Фигаро, в общем, не возражал: снаружи, на свежем воздухе, переносить эфирный штиль было легче. К тому же у подножья Рогатой горы мороз неожиданно спал, и теперь все наружные термометры показывали всего-то минус пять Цельсия. Это было приятно, но вот окружающие виды…
Следователь надеялся каждый день любоваться невероятными пейзажами, которые, конечно же, должны были открываться со склонов самой высокой из известных человеку гор, но… Как только отряд «Шипастых дубин» начал своё восхождение по обледенелым каменистым склонам, с горы спустился туман и укутал собой всё вокруг.
Туман этот явно имел неестественную природу; в эфире он выглядел как искрящийся сиреневый флер, сотканный из миллионов разноцветных огней. Огни никак не реагировали ни на людей, ни на их попытки колдовать, и, похоже, не являлись живыми существами, однако были так красивы, что наблюдать за ними можно было сколь угодно долго.
Вот только очень скоро даже простейшие заклятья перестали работать, и следователю с инквизитором осталось лишь хмуро рассматривать окутывающую всё вокруг молочную дымку. Туман не был особо плотным, но настолько однородным, что от него уставао зрение; через некоторое время начинало казаться, что никакого тумана на самом деле нет, а в глаза просто плеснули какой-то мерзкой алхимической дрянью вроде «Куриной слепоты», которой жандармы так любили разгонять «Легион Свободы», «Народный Глас» и прочих бездельников, столь щедро спонсируемых всякими заморскими махинаторами (впрочем, в последнее время Рейх с Британией, убедившись в удручающей неэффективности своей карманной оппозиции, сильно порезали бюджеты, и «Легион» с «Гласом» едва сводили концы с концами).
— Туман. — Френн выматерился и, щёлкнув маленькой серебряной зажигалкой с эмблемой «Шипастых Дубин» (он свистнул её в каюте командира Анны, завалившись как-то под вечер потрепать от скуки языком), глубоко затянулся ароматной самокруткой.
— Туман, — согласился следователь, — да только он уже хрен лысый знает сколько, этот ваш туман. Но обидно. Не видно ни черта, одни камни да снег. И сумрак. Непонятно, то ли день, то ли вечер.
— Фигаро, у вас часы в кармане.
— Да я не об этом. Освещение, понимаете? Мой организм всё время уверен, что уже вечер, отчего ему хочется только есть и спать.
— Вам всегда хочется есть и спать. Вне зависимости от времени года или суток.
— Ну, не без этого, но сейчас вот просто особенно… Смотрите! Вон там, у камня… А, это просто дерево. Кстати, откуда вообще деревья на такой высоте?
— В горах, вообще-то, растут всякие там растения: камнеломка, например, или эта… как её… Ползучая что-то там.
— Ф-ф-ф-фу ты… Дышать тяжело. Я что, подхватил чахотку?
— Это из-за высоты. Тут воздух разрежён, и чем выше мы поднимаемся, тем тяжелее будет дышать. Хорошо хоть нам не надо драться на эти каменные рога; там бы мы не обошлись без дыхательных аппаратов… Вообще-то курить тоже нежелательно при такой-то одышке, но…
— Но тогда мы вообще с ума сойдём.
— Точно.
Некоторое время оба курили, нервно оглядываясь по сторонам, но оглядываться, в общем-то, было особо и не на что. Вокруг сквозь осточертевшую до колик белую дымку там и сям проглядывали могучие базальтовые плиты, на которых ледник в доисторические времена прорезал глубокие борозды, и теперь скалы походили на морщинистые щёки какого-то древнего гиганта, что задумался тут, да и уснул, припорошенный снежком.
Снега здесь, на южном склоне Рогатой горы было, кстати, на удивление мало: то там, то сям на камне виднелись пятна тонкой как пыль ледяной крошки, кое-где встречались одинокие останки ледника, судорожно вцепившиеся в исцарапанный камень, да местами вездеход почти с размаху врезался в широкий снежный «язык», в котором «Мамонт» вяз и яростно взрыкивал всеми моторами. Словоохотливый Артур объяснил, что эти снежные полосы — следы сошедших с горы лавин, чем, разумеется, лишь дал следователю лишний повод хвататься за сердце при любом подозрительном звуке.
А подозрительных звуков вокруг было сколько угодно, и даже невозмутимый Френн время от времени настороженно оглядывался по сторонам: вот отдалённый скрип, точно где-то в сумраке болталась на ветру калитка с несмазанными петлями, вот шорох, будто кто-то тяжёлый на цыпочках прокрался по каменному карнизу одной из нависавших сверху скал и случайно столкнул вниз подошвой несколько мелких камешков, а вот совершенно непонятный звук — хрустальный перезвон невидимых колокольцев, точно при гадании на росстани «в раскрест».
— Что это? — Инквизитор нервно дёрнул щекой. — Вот это, вот прямо сейчас. Слышали?
— Да, — следователь невозмутимо улыбнулся, и пыхнул трубочкой, — слышал. Не переживайте, в горах это бывает.
— Откуда вы знаете? Вы что, часто бываете в этих самых горах? — Френн недоверчиво покосился на Фигаро; он явно злился на самого себя за то, что следователь оставался спокойным в то время как он, инквизитор далеко не последнего ранга, открыто нервничал.
— Вы помните «лисий кризис» в Тудыме? Ну, когда в город приехал этот купец-диплотам, а потом лиса-демон…
— Па-Фу, демон возмездия. Конечно, помню. Такое хрен забудешь. Но при чём тут…
— Лиса при личной беседе показала мне… не знаю даже, как это назвать… В общем, слепок из мыслей и чувств разных людей. Помимо всего прочего я побывал в голове у одного наёмника из-за Великой Стены… Ну, не то чтобы прямо наёмника, скорее, воина… ах, чёрт, да не важно. В общем, вот он как раз часто бывал в горах. И звуки, которые мы слышим ему были хорошо знакомы.
— Не понимаю. Вы прочитали чьи-то мысли при помощи силы Другой?
— Не мысли. Я как бы временно стал этим человеком. Объяснять бесполезно, это нужно пережить. Ну, не суть, я о другом: вот эти странные голоса и перезвоны это такое своеобразное запредельное эхо. Голоса Других, эфирные искажения, да всё на свете. Это как бы ветер из Иных Сфер задувает под неплотно запертую дверь. Необычно, но совершенно безопасно, уверяю вас.
— Ветер… Под дверь… Вы прямо как поэт заговорили. Что вы там курите?
— Да просто настроение такое. Ну, понимаете: зима, горы, темно…
— Тут всегда зима. А горы… Красивые, не спорю. Но уж больно… обременительные, что ли. Стоят, понимаешь, себе такие… высокие, здоровенные. Вот лес это другое дело, лес я люблю. Таинственный, зелёный, густой… А запахи! Какие запахи в тайге, Фигаро, вы знаете?
— Знаю.
— Ну вот! А грибы, а ягоды, а охота? А мох, на который наступи, и выступит вода? А дриады? Я уже не молод, но дриады всё равно будоражат кровь, чертовки… хм… Да… А горы я бы разровнял к дьяволу и проложил тут дороги. А ещё лучше — засадил бы всё лесами. Вот, точно, — лесами!
— Море, я так понимаю, вы тоже не любите.
— Море? Эм-м-м, при чём тут… Хотя да, не люблю. Вообще… Так, стоп, я понял ход вашей мысли: инквизитору Френну в силу его косности, не нравится всё огромное и фундаментальное.
— Ну почему же сразу «косности»? Скорее, это в вас конторская жилка говорит: всё понятное и простое — хорошо, всё непонятное и сложное — плохо.
— Лес, по-вашему, понятный? Да в нём тайн больше, чем в этих ваших горах! Разница только в том, что для того, чтобы попасть в лес не нужно чёрт знает сколько карабкаться вверх, цепляясь за камни и рискуя шлёпнуться в пропасть. К тому же в лесу…
— Господа! Фигаро! Френн!
Они обернулись на голос и тут же вздрогнули практически в резонанс, словно два «рога» одного камертона; слишком уж встревоженный вид был у командира «Шипастых Дубин» Анны Гром; лицо девушки напоминало сжатый кулак: губы стиснуты, в глазах отчаянная решимость, на скулах играют желваки.
— Господа колдуны, а ну-ка объясните мне, будьте так любезны, какого лешего вообще происходит?
— Простите? — Фигаро комично выпучил глаза. — Вы вообще о чём?
Френн, как истинный инквизитор, ничего не сказал, а просто принялся настороженно вертеть головой, подняв перед лицом свою трость-концентратор. Глаза-щелочки, воинственный взгляд, плотно сжатые губы — боец-молодец, хоть сейчас на батальное полотно.
