проявлением неуважения к своей особе. — Господи… господи… что это?
— Не «что», а «кто». Леший я, дурачина, — откликнулся Вран Потапович, подхватывая ковригу на ладонь. Приподнял. Втянул запах и покачал головой. — И сам дурак, и хлеб у тебя дерьмовый.
— Я в лучшей пекарне брал! — Земеля чувствовал, как мелко подрагивает земля под ногами. — И простите, если что не так! Я ж не знаю, не умею… как надо было⁈
— Как надо было… надо было б, чтоб хлеб этот живые руки пекли.
Чтоб их! А ведь в рекламе поют, что исключительно ручная работа. Но Врану Потаповичу в данный момент Земеля верил больше, чем рекламе.
— Чтоб муку просеяли, чтоб с водой ключевою мешали, чтоб обминали, рассаживали, чтоб силой делились. Хлеб, дурачина ты этакий, он же ж не просто так! — Вран Потапович поднял корявый палец. — Силу его только живое тепло и способно пробудить. Ту, что зерно из земли берет. И огонь печной эту силу закрепляет. Той силы нам и капли не достаётся, так-то… только люди и умели. Да опять, видно, всё перепоганили. Глупое ваше племя…
— Господи, господи… — бормотал тот, который в костюмчике.
— А потому к хлебу такому и уважение проявлять должно, — хозяин леса придирчиво поворачивал каравай то в одну, то в другую сторону, подносил к лицу, вдыхал запах и отворачивался, морщился, явно недовольный. — И на землю его не кидают, пусть от неё он и родится, но белый рушничок кладут, да чтоб с вышивкой заветною, которая и хлеб обережёт, и того, в чьи руки он дан… а ты… недотымка, одно слово.
Он поморщился и, разломивши ковригу, бросил в стороны.
— Зверью сгодится, — буркнул… и резко вдруг подался вперёд. Для такой громадины, скрипуче-неповоротливой с виду, двигался Вран Потапович на диво быстро. И вот уж ручища его вцепилась в плечо Шикушина и, дёрнув, подтянула человека к себе.
Вот и всё, похоже.
Если…
Додумать Земеля не успел.
— Поделишься? — спросил хозяин леса, вытаращив круглые совиные глаза.
— М-мамочки… — блондинчик всё же сомлел.
— Вот, — Шикушин скинул с плеча выцветший рюкзак. — Матушка пекла. Вчерашний, правда, но ещё мягкий…
И вытащил свёрток, в котором рыхлые кривоватые ломти хлеба.
— Матушка… — леший склонился ниже, и по коре, покрывавшей кожу его, пролетела дрожь. — Матушкин хлеб…
Свёрток этот он взял бережно, будто величайшее сокровище.
Всё-таки странное создание, если так-то.
Пугающее.
Но, кажется, проблема разрешилась. Во всяком случае, Земеля снова задышал. А леший, растянув уродливые губы, произнёс:
— Что ж, гости дорогие. Добро пожаловать.
Глава 11
О важности образования и бедственном положении молодёжи
Заплетенная в косу челка упала ему на лоб…
О превратностях молодёжной моды
— Б-боже… — произнёс Профессор, пытаясь пошевелить связанными копытами. — Что случилось?
Очнулся-таки.
Вот не мог бы раньше, тогда, глядишь, и придумали бы чего. А теперь как? В машину их затащили, бросили в кузов, а сами, стало быть, в кабину набились. Машина по ощущениям мелкая совсем, то ли грузовичок-игрушка, то ли бусик. Главное, старая, дребезжащая, но на ходу. Завелась и поехали.
Куда?
Зачем?
Воняло бензином, маслом и тухлою водой. Машина тряслась и покачивалась, грохоча так, словно того и гляди развалится.
— Нас похитили? — Профессор приподнял голову, подслеповато сощурился. — Нас ведь похитили, верно?
— Верно.
— И для чего?
— Мыслю не для того, чтоб козью ферму развивать, — Филин поёрзал. Копыта перетянули пластиковыми стяжками, явно насмотревшись чего-то нехорошего.
Слыхал он, что в интернетах чего только не найдёшь. Вот и нашли. Краткое пособие по похищению козлов с использованием легкодоступных средств.
— Козью ферму… это вы в смысле… фу, какая гадость! — воскликнул Профессор весьма эмоционально. — Как вам подобное только в голову пришло⁈
— Ну… обычно. Вы козёл. Там козы. Чтоб козы доились, надо, чтоб они козлят давали, — пояснил Филин ход мысли, весьма очевидный для любого, кому случалось провести время в деревне. — А козлята, они из воздуха не берутся. Для их появления козу сводят с козлом.
— Это… это звучит ещё более мерзко! Как вы вообще допускаете подобную мысль…
— Обычно. Вы, уж извините, козёл. И я козёл. Причём, не знаю, как я, а вы — козёл видный. Сразу ясно, что призовой даже. Сугубо экстерьерно. А хорошего козла найти — это ещё постараться надо.
Вспомнилось, как бабке соседка приходила жаловаться, что надо бы своего купить, а то уж больно дорого вязки обходятся.
— Я не согласен! Я высокоинтеллектуальное существо! — блеяние Профессора было полно искреннего возмущения. — Я не собираюсь тратить лучшие годы своей жизни, покрывая каких-то… коз! Это извращение, в конце концов.
