— Соглашайся, кем бы ты ни была! — раздался сдавленный крик из багажника моей «Омеги». — А то у меня тут воздух почти закончился!
Все замерли. Взгляды — на меня. Потом — на багажник, к которому я прислонился как ни в чем не бывало.
— Ты что… — начал Феликс. — Кто там?
— Светлейший князь Юрьевский, — вздохнул я. — Долго объяснять.
— Ты просто засунул Юрьевского в багажник? — сдавленно выдохнул Аполло. — после того, как мы его… Из Швеции…
— Ну, не везти же его к Толстому у себя на коленках, — пожал я плечами. — Пришлось спрятать.
Ида рассмеялась — слабо, но искренне. Глаза её светились, несмотря на ужасное состояние.
— С тобой никогда не скучно, Алексей, — прошептала она и дотронулась до коробочки. — Да! Конечно, выйду…
Я протянул руку. Она чуть дрогнула — не от холода, а от волнения. Тихое «да» прозвучало, как удар колокола в пустом храме.
И именно в этот момент ко мне подскочил знакомый офицер в форме «Четвёрки», за ним — ещё двое.
— Светлейший князь Алексей Иоаннович Николаев! — прогремело. — Оставайтесь на месте. Вы задержаны по подозрению в похищении важного свидетеля.
— Вот же… — пробормотал Феликс.
Я не стал сопротивляться. Лишь поднял руки вверх и даже чуть театрально поклонился.
— Только дайте сначала закончить одно важное дело, — сказал я.
Обернулся, взял ладонь Иды в свои и аккуратно надел перстень на ее безымянный пальчик. Она чуть подалась вперёд, чтобы поцеловать меня, но в этот момент на моих запястьях с лязгом сомкнулись наручники.
— Прошу прощения, ваша светлость, — ровно произнёс один из агентов. — Таковы правила.
— Никаких претензий, — осклабился я под ошарашенные взгляды моих друзей. — И, господа, откройте уже наконец багажник. Он же и правда там задохнется.
Глава 29
— Итак, повторим для протокола, ваша светлость. Вы утверждаете, что действовали по собственной инициативе? — голос майора «Четверки» Тютчева был сух, как корка подсохшего хлеба, и оттого раздражал куда сильнее, чем крик.
Я кивнул. Упёрся локтями в стол, сцепил пальцы в замок, стараясь сохранять спокойствие.
— Ваша собственная инициатива — взять под охрану важного государственного свидетеля и спрятать его… в багажнике, чтобы лично разобраться с опаснейшим государственным преступником? — продолжал Тютчев, не сводя с меня глаз. — Вы понимаете, насколько абсурдно это звучит?
— Я понимал, что Толстой идёт ва-банк. И если бы я не сделал этого, он бы убил княжну Юсупову. Возможно, не только её. У меня не было другого выхода. Пришлось торопиться и немного блефовать.
— Но вы ничего не сообщили командованию! Не согласовали ни один из своих шагов. Нарушили два императорских указа и четыре внутренние директивы охраны. Ваша самодеятельность могла привести к…
Дверь в кабинет распахнулась так резко, что в воздух поднялась пыль.
На пороге стоял человек в форме придворного флигель-адъютанта. Однобортный китель из чёрного сукна плотно облегал его фигуру, белый кант остро подчеркивал линии воротника, обшлагов и клапанов карманов. На пуговицах — золотой императорский орёл, эполеты — серебряные, с алым подбоем и тонким шитьём. В глазах — холод и сталь.
Я узнал его. Аксаков. Один из приближенных покойного великого князя Фёдора Николаевича.
За ним — двое чиновников Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Их двубортные чёрные сюртуки украшали продольные плечевые знаки. Светло-синие воротники и обшлага отливали бархатной глубиной. Чёрные фуражки со светло-синими деталями венчали кокарды с двуглавым орлом.
Серьезные гости. И все — опять по мою душу.
Аксаков подошёл к столу и, не удостоив Тютчева приветствием, бросил на стол какой-то документ. Я успел лишь разглядеть гербовую печать и водяные знаки герба Канцелярии на плотной бумаге.
— По распоряжению Его Величества светлейший князь Алексей Иоаннович Николаев подлежит немедленному освобождению из-под стражи, — отчеканил Аксаков. — Сей же момент.
