– Вот в этом и разница между вами, – вздохнул детектив, потирая виски с усилием. – До демона вам далеко, Фрэнсис, уж простите мою прямоту. Вы сожалеете, сомневаетесь, склонны обвинять в своих бедах других людей и колебаться. Шарлотте вы и в подмётки не годитесь. Уж она-то никогда не сомневалась в своей правоте… И ничего не боялась. И если что и уважала в других, то вот эту верность самому себе. Я не передавал её, Фрэнсис. И я, и она – мы всегда поступали так, как считали правильным, и я, и она. Но вы, наверное, не поймёте.
Из груди у Фрэнсис Марсден вырвался жуткий хрип… А потом случилось сразу много всего одновременно.
Справа громыхнуло, словно пар сорвал крышку с кипящего котла; Лайзо и его противника разметало в стороны друг от друга, чудовищный тесак гулко шлёпнулся на камни плоской стороной и задребезжал. Но и Лайзо едва не уронил свой нож и, похоже едва устоял на ногах, тряся головой, и из носа у него закапала кровь.
Мои руки дрогнули – и, уловив момент слабости, беловолосый торжествующе рванулся ко мне…
…чтобы через мгновение повалиться на мостовую со сломанной шеей.
Джул стоял над ним, вытирая пальцы платком с вишенкой, вышитой в углу; выражение лица оставалось спокойным, безразличным, но в глубине потемневших глаз горел жутковатый огонёк удовлетворения.
– Я с вами поседею, дорогая племянница, – послышался рядом голос Клэра, и почти сразу же я очутилась в горячих, но чересчур крепких объятиях. – Вы целы?
Святые Небеса, как же у него колотилось сердце!
– Да… – выдохнула я, зажмуриваясь, а когда вновь открыла глаза, то Лайзо уже разделался со своим врагом и привалился спиной к стене, тяжело дыша и утирая кровь с лица рукавом.
– Уже хорошо, – откликнулся дядя, поглаживая меня по плечам. – За ваше безрассудство я выбраню вас позже, а пока давайте просто порадуемся, что все живы. Отдайте-ка револьвер, слишком опасная игрушка для благовоспитанной девицы… Вот так.
– Живы? – возвысила голос Фрэнсис Марсден; тот же ветер, что сносил клочья тумана от реки прочь, раздувал парусом её чёрные вдовьи одежды, искажая силуэт. – Это легко исправить. Всё верно, Эллис, вы хорошо меня знаете. Но даже если демоном мне не быть, продать демону душу я могу. А для того чтоб избавиться от одного предателя и одной распутной девки не понадобится даже этого.
И она наставила на Эллиса пистолет.
От неожиданности я разжала пальцы, и револьвер, вместо того чтоб оказаться в руках у Клэра, упал на мостовую куда-то к нам под ноги. Клэр выругался, пытаясь его нашарить, Фрэнсис с щелчком взвела курок…
Но не выстрелила.
Перед Эллисом, распахнув руки, как крылья, стояла давешняя странная девица из сна, кудрявая, как Мэдди, но явно младше, и одетая вдобавок как мальчишка, с кепи, лихо сдвинутым на затылок.
Вот только лицо у неё на сей раз было видно, а глаза пылали багровым пламенем, как у демона.
– Только попробуй, – звонко произнесла она.
Те самые слова, что Фрэнсис Марсден сказала Эллису, когда он пытался совершить самоубийство.
И она их тоже, без сомнения, вспомнила.
– Лотта?
– Только попробуй, – повторила девица. – И тогда ты мне…
Что она сказала, я не расслышала. Зато прекрасно услышала Фрэнсис Марсден. Безумно расхохотавшись, она пристроила дуло пистолета у себя под челюстью…
Прогремел выстрел.
Безжизненное тело в чёрных одеждах повалилось через перила в Эйвон, чьи воды в этом месте были мелкими и грязными. А на мосту остался Эллис, который выглядел так, словно увидел призрак… И Мэдди, так и стоявшая перед ним с руками, распахнутыми, словно птичьи крылья.
«Померещилось? – промелькнуло у меня в голове. – Или нет?»
Ответ, впрочем, мы вряд ли узнали бы когда-то.
Другой загадкой стали трупы пособников Бромлинской Гадюки, седого и кучерявого. Одному свернули шею, другому перерезали горло, если не ошибаюсь – и оба тела исчезли до того, как на помощь подоспели изрядно опоздавшие «осы» и «гуси».
Но работы им хватило и без того.
Даже после того как Фрэнсис Марсден отошла от дел, в подчинении у неё осталось немало людей – и некоторые весьма доходные предприятия. Как совершенно незаконные, вроде притонов и публичных домов, замаскированных под пабы и гостиницы, так и существующие на вполне легальных основаниях: две ювелирные мастерские, небольшая спичечная фабрика на дальних окраинах Бромли, склад в порту и три дома по кромке трущоб, сдаваемые в аренду по комнатам. Морячки же, допрошенные в Особой службе, поведали вдобавок о двух каналах контрабанды, по которым поступало в столицу оружие и чжанский опиум – этим Фрэнсис Марсден продолжала заниматься лично, не доверяя управление даже самым приближенным к ней особам… Размах, конечно, был совсем не тот, что в прежние времена, да и интересовали её теперь только деньги, а не власть и не слава, как раньше. Исчезли толпы прихлебателей; она разогнала своих любовников – а прежде, поговаривали, немало смазливых и неразборчивых в средствах молодых людей прошло через её дом. Казалось, что Фрэнсис потеряла интерес ко всему – к удовольствиям, к развлечениям, даже к самой жизни…
И лишь одно место на протяжении десяти лет она посещала с неизменным упорством: кладбище, где была похоронена её единственная и любимая дочь, Лотта.
Некий священник в храме святой Люсии после непродолжительной беседы лично с маркизом Рокпортом – «не подумайте дурного, дорогая невеста, всего лишь дань уважения весьма немолодому человеку» – опознал Фрэнсис Марсден по описанию и вспомнил немало странных и интересных подробностей. К примеру, то, что настроение у неё могло резко измениться без всяких причин: в одну минуту она была вежлива и щедра, а в другую становилась раздражительной, резкой. Поговаривали даже, что она приказала избить монахиню, которая то ли отнесла на могилу Шарлотты не те цветы, то ли не к месту заговорила о смирении перед судьбой и о прощении… Вскользь упомянула Фрэнсис Марсден и о неких «лекарствах», которые доставляли ей из Колони и которые якобы помогали «от любой боли». По уверениям священника, именно после тех лекарств она и «дурнела нравом»… А ещё не раз и не два заговаривала Фрэнсис о том, что на этом свете её ничего не держит.
И – спрашивала священника о том, что бывает после смерти с тем, кто заключает договор с демоном.
– Бромлинская Гадюка, какой я её знал, не верила ни в демонов, ни в святых, – помрачнел Эллис, когда в разговоре с ним зашла речь об этой странности. – Ну, глупо было б предположить, что смерть Лотты её никак не изменила… И всё равно я с трудом могу поверить в то, что произошло. Покончить с собою – выход не для Фрэнсис Марсден. Она бы точно попыталась забрать с собой на тот свет хотя бы меня.
Спину точно сквозняком обдало; я поёжилась, вспомнив невольно сцену на мосту.
– Что ж, люди меняются, и никто не может предположить, на что способна женщина, доведённая до отчаяния… Особенно мать, потерявшая ребёнка. Но скажите, Эллис, – осторожно продолжила я, со всем тщанием подбирая слова. – Вы не заметили ничего необычного перед тем… перед тем, как Фрэнсис Марсден лишила себя жизни?
На лицо его набежала тень, точно он попытался припомнить что-то, некий ускользающий образ – и не сумел.
– Кажется, нет… Впрочем, подождите, – нахмурился детектив и с усилием надавил пальцами себе на виски, как тогда, на мосту. – Тогда на мгновение вдруг почудилось, что между мной и Фрэнсис промелькнула некая тень, и… и я услышал голос Лотты, как наяву. Наверное, в голове помутилось от тумана, – добавил он, отворачиваясь.
– Наверное, – согласилась я.
…Той ночью мне снился престранный сон. Я видела Лотту – Шарлотту Марсден. Она сидела на краю обрыва, простоволосая, облачённая в мужскую одежду. Ветер раздувал её локоны; сильно пахло гарью; из пропасти поднимался багровый жар, огневеющее марево, и оттуда, из пламени, тянулись костлявые, измождённые руки, перепачканные жирной сажей, шарили по краю обрыва… тянулись к Лотте.
– Как ты думаешь, – произнесла вдруг она, не оборачиваясь. – Во мне было хоть что-то хорошее?
