Следователь уже видел эту картину; он даже умудрился вспомнить её название – «В глазу бури». Это, несомненно, был Фалье: обыденные вещи на полотне сочетались странным, необычным образом, странность перетекала в обыденность, обыденность – в странность, и совершенно невозможно было уловить момент, когда одно становилось другим.
На картине, среди невысоких волн и брызг морской пены, плыло утлое судёнышко. По сути, это был просто плот: несколько брёвен, мачта из старых граблей, «парус»-наволочка – вот и весь «корабль». На плоту пара молодых парней, смеясь, работала вёслами, параллельно с этим пыхтя простыми деревянными трубками, а совсем юная девушка с ромашкой в руке сидела на краю плота, болтая ногами в воде. С первого взгляда было понятно, что импровизированное «судно» обречено: брёвна уже порывались отвязаться и поплыть в разные стороны, а «парус» держался за «мачту» последним узлом. С ослепительно-синего неба светило яркое растрёпанное солнце, но этот свет лился в разрыв в свинцово-чёрных тучах – почти идеально круглую дыру, за пределами которой бушевало разъярённое море, и сверкали колкие росчерки молний. Смешной островок дурацкой идиллии заплыл в так называемый «глаз бури» – точку мнимого спокойствия в самом центре урагана, и посему судьба троицы на плоту была не просто предрешена, а предрешена дважды.
- Как бы вы описали ваши чувства по поводу этой работы? – Шипение сжатого воздуха в гортани лорда, казалось, расцвело оттенками любопытства. – Не перепевайте критиков. Мне интересно именно ваше мнение, Фигаро.
- Ну, – следователь смущённо потёр нос, – я не то чтобы... Но лично мне эта картина всегда казалась эдакой проекцией тщеты человеческой жизни.
- Вот как? – Фанет, казалось, развеселился. – Любопытно. Но почему же именно тщеты?
- Ну как же: утлое судёнышко в бурном море... Которое вот-вот развалится... В смысле, судёнышко, а не море... Беспечные люди, глаз шторма. В одном шаге от тьмы. – Фигаро окончательно смутился; сейчас он чувствовал себя словно на экзамене у Стефана Целесты (к которому он, само собой, не готовился).
- Ну, не такие уж они и беспечные. – Лорд, видимо, немного прикрутил подачу воздуха, потому что его голос стал тише. – Глядите: юноши ведь не только курят и смеются, они ещё и работают вёслами. На девушку они даже не смотрят; их дело – удерживать плот в центре бури как можно дольше. Поэтому смерти пока что остаётся лишь болтать ногами в море.
- Смерти?
- Конечно. Фалье всегда изображал Смерть в виде миловидной девицы с ромашкой в руке. Любит – не любит, любит – не любит, но, в конце концов, лепестки всегда заканчиваются, и не важно, что в итоге: любовь или ненависть. Конец один, как ни крути веслом.
- То есть, – следователь осторожно поправил впившийся в шею воротник рубашки, – я, всё-таки, прав в своём предположении?
- Нет, Фигаро, нет. Тут речь не о тщете, и даже не о смерти. Фалье как бы пытается сказать нам: да, мир: мерзкое, циничное и жестокое место. Но в нём можно жить, если не впускать всю эту дрянь в себя. Оставаться в глазу бури так долго, как только это возможно.
- Но... – следователь прокашлялся, – но в глазу бури невозможно остаться. Туда можно только случайно попасть. Как бы вы ни гребли, как бы вы ни старались, буря всегда быстрее.
Лорд Фанет ткнул пальцем в переключатель, и кресло, сделав пируэт на месте, повернулось к Фигаро.
Липкий резиновый щелчок – и кислородная маска с тихим «пс-с-с-сш-ш-ш!» упала на колени Фанета, открывая лицо лорда, похожее на обтянутый папиросной бумагой череп хищной птицы. Тонкие растрескавшиеся губы растянулись в улыбку – не страшную, а удивительно приятную, почти нежную.
- Вот. Вы поняли это, Фигаро, и поняли с удивительной лёгкостью. Так скажите, скажите же на милость: почему? Если вам по какой-то причине так просто удаётся оставаться в глазу бури, то почему одесную себя вы держите чудовище?
- Что? – Глаза следователя полезли на лоб.
- Артур-Зигфрид Медичи. – Улыбка Фанета стала шире, но теперь в ней не было абсолютно ничего приятного. – Он держит вас рядом с собой как совесть, которой у него никогда не было, или как резервного носителя его филактерии? А, может, причина настолько глубока и темна, что Мерлин боится даже упомянуть о ней вслух?
- Вы... Кто...
- Впрочем, я не думаю, что вы по своей воле посадили себе на плечо эту обезьяну. Дайте угадаю: именно Артур вломился в вашу жизнь, навязав вам себя, после чего всё пошло наперекосяк? Можете не отвечать, я и так знаю ответ.
Фигаро бросил затравленный взгляд через плечо. Он, наверное, мог бы сбежать... наверное...
- И кто вы такой? Я не люблю то, что становится для меня загадкой. Я не понимаю, что вы здесь делаете. А я не люблю чего-то не понимать.
Человек в кресле-каталке вздохнул; его улыбка увяла, превратившись в грустно-комичную маску, когда уголки тонких бледных губ поползли вниз, точно к ним были пришиты невидимые верёвочки.
- Ладно, к чёрту. Отвечать на загадки нужно либо избавляясь от них, либо с пользой для себя. Есть ли от вас польза, Фигаро, покажет время.
Лорд приподнял кисть левой руки, лежавшую на обитом кожей подлокотнике, и негромко щёлкнул пальцами.
Глаза следователя на долю секунды подёрнулись лёгкой поволокой. Фигаро рассеяно провёл рукой по лицу, будто смахивая невидимую паутинку, почесал подбородок и хмыкнул, глядя на картину, где почти распавшийся на куски плот нёс в никуда странную компанию: двух молодых весельчаков и Смерть.
- Но... – следователь прокашлялся, – но в глазу бури невозможно остаться. Туда можно только случайно попасть. Как бы вы ни гребли, как бы вы ни старались, буря всегда быстрее.
- Именно. – Лорд Фанет кивнул. – Вы довольно быстро уловили суть. Хвалю... Альфред!
Фигаро так и не понял, откуда позади них появился дворецкий. По уму, конечно, он просто подошёл, но так тихо и незаметно, что впору было заподозрить этого типа во фраке в работе на Орден Строго Призрения.
«А что, – подумал следователь, – всё может быть. ОСП своих агентов не оставляет в покое даже на пенсии. Вот, присматривает... Швырнуть, что ли, в него молнию, поглядеть, чего получится... Нет, плохая, плохая идея, господин королевский агент»
- Да, ваше сиятельство? – Дворецкий изящно поклонился, при этом серебряный поднос, который он держал в правой руке, даже не шевельнулся, словно в кисть Альфреда был встроен гироскопический стабилизатор.
- Проводи нашего гостя... Прошу прощения, господин следователь, но у меня через пятнадцать минут плановые... м-м-м... процедуры. Так что, если не возражаете...
- Конечно, лорд Фанет. – Фигаро поспешно кивнул, – разумеется. Раз уж вы ответили на все мои вопросы...
Он чувствовал себя немного глупо: в голове словно клубились остатки едкого дыма странной ирреальности. Фигаро на самом деле понятия не имел, задал ли он все вопросы, которые хотел задать, а, главное: что именно это были за вопросы.
- Прошу вас. – Дворецкий протянул следователю поднос. Тот непроизвольно дёрнулся, лишь сейчас заметив, что на подносе стоит стакан воды. – Как вы и просили. Минеральная, без газа.
Фигаро протянул руку (пальцы едва заметно дрожали), взял стакан, и молча осушил. Он бы, наверное, выпил сейчас и ведро; горло пересохло, точно с самого тяжёлого похмелья на свете.
- И да, – лорд Фанет поднял с колен кислородную маску, и аккуратно натянул её на нижнюю часть лица, – если у вас возникнут новые вопросы, то заходите, пожалуйста. Буду рад поболтать. А сейчас – не смею более вас задерживать.
- . - . - . - . -
- Шеф? – Тренч аккуратно поставил поднос на подоконник. – Что-то не так?
Человек в кресле-каталке, слегка поморщившись, сжал в кулаке пучок прозрачных трубок и рывком выдрал их из катетеров. На пол брызнула прозрачная жидкость; капельницы на штативах глухо зазвенели, забулькали.
Со щелчком полетела через плечо кислородная маска, с глухим шипением выскочил из гортани чёрный шланг со сжатым воздухом. Скрипнул паркет, и «лорд Фанет» встал на ноги.