Майор Тютчев поднялся. Медленно, сохраняя ровную осанку. Поднял бумагу, раскрыл. Читал долго — или просто делал вид, что читает, чтобы выиграть несколько секунд. Потом инстинктивно отступил на шаг и опустил руки.
— Алексей Иоаннович, вы свободны, — сухо сказал он. — Однако прошу вас не покидать пределов губернии до окончания разбирательств по делу Толстого-Юрьевского. Вы будете неоднократно допрошены и вызваны на судебное заседание.
— Принято, ваше благородие, — кивнул я. Встал, с трудом разминая затёкшую спину. Стул в допросной комнате был худшего образца — явно спроектирован так, чтобы ломать человека через боль в крестце.
— Благодарю, ваше благородие. — Аксаков уже направился к двери. Чиновники отступили, пропуская его вперёд. Один из них слегка склонил голову в мою сторону.
— Светлейший князь, — сказал флигель-адъютант, не оглядываясь. — Государь желает лично выслушать ваши объяснения произошедшего. Прошу проехать со мной.
— Разумеется, — отозвался я и последовал за ним. Видит бог, это должно было случиться.
На улице нас ждал автомобиль с гербами Императорского двора на дверях и капоте. Глянцевый, чёрный, он блестел даже в тусклом петербургском утреннем свете. Мы тронулись почти бесшумно.
Я ожидал, что повезут в Зимний — все же угроза миновала. Но машина свернула в сторону Невского. Значит, Аничков дворец. Государь выбрал резиденцию, некогда принадлежавшую нашей бабушке, вдовствующей императрице. После ее смерти дворец пустовал.
Всю дорогу мы ехали в полной тишине. Только ровный гул двигателя и каменные физиономии чиновников Канцелярии по бокам от меня.
— Ваша светлость, с учетом обстоятельств я прошу вас сохранять почтительный тон в отношении его императорского величества, — проговорил Аксаков. — Вчера он потерял дядю.
— Я тоже, если вы забыли. И едва не потерял невесту.
Флигель-адъютант коротко кивнул и умолк.
Аничков дворец встретил нас холодной торжественностью. За чугунной оградой тянулись небольшие аллеи, дорожки были чисто подметены. Внутри — несколько постов охраны. Гвардейцы молча пропускали машину, но их лица были насторожены. Никто не расслаблялся.
Мне помогли выйти, провели к одному из боковых входов. Внутри — узкие коридоры, тёмное дерево панелей, вытертый ковёр, тишина. Лишь несколько адъютантов и камердинеров с черными повязками на рукавах. Траур. Не только по хозяйке этого дворца, но и по великому князю.
Мы поднялись по лестнице. Я узнал этот мрамор, эти зеркала. Вдовствующая императрица долго прожила в трауре, и это ощущалось. Тёмно-бордовые портьеры, пожелтевшие портреты, полумрак. Всё так же пахло воском и ладаном, как и при ней.
Но теперь траур был не только в убранстве. Он был на лицах. На форме. Повязки на рукавах, печальные взгляды. Символ большой утраты.
Аксаков остановился у высоких двустворчатых дверей, украшенных позолотой.
— Государь ожидает, ваша светлость, — сказал он.
— Я готов.
Гвардейцы у дверей расступились и распахнули створки. Меня поглотил свет мягкий свет большого помещения.
Зал был просторным и по-царски выдержанным в мрачной строгости. Потемневшие стены, золото карнизов, потолочные фрески, словно потускневшие от траура. Огромные окна были занавешены плотным бархатом, пропускающим лишь приглушённый дневной свет. На стене между окнами висел портрет покойного Фёдора Николаевича в парадной форме — в массивной черной раме.
Императорская семья уже собралась. Пусть и не полным составом, но приветствовать всех по форме у меня бы отвалился язык.
— Ваше императорское величество, — поклонился я.
Император Николай Петрович стоял у камина, в черном кителе без знаков отличия. Его светлые волосы были аккуратно зачесаны назад, лицо казалось жёстким, даже резким, но в глазах — мрачная решимость.
Рядом с ним — кузен Андрей. Точнее, теперь полноправный великий князь Андрей Федорович, глава своей семьи. Он был в повседневном мундире Спецкорпуса с чёрной траурной перевязью. Мы обменялись короткими кивками. Его лицо оставалось спокойным, собранным, но я понимал, каково ему было сейчас. Потерять отца и не сломаться — его обязанность. Последний экзамен, который он должен выдержать.
