— Профессор, рад вас видеть, — я пожал ему руку, косясь на прохожих. — Что-то случилось?
Толстой быстро огляделся, словно проверяя, не подслушивает ли кто-то наш разговор, и понизил голос:
— Мне нужна твоя помощь, Алексиус.
Глава 22
Толстой-Стагнис стоял у фонаря, вскинув воротник старого пальто и глядя куда-то в сторону Невского, на зажженные огни, на надвигающуюся ночь. Воздух дрожал от сдержанной тревоги, словно сам город пытался предупредить меня: будь осторожен.
— Алексиус, — повторил он негромко. — Нам нужно поговорить. Увы, это не может ждать.
— Конечно, друг мой, — отозвался я, хотя уже не ожидал от столь внезапного появления Стагниса ничего хорошего.— Что случилось?
Он не предложил мне прогуляться, не позвал в кафе — просто пошёл, и я последовал за ним. Мы шли по еще морозному Петербургу, шаги отдавались гулким эхом от мостовой. В центре было на удивление пусто, только редкие автомобили катились по улицам, унося светских дам и господ в направлении театров и дворцов.
Я молча ждал, когда старый товарищ заговорит.
— Я знаю, что вы взяли Юрьевского, — сказал Толстой-Стагнис внезапно. — Знаю, где его будут держать. У тебя есть доступ в Петропавловскую крепость?
Я остановился. Быстро же птички ему нашептали. Вот только эта информация была секретной и просто так профессор с державного химфака бы ее не узнал. И вряд ли ему рассказала Марина — она и сама не была в курсе.
— Мне нужно попасть к нему, — продолжил Толстой. — Срочно. До официального допроса. До того, как с ним поговорит Император или великий князь…
— И зачем? — сухо спросил я. — Ты же не юрист. И даже не маголекарь. Как ты себе представляешь повод, под которым тебя можно туда провести?
Толстой остановился на шаг впереди. Молчал. Долго. Потом обернулся. Его лицо, искажённое жёлтым светом фонаря, показалось мне старым. Усталым. Словно за эти дни он прибавил десяток лет.
— Юрьевский сдаст меня, Алексиус, — сказал он глухо. — Он расскажет, что я участвовал в его махинациях. Что я поставлял ему прототипы и работал на него. Что я… Я не могу этого допустить, Алексиус. Ты понимаешь? Будь я один, но у меня же семья… У тебя самого теперь есть близкие. Ты должен понять меня.
Я застыл, не веря своим ушам. Нет, конечно, у меня не раз возникали подозрения, но я не ожидал, что Стагнис вот так просто выложит все сам.
Я уставился на него, и всё во мне молчаливо говорило: понимаю. Но не принимаю.
— Предположим, я смогу это сделать, хотя это почти невозможно, — проговорил я. — Чтобы ты… что? Чаю с ним попил? Подкорректировал его психоэфирно? Вычистил воспоминания? Убрал пару неудобных истин из его головы?
— Я знаю, что это ты вытащил Юрьевского из плена и привез в Питер, — глухо ответил профессор. — И представляю, каких усилий это тебе стоило. Знаю, что прошу слишком много, но черт возьми, Алексиус, дело в моих детях!
Я резко к нему развернулся.
— А когда ты влезал в заговор, о детях не думал? — прошипел я.
— Тогда их еще не было и в проекте. Помоги мне. Мне нужно только чтобы он молчал о моем участии! — Толстой шагнул ближе. — Я не хочу, чтобы моя работа погубила детей. Я был глуп, признаю. Я верил, что контролирую процесс, что это они от меня зависят… Но Юрьевский — он… он давно не тот, кем был раньше. Я ошибся в нем. Ведь изначально его цели были благородными… Я просто выбрал не того.
Впервые я видел Стагниса растерянным. Бывший боевой товарищ, всегда уверенный, всегда знающий больше, чем показывал, теперь стоял передо мной и боялся. Но не за себя. Не за тело. А за имя. За лицо. За то, как будет выглядеть в глазах собственных детей.
Я покачал головой.
— Прости, Стагнис. Даже если бы я хотел помочь, уже не смогу. Путь в Петропавловку сейчас охраняется жестче, чем покои Императора. Мой статус высок, но не настолько. Доступ имеют только государь, великий князь и те, кто ведёт допрос.
Я солгал. Я мог бы пробиться. Через три звонка и один приказ. Но я видел: Толстой даже сейчас чего-то мне не договаривал. И я слишком хорошо знал этот его взгляд — взгляд, в котором правды было не больше, чем в истеричных манифестах Павловичей.
