— Спасибо. Но не расточайте энергию почем зря. Говорят, и вам крепко досталось от Толстого.
— Это вы еще его не видели, — улыбнулся я.
Он откинулся на подушки, вздохнул и взял Аграфену за руку. Та не сопротивлялась.
— Пора мне, Алексей Иоаннович. В смысле — на покой. Хватит. Гонялся за тенями полжизни. Пора уже и о семье подумать. Пока валялся здесь без дела, полистал каталоги и присмотрел пару симпатичных особнячков на окраине города. Зелень, озера, воздух свежий… Больше никаких подъемов среди ночи.
Я не сдержался.
— Значит, матушка моя была права. Енот-потаскун всё-таки остепенился.
Черкасов молча сжал ладонь Аграфены. А та, хоть и улыбалась, казалась печальной. Глядя в окно, она прошептала:
— А кто же теперь будет служить вашей семье, Алексей Иоаннович? Если я уйду…
Я встал, положил руку ей на плечо.
— Никто тебя не заменит, Фень. Но у меня есть пара мыслей на этот счет…
* * *
Георгиевский зал Зимнего дворца, зал белоснежных колонн и золочёных балконов, был полон. Под расписным потолком собирались сливки имперского общества: вельможи, офицеры, представители древних родов и новых династий, герои сражений и хранители традиций.
Я стоял в мундире флигель-адъютанта — чёрный китель с серебряным шитьём, белый кант на борту и алый подбой на эполете. Под правой рукой — эфес штатного оружия, на груди — лента и крест ордена. Впервые за долгое время я чувствовал себя не только бойцом, но и представителем той самой Империи, которую защищал с оружием в руках.
Отсюда, с позиции у дверей, из которых должен был выйти государь, я видел всё.
Отец и брат — в парадных костюмах, ордена блестели на тёмно-синих лентах. Мать — в строгом, но элегантном придворном платье статс-дамы, рядом с ней княгиня Лионелла Юсупова в таком же наряде. Ида — в изумрудно-зелёном платье, явно подобранном в тон перстню на её руке. Рядом с ней — Феликс в парадной форме Спецкорпуса.
Львовы, Безбородко, Уваровы, Аши, Горчаковы… Цициановы со всеми их многочисленными девицами. Катарина Романова — в мундире, прямая, как лезвие. Шереметева и Боде, восстановленный на службе. Здесь же были и старые герои, и новые имена, родившиеся в огне этой зимы.
Ближе к трону — вдова великого князя Фёдора Николаевича, в черном, с платком в руках. Рядом с ней — великая княжна Марина и младший сын Александр. Все трое в трауре, с тем скорбным достоинством, которого невозможно выучить — оно рождается только из настоящей боли.
Обер-камергер Шрюмер выступил вперед и громко провозгласил:
— Его императорское величество Николай Петрович с супругой, её императорским величеством Надеждой Фёдоровной!
Двери распахнулись. Зал замер.
Государь и императрица вошли, облачённые в чёрное. Николай Петрович — в траурной форме, серебряный эфес меча при поясе, на груди — лишь один орден. Надежда Фёдоровна — тоже в черном, с лёгкой вуалью на лице. Они шли медленно, но уверенно, кивая каждому на своем пути.
— Её императорское высочество великая княжна София Петровна и принц Кристиан Шведский!
София — в чёрном бархатном платье, Кристиан — все еще в парадной форме шведского флота, но с черной повязкой на руке. Он держался прямо, но было видно: волновался.
— Его императорское высочество великий князь Андрей Фёдорович и принцесса Астрид Шведская!
Андрей был собран. Чуть худее, чем прежде, но не сломленный. Астрид — в строгом, элегантном платье с чёрной отделкой. Они шли молча, под пристальными взглядами зала. За ними — члены изрядно поредевшего Совета регентов, с потускневшими лицами. Эта зима состарила их всех.
Все кланялись государю и императрице, пока те шли к трону. Когда чета уселась, остальные заняли места на ступенях трона в соответствии с их положением.
Государь поднялся. В зале воцарилась тишина.
— Друзья мои. Благородные подданные Российской империи!
Голос его звучал безупречно: не слишком громко, но так, что слышно было каждому.
