Зал, в котором они находились, напоминал стальной бидон: цилиндр серого металла инертного к колдовству высотой, примерно, в двести футов, с узким «горлышком» вверху (там медленно махали лопастями вытяжные вентиляторы). По стенам тянулись толстые переплетения кабелей в лоснящейся чёрной изоляции; сильно пахло озоном. Тусклые аварийные лампы в противопожарных плафонах на стенах не освещали ничего, кроме самих себя, поэтому Мерлин позаботился о дополнительном освещении, каким-то образом притащив сюда несколько прожекторов. Электрических прожекторов; Бруне предупредил, что даже лёгкие колебания эфира могут усложнить настройку струнного тонеллера (ритуальное колдовство, к которому сейчас готовился Квадриптих, к эфирным искажениям не приводило).
Прибор, предназначенный для переноса между мирами, поразил Фигаро. Следователь ожидал всего, чего угодно: огромной башни мерцающих ламп, гудящих колонн электричества, сложной системы линз и колдовских кристаллов… чёрт, да он бы не удивился, если бы прибор оказался Верховным Могуществом Малого Ключа, к которому нужно было бы залезть в брюхо.
Но маленький чёрный чемоданчик…
Такие плоские чемоданчики в Столице одно время называли «дипломатами»: фальшивая кожа, два замочка, эбонитовая ручка. Сходство было просто поразительным. Разве что «дипломат» над которым сейчас грузно нависал Первый Заместитель Артура был сильно побитым жизнью: его глянцевый корпус покрывало множество царапин, а ручка была перемотана чёрной липкой лентой.
Внутри чемоданчика оказался «монитор» (следователь уже привык к этому названию проекционных экранов; в конце концов, так их называл Артур), клавишная доска, как у печатной машинки, и нечто похожее на электрическую катушку, от которой тянулись два провода. Свободные концы этих проводов Седрик Бруне ловко прилепил к вискам потеющего на круглом стуле без спинки Фигаро, закрепив их вязкой чёрной пастой, которая мгновенно затвердела на воздухе, критически оценил получившуюся картину и едко поцокал языком.
— Мда. Моя бы воля, я б вас Фигаро, отправил к чёрту на кулички. И не фигурально… Ладно, ладно. Я тоже жить хочу. Так что уж напрягитесь, пожалуйста.
Бруне, переваливаясь, точно нелетающий попугай какапо, протопал к столу, сел в мягкое кресло, и, уткнувшись в «монитор», застучал по клавишам.
— Артур! — Крикнул он, доставая откуда-то из воздуха сигарету и зажигая её взглядом, — начинаю настройку!
— А мне что делать? — Фигаро сдерживался изо всех сил, но его голос всё равно прозвучал испуганно.
— Сидеть на месте. И постарайтесь не двигаться, а то…
— Меня разорвёт на куски? — У следователя никак не получалось проглотить вставший поперёк горла ком.
— Нет, — Бруне пыхнул сигареткой, роняя пепел на клавишную доску. — Но настройка займёт больше времени.
— Эти ваши штуки, что вы прилепили мне на голову. Они нагреваются.
— Знаю. Потерпите немного.
— А ещё у меня кружится голова.
— Нервы. Вы пили спиртное?
— Н-н-н-ет. Только позавчера и то…
— Зря. Я бы на вашем месте хлопнул пару стаканчиков. Не так бы страшно было.
Фигаро, которому, наконец, удалось проглотить проклятый ком в горле, уставился на ботинки Бруне, которыми тот лениво болтал под столом. Ботинки были как ботинки; обычные рыжие ботинки, коих миллионы под светом звезды по имени Солнце, но следователю было проще смотреть на них, чем туда, где Великая Четвёрка готовилась к своему ритуалу.
Не круги и пентаграммы, нарисованные мелом на полу и импровизированных стенах (просто листы белёной фанеры поставленные квадратом вокруг колченогого круглого стола), не странной формы восковые свечи, и даже не глиняные плошки с кровью вселяли в следователя ужас — куда там! За свою богатую карьеру он насмотрелся и не на такое. Черепа, кровь, жертвы тёмных ритуалов — всё это могло спровоцировать Фигаро, разве что, на брезгливое «фе».
Но вот Четверо Первых Великих…
Моргана Благая, Первая в маске чёрной птицы, нагая и страшная ведьма с руками перемазанными по локоть в чём-то чёрном, похожем на смолу.
Мерлин Великий, Первый, сын короля-звездочёта и колдуньи, облечённый в свою неизменную мантию, но с лицом закрытым жуткой золотой маской без глазниц, зато с длинным-предлинным острым носом, что превращало Артура в некую дикую пародию то ли на палача, то ли на Пиноккио, который убил всех, включая фею и болтливого сверчка, сделал себе воротник из лисы и отправился на большую дорогу добывать себе хлеб с ножа и пистолета.
Закутанный в алые простыни Абдурахман ибн Хаттаб, похожий в своём странном костюме на чьи-то вынутые внутренности.
…и, конечно же, безумный Абдул Альхазред, старый араб-некромант, говоривший в своих снах с Теми, кого называть нельзя на веки веков, и чьи имена должны быть преданы забвению в мирах, где живут разумные, вменяемые и полноценные человекоподобные существа, в свободных одеяниях из тончайшего белого шёлка, сжимавший в длинных и острых зубах мёртвую сойку.
Они протянули руки над столом…
…соединили свои безымянные пальцы…
(свет мигнул, на секунду погас, а потом загорелся вновь)
…и принялись начитывать неспешный речитатив странными высокими голосами, и голоса их взлетали вверх, ударяясь о стены, причудливо переплетаясь, и падая вниз отголосками неземного и страшного:
-…под чёрным небом чернее чёрного, наше проклятое древо взойдёт чёрной смоковницей, — слышался голос Артура.
-…взойдёт белой смоковницей, мёртвым стволом, сухими лицами, пустыми глазницами, мышью под твердью небес, луной под водами Великой Реки Ануас Стикс Летас Йох Ах`хаарон… — вторила ему Моргана, и стены покрывались инеем от её слов.
-…тварь, ждущая за стеной мира, стяжающая смерть, тяжёлая как медь, чистая как ртуть, честная как нож… — Каркающий хрип — неужели это был голос Абдурахмана ибн Хаттаба? Неужели?
-…Йох-Сотот, Двери Отворяющий, сопутствующий всему, Неназываемый Богохульник, изрыгающий кости богов, Шадор-Путешественник, глотающий звёзды чёрным нутром, пошлите нам чадо своё… — свет ли так лёг, то ли игра теней, то ли чёрное, душное, неописуемое, то, Иное, отбросило сюда свой блик, но вот — надо же! — сойка во рту Альхазреда открыла мёртвый глаз, и пару раз сильно хлопнула крыльями.
— Растущий!
— Приходящий!
— Всеведущий!
— Бесплотный!
-…в наших глазах движение! Наших чаяний отражение! Сотканный из сокровенных нас, откровенных нас, смотри сквозь, приходи из!
Фигаро попытался заткнуть уши, но у него ничего не вышло; ужасающая песнь вливалась, казалось, прямо в его корчившийся на её раскалённых угольях мозг.
«Демон не мог не прийти, — думал следователь, постанывая от боли; его уши начали кровоточить, — он просто не мог не явиться. Эти четверо психопатов почти ничего не понимавших в колдовстве умудрились каким-то образом собрать разрозненные кусочки самых чёрных из известных в то время ритуалов, соединить это всё, подкрепить своими чаяниями, истовым желанием и с размаху ударить этим всем по реальности, да так, что та дала трещину и раскололась, пуская сюда ЭТО. И ЭТО скоро будет здесь снова»
— Кровь на стекле!
— Стекло в крови!
— Золото кипящее в глотке!
— Последних сих, разум отринувших, к тебе призвавших услышь!
— Верных сих, к тебе вознёсшихся — узри!
— Границы миров…
— ПОВЕРГНИ!
— Твердь среди тверди…
— РАЗОРВИ!
— Пред нами…
— ПРЕДСТАНЬ!
— ПРЕДСТАНЬ!
— ПРЕДСТАНЬ!!
Жуткое, нечеловеческое эхо слилось в разрывающем слух резонансе, прокатилось по залу, и замерло вдалеке.
Раскалённые иглы впились в пальцы Фигаро.
Он чувствовал — оно приближалось.
И он уже не увидел, как в центре стола появилась идеально круглая, абсолютно чёрная дыра межпространственной воронки, и как Седрик Бруне с каменным лицом ткнул пальцем в маленькую белую кнопку.
Старшая Рука Первого ударного крыла Серого Ордена сир Монсеррат Кир глубоко вдохнул морозный воздух, и медленно выпустил между плотно сжатых губ струйку белого пара.