— Алексиус… — голос его сорвался. — Это ведь я тебя когда-то вытащил из-под обвала на Южной границе. Ты мне обязан.
Я кивнул.
— Обязан. За жизнь — обязан. Но не за правду. И не за Юрьевского.
— Что ж, я должен был попытаться.
Он молча смотрел на меня ещё мгновение, затем резко развернулся и ушёл в ночь, не обернувшись. Его фигура растворилась в тумане, и мне показалось, что он уходит не просто от меня — от самой Империи, в которую когда-то верил.
Я остался стоять на мостовой, прислушиваясь к глухому гудению Невы под расколотым льдом.
А под кожей шевелилась нехорошая уверенность: Стагнис не оставит это просто так.
* * *
Юсуповский дворец, сверкавший огнями и отражающийся в воде Мойки, казался пришельцем из другого века — века роскоши, парадных карет и вальсов при свечах. Уже у подъезда стояли нарядные лакеи в темно-зеленых ливреях с золотыми гербами. Мокрые хлопья снега, падавшие с неба, тут же таяли на разогретой дорожке, по которой медленно шли гости бала.
— Николаев! Черный Алмаз! Это он!
— Все-таки явился…
— Конечно, явился! — шептались за моей спиной. — Ведь поговаривают, что его Дом скоро объединится с Юсуповыми…
Я пришел чуть позже назначенного времени — нарочно. Предполагал, что к моему прибытию бал уже развернется в полную силу, и мне не придется участвовать в слишком длинных приветствиях и церемониях. И едва я перешагнул порог главного зала, как оказался словно в другой реальности.
Бальный зал дворца Юсуповых сиял и сверкал так, что глазам стало больно. Высокие своды потолка терялись в позолоте лепнины, где между орнаментами вились северные олени и стилизованные корабли — тонкая отсылка к культуре шведов, в честь которых устроили бал.
Люстры из венецианского стекла, специально привезённые из Италии ещё при прадеде нынешнего князя Юсупова, отражались в безупречно отполированном паркете. Вдоль стен стояли пальмы в серебряных кадках, а между ними — зеркала в резных рамах. С «неба» неторопливо падали искусственные сверкающие снежинки.
— Алексей Иоаннович! — издалека поприветствовал меня Феликс Феликсович старший. Я подошел ближе и церемониально поклонился.
— Ваше сиятельство, превосходный праздник. Уверен, кронпринц и его сестра восхищены вашим гостеприимством.
— Надеюсь, — улыбнулся мне князь. — Наслаждайтесь вечером, ваша светлость. Я передам детям, что вы явились. Они будут рады вас видеть.
— Феликс, как я понимаю, уже вернулся из Стокгольма?
Старший Юсупов усмехнулся и скользнул взглядом по толпе гостей, среди которой плыла его супруга княгиня Лионелла.
— Разумеется, вернулся! После всего, что он там устроил…
Я подавил улыбку. Видимо, мой друг и правда слишком буквально воспринял просьбу посла поставить Стокгольм на уши. Впрочем, в чем младшему Юсупову не откажешь — так это в изобретательности. Впрочем, судя по всему, это была фамильная черта…
— Ида оставила для вас два вальса, Алексей Иоаннович, — напомнил ее отец.
Я коротко кивнул и поклонился, предоставив хозяину бала беседовать с графом Шереметевым.
В центре зала танцевали пары. Оркестр исполнял шведские танцевальные сюиты и полонезы, придавая балу особый оттенок северного очарования.
Я прошёл сквозь толпу, неспешно приветствуя знакомых. Меня сразу заметили. Присутствие Черного Алмаза не могло остаться незамеченным. Несколько дам взволнованно вздохнули, кто-то снова указывал на меня, а в бокале какого-то генерала-особиста из Четверки даже задрожало шампанское, когда он меня узнал. Ну еще бы, столько от меня было головной боли.
Я остановился у постамента с хрустальной вазой, чтобы окинуть взглядом зал. В центре, под самой люстрой, танцевали кузен Андрей и принцесса Астрид. Пара и правда получалась интересная. И красивая. Андрей вел её в вальсе так, словно танец был не формальностью, а откровением. Рука кузена крепко держала принцессу за талию, но движения были нежными. Взгляд сосредоточен только на ней, а лицо — открыто, искренне. Астрид улыбалась, но её улыбка будто слегка дрожала. Но не от танца.
