Служанка закончила с уборкой и вышла; мы приступили к трапезе. Выждав немного, я наклонилась к гувернантке, благо мы сидели не так далеко друг от друга, и шёпотом спросила, чего же она сказала такого, что так разозлило её мать?
Паола помедлила с ответом.
– Я сказала ей, что не стоит беспокоиться из-за глупых примет, поскольку я не собираюсь вовсе связывать себя узами брака, – тихо пояснила она. И добавила с горечью: – Ведь так или иначе, я никогда не смогу быть вместе с тем человеком, которого люблю.
Это настолько поразило меня, что я почти что лишилась дара речи и до конца ланча объяснялась односложно. Мысль о том, что Паола в кого-то влюблена, к тому же без надежды на взаимность, казалась невероятной.
«Кто же этот человек? – вертелось у меня в голове беспрестанно. – Знаю ли я его? Или, может, она имела в виду кого-то из прошлого?»
Наверное, достаточно было бы просто спросить, столь прямая и честная женщина бы не стала скрывать правду. Но нечто необъяснимое – интуиция, возможно – подсказывало мне, что ответ будет неприятным.
И потому я промолчала.
Чуть позже мистер Чемберс сообщил, что доктор Брэдфорд собирается уходить. Пришлось извиниться и покинуть столовую, чтобы проводить гостя; Клэр, конечно, дал волю своей язвительности и сладчайшим голосом поинтересовался, известна ли мне разница между леди и дворецким, в чьи обязанности входит впускать и выпускать посетителей. На атмосферу за столом это, впрочем, не повлияло – сложно испортить то, что и так разрушено до основания… Поразмыслив, я решила не возвращаться к ланчу вовсе, тем более что аппетит действительно пропал, а Мэдди уже отправилась в «Старое гнездо», и оставлять кофейню на неё одну было бы несправедливо.
– Не стоило утруждаться и провожать меня, – вымученно улыбнулся доктор Брэдфорд; сам того не зная, он повторил за Клэром. – Я и так злоупотребил вашей добротой, когда явился сюда без приглашения.
…мы стояли на пороге. Я всё ещё сомневалась, приказать ли подавать автомобиль или вернуться к безнадёжно испорченному ланчу. Облака неслись по ядовито-синему небу, то смешиваясь и расплёскиваясь от края до края горизонта жидкой молочной пенкой, то обращаясь в жалкие ошмётки, и тогда солнечные лучи полосами ложились на измождённое лицо доктора Брэдфорда, а он щурился подслеповато и моргал, пока вновь не находила тень.
Какой же силы ветер бушевал там, высоко? А ведь здесь, у земли, даже перья на дамских шляпках едва колебались…
– Не стоит вам так говорить, – улыбнулась я. Да, пожалуй, стоило поехать сразу в кофейню, даже если Клэр смертельно обидится – в конце концов, он всегда может сцедить свой яд на докучливых супругов де Нарвенья. – Вы ведь друг Эллиса, а значит, и мой тоже… К тому же мисс Ишервуд нуждается сейчас в добром слове. Кстати, как она?
– Вы спрашиваете меня как врача или как джентльмена?
«Как влюблённого», – хотела я сказать; ведь влюблённые глаза видят самое важное куда отчётливей, чем глаза равнодушного… Впрочем, некоторых вещей они не замечают вовсе.
– И того, и другого.
– Дороти прекрасна, – вздохнул доктор Брэдфорд, и лицо его на мгновение просветлело. Однако он тут же добавил, помрачнев: – Прекрасна, но истощена и физически, и духовно. Её чувства сейчас притуплены, она ощущает лишь страдание либо покой. Сон, пища, разговоры – ничего не приносит ей удовольствия, разве что позволяет ненадолго отстраниться от печали и вины. И, как следствие, пульс то несётся вскачь, то замирает, её лихорадит… Она слаба. Если бы в таком состоянии, как сейчас, Дороти Ишервуд оказалась на арене в тот день, когда погиб герцог, боюсь, она не смогла бы вскинуть ружьё и спустить курок, а только стояла бы, как соляное изваяние, не в силах ни убегать, ни сопротивляться.
Невольно я отвернулась, точно прячась от его слов.
Да, если Тисдейл желал именно этого – он добился своей цели. Он сломил Фею Ночи… но переломы срастаются без следа, если вовремя оказаться в руках хорошего врача.
– Тогда приглядывайте за ней, – кивнула я. И добавила по наитию: – Близкие люди – это те, кто остаётся рядом с нами в моменты слабости и помогает вновь обрести силы.
Доктор Брэдфорд беспомощно улыбнулся, пряча руки в карманах пальто.
– Да разве я ей близкий человек…
– Вы для начала попробуйте им стать, а потом поговорим, – ответила я. – А вот и ваш кэб, глядите!
Прощание вышло поспешным до неприличия. И, лишь оставшись в одиночестве, я позволила себе признаться, почему столь жарко подталкивала доктора Брэдфорда к мисс Ишервуд: они были ровней друг другу. Да, один – завзятый холостяк, ловелас, имеющий на своём счету четыре несостоявшихся попытки остепениться; другая – и вовсе циркачка, женщина с безнадёжно испорченной репутацией… Но при этом люди далеко не бедные, повидавшие жизнь, чуждые условностей. Между ними не стояло никаких барьеров – ни деспотичных родственников, ни страха перед общественным мнением; всё, что им требовалось – лишь признаться в своих чувствах.
Вполне вероятно, что я поторопилась с выводами, и Фея не была влюблена в доктора Брэдфорда… Но она могла себе позволить это!
– В отличие от меня, – пробормотала я, прикрывая глаза; солнце мазануло по векам – жарко по-весеннему, безжалостно. – В отличие от меня…
– Леди Виржиния? Вы что-то говорили? – обратился ко мне мистер Чемберс, спустившись на несколько ступенек, и его всегда невозмутимое лицо омрачилось тревогой.
Я заставила себя улыбнуться:
– Нет, ничего. Пусть мистер Маноле подаст машину к выходу через четверть часа. Я поеду в «Старое гнездо». Мисс Ишервуд поручаю пока вашим заботам. Не позволяйте ей встречаться ни с кем, кроме детектива Эллиса – или, по крайней мере, пусть с гостями она разговаривает в его присутствии. И, разумеется, тотчас же сообщите мне, если произойдёт нечто непредвиденное.
– Будет исполнено, миледи.
Кивнув, я вернулась в дом. Всё-таки на улице было ещё слишком холодно для домашнего платья – апрельское солнце обманчиво, оно ослепляет, но почти не греет.
До кофейни я добралась около трёх пополудни. Странное дело, она практически пустовала, и даже за центральным столом, где собирались обычно завсегдатаи, лишь сёстры-близнецы Стивенсон, очаровательные и сонные пожилые леди, клевали носами над горячим шоколадом. После утренних волнений и переживаний не сразу в глаза бросились тревожные признаки: на полу темнело влажное пятно, исчезла ваза с голубыми узорами, а ширма у нашего с Эллисом места, как правило, наполовину сложенная, была расставлена во всю ширь.
– Что произошло? – спросила я, пройдя через зал сразу на кухню. Мэдди, воркующая вместе с мистером Миреем над каким-то нелепо крошечным пирожным, подскочила, как укушенная, и лицо у неё сделалось виноватое. – Надеюсь, не нападение убийцы?
Она замешкалась с ответом, явно боясь сказать лишнего, а вот повар буквально просиял – и тем сразу навёл меня на дурные мысли.
– О, нет, никаких убийц, просто два джентльмена повздорили! – счастливо подтвердил он мои худшие опасения и мечтательно закатил глаза: – О-ля-ля, какие выражения! Какие страсти! Это вдохновило меня на пирожное с шоколадом, орехами и красным перцем, хотите попробовать? У него мягкая начинка, ах…
– Чуть позже, мистер Мирей, премного благодарна, – мягко прервала его я и, за неимением вариантов, обратилась к Георгу, мрачно помалкивающему: – Так что же произошло?
Тот тяжко вздохнул и принялся переливать кофе из турки в чашку.
– Всё случилось слишком быстро, леди Виржиния, никто и не успел ничего понять. Пришёл немолодой джентльмен, весьма солидный с виду, впрочем. В списках его имени не было, однако он заявил, что-де у него назначена беседа с вами и он вас непременно дождётся. Мэдди усадила его было с краю, у окна, но тут подскочил мистер ла Рон, принялся кричать и размахивать руками…
Я почувствовала насущную необходимость немедленно сесть – куда угодно, хоть бы и на стол.
– К сожалению, могу себе это представить.