— Месяц назад мы с вами пережили одно из самых страшных испытаний в истории новой империи. Заговор, организованный не только руками предателей среди нас, но и при прямом участии иностранных держав, был направлен на разрушение фундамента, на котором держится наш дом. Покушение на меня, на моих родных, на весь порядок, которому мы служим — это не просто преступление. Это была война.
Он сделал паузу.
— Но, как это уже бывало в нашей истории, нас не сломили. И не сломят. Потому что у нас есть вы. Люди чести. Люди долга. Те, кто не испугался. Кто встал на защиту своих близких, своей столицы, своей страны.
Я почувствовал, как взгляды многих упали на меня. Я стоял неподвижно. Никак не получалось привыкнуть к тому, что на меня постоянно пялились.
— Сегодня мы все еще скорбим, — продолжил государь. — По великому князю Фёдору Николаевичу, по павшим в борьбе с заговорщиками. Но мы скорбим с достоинством. Потому что они погибли не зря. Их смерть не только не остановила нас, но и стала последним уроком. Мы больше не допустим, чтобы чужая воля диктовала наш выбор.
Он повернулся к Андрею, к Софии, затем — к Астрид и Кристиану.
— Мы сами будем решать, кого любим. С кем вступаем в союз. И что оставим в наследие нашим детям. Сегодня я благодарю тех, кто это понимал и сражался рядом с нами. Я говорю спасибо тем, кто не предал. Нас, родину, себя самих.
Государь вновь посмотрел куда-то в даль зала.
— Я благодарен каждому из вас. За верность. За отвагу. За любовь к родине. Мы с вами — и есть Империя. И мы — выстоим.
В зале воцарилась звенящая тишина, а затем — шквал аплодисментов.
Император вновь поднялся со ступени трона и сделал полшага вперёд. Лицо его оставалось спокойным, но в голосе появилась едва уловимая вибрация — как в натянутой струне.
— После моего возвращения, — начал он, — после исцеления, которое произошло столь неожиданно и чудесно, я слышал шёпот. Не только за дверьми Зимнего, но и в самых высоких залах, и даже за границей. Сомнения. Опасения. Подозрения.
Он обвёл взглядом зал, и никто не посмел отвести глаза.
— Многие думали: способен ли я здраво рассуждать? Сумею ли управлять? Не стал ли я игрушкой в чужих руках? Я не сержусь. Наоборот. Я благодарен вам за осторожность.
Он сделал шаг вперед.
— Но я обязан развеять эти сомнения. Сегодня. Сейчас. Перед всеми вами.
Император раскинул руки.
В воздухе над его ладонями начали складываться знакомые линии заклятия. Первое — «Великая Стихийная Защита». Оно оформилось безупречно: контуры четырёх стихий — вода, воздух, земля и огонь — сплелись в сияющий купол, охватывая не только государя, но и весь трон.
Шепот пронесся по залу, но никто еще не понял, что происходит.
Следом император поднял левую руку и, не прерывая первое заклинание, начал складывать второй рисунок — барьер «Четырёх Сфер». Редкое и энергоемкое заклинание. Оно было тоньше, сложнее, требовало больше контроля. Эфир завибрировал в воздухе, закружились искры, сгустившиеся в тончайший серебристый купол, который встал поверх защитной сферы.
Теперь зал замер.
— Это… — прошептал кто-то. — Но ведь невозможно…
— Он же творит сразу два… — донесся другой голос.
— Неужели он хочет…
А затем император — с лицом, полным сдержанной решимости — призвал третий элемент. «Стихийное Разрушение». Он аккуратно, без рывков, сотворил миниатюрную версию заклинания, чтобы не задеть никого в зале. Оно вспыхнуло, как холодный метеор, в воздухе между его ладонями, показав точную сигнатуру всех четырех стихий и эффектов: пламя, отбрасывание, удержание, замедление, оглушение.
Он удерживал все три заклинания одновременно.
Зал ахнул. Кто-то не выдержал и опустился на колени первым. За ним — другие. И вот уже весь Георгиевский зал, с его золотыми орнаментами, белым мрамором и высокими окнами, был заполнен коленопреклонёнными людьми.
Великая княжна София вышла вперед, и в голосе ее звучал металл:
