– Они просто увидели, на что мы способны, – с напускной уверенностью сказал он офицерам. – И понимают, что было бы самоубийством нас преследовать. Возможно, они знают, где мы. Но не рискуют атаковать.
Рин молилась богам и надеялась, что он прав.
Прошла еще неделя, и небо оставалось пустым, но она все равно не могла расслабиться. А если Нэчжа просто решил сделать передышку и завтра вдруг все изменится? Возможно, он желает быстрой победы, а в горах на это трудно надеяться. Или посчитал, что не стоит их преследовать, это будет лишь напрасной тратой топлива и ресурсов. Но Рин прекрасно понимала, что им по-прежнему грозит уничтожение. Республика способна за секунды убить тысячи. Все может закончиться в любую минуту. Остается лишь идти вперед и надеяться, что Нэчжа опомнится слишком поздно и пожалеет, что не убил ее давным-давно.
Глава 19
Во время путешествия на дирижабле в Чулуу-Корих мир показался Рин таким маленьким. Но поход через гряду Байолей тянулся бесконечно, а горы, которые раньше она знала лишь как крохотную отметку на карте, простирались будто на всю империю. Изнурительные недели складывались в суровые, монотонные месяцы, возникало чувство, словно она всю жизнь карабкалась в горы, ежедневный кошмар стал рутиной.
Они научились подниматься по узким и коварным проходам с помощью веревок и ножей, воткнутых в лед. Научились поливать гениталии теплой водой, когда облегчались, чтобы не получить обморожение. Постоянно пили горячую воду с перцем, потому что только так могли согреться, а по ночам страдали от поноса.
Они узнали, какой пугающей может быть снежная слепота, когда глаза краснеют и слезятся и зрение пропадает на несколько часов. Они привыкли смотреть на серую тропу под ногами, а не на снег вокруг. В полдень, когда солнце светило так ярко, что сверкание белых пиков вызывало головную боль, они делали привал и отдыхали в тени шатров, пока не начинало смеркаться.
Они приспособились, так или иначе. Решили, что раз уж их не смогли убить гесперианские технологии, то и горы не сумеют, и нашли сотни способов остаться в живых вопреки всем усилиям природы.
Цзяну не становилось ни лучше, ни хуже. В основном он послушно сидел в фургоне, вырезая фигурки странных животных из заледеневших деревяшек тупым ножом, потому что Рин и Дацзы не давали ему ничего острее.
Он продолжал бормотать всякую бессмыслицу, перемежающуюся воспоминаниями. Всякий раз, когда Рин его навещала, он разглагольствовал о людях и событиях, о которых она никогда не слышала. Снова и снова называл ее Алтаном или Ханелай и очень редко настоящим именем. А еще реже смотрел на нее. Обычно он говорил, уставившись на снег, быстро нашептывал слова, будто она летописец, который должен записать его истории, пока Цзян еще что-то помнит.
Дацзы по-прежнему хранила молчание, когда Рин спрашивала ее о том, каким образом у Цзяна появилась Печать. Но словно в качестве компенсации начала отвечать на вопросы о других рассказах Цзяна. Каждый вечер, когда они разбивали лагерь, Дацзы садилась рядом с Рин и Катаем и рассказывала о том, чего Рин никогда бы не нашла в библиотеках Синегарда. Эти разговоры превращались почти что в допросы. Рин осыпа́ла Дацзы вопросами, одним за другим, и та отвечала со всеми подробностями, словно, приправляя истории мелкими деталями, могла отвлечь Рин от самого важного.
Рин понимала, зачем Дацзы это делает – та явно что-то скрывала. Но Рин была рада и этому. Разговаривать с Дацзы – все равно что получить доступ к книгам, содержащим все тайны никанской истории. Глупо было бы этим не воспользоваться.
– Почему Жига так похож на членов семьи Инь? – спросила она.
– Потому что он один из них, – ответила Дацзы. – Разве это не очевидно? Его отец – Инь Цзэсюй, младший брат наместника провинции Дракон.
– Брат Вайшры?
– Нет, дядя Вайшры. Тогда наместником был Инь Вара. Отец Вайшры.
Значит, Нэчжа – племянник Жиги. Рин гадала, не в крови ли у них эти способности, как у спирцев – связь с Фениксом. Однако отношения Нэчжи с Драконом были совсем другими. Жига был настоящим шаманом, из тех, кто свободно распоряжается своей силой. А Нэчжа – рабом какой-то злобной, извращенной твари, не существующей в материальном мире.
– Наместником должен был стать Цзэсюй, – продолжила Дацзы. – Он был прирожденным вождем. Решительным, беспощадным и способным. Вара был старшим, но всегда оставался ребенком. Слабым и боящимся любых конфликтов. Всегда склонялся перед теми, кого боялся. Через несколько лет оккупации гесперианцы решили возить мугенский опиум через гавань у Красных утесов. Вара согласился и послал младшего брата помочь гесперианцам провести груз по каналу. Вместо этого Цзэсюй начинил гавань взрывчаткой и затопил мугенский флот.
– Мне нравится Цзэсюй, – сказала Рин.
– Когда я впервые услышала его имя, он был уже мертв, – сказала Дацзы. – Но Жига много о нем рассказывал. Он всегда восхищался отцом. Тот был импульсивным сорвиголовой, не выносил оскорблений. С ним можно было поладить, но только если вы не убили друг друга при первой встрече.
– Видимо, гесперианцы его застрелили? – предположила Рин.
– Они хотели бы. Но открытая война еще не разразилась, и они не хотели ее спровоцировать, убив члена знатной семьи. Вара сослал Цзэсюя в оккупированную зону, на север провинции Лошадь. Выслал всю его семью и вычеркнул его имя из семейной родословной. Вот почему во дворце Арлонга нет ни одного его портрета. К тому времени как мы познакомились, Жига уже стал сиротой. Мугенцы замучили его отца до смерти в лагере, и только боги знают, что случилось с его несчастной матерью. Когда я впервые увидела Жигу, это было жалкое зрелище, кожа да кости, он копался в отбросах, чтобы не умереть с голода.
– Вы познакомились еще детьми, – уточнил Катай.
– Мы все выросли на оккупированном севере. Мы с Цзяном там и родились. А может, были детьми беженцев. – Дацзы пожала плечами. – Теперь уже и не вспомнишь. Мы рано потеряли родителей, и они не успели рассказать, из какой провинции приехали. Может, именно поэтому мы всегда выступали за унификацию. У нас нет корней, и мы хотели внедрить это повсюду.
Странно было представлять Триумвират детьми. Рин казалось, будто они появились на свет уже взрослыми, могущественными богами. Она редко задумывалась над тем, что когда-то они были такими же смертными, как когда-то и она. Юными. Испуганными. Слабыми.
Они росли в самый мрачный период никанской истории. До Третьей опиумной войны страна жила относительно мирно, но Триумвират родился в печальные времена. Они испытывали лишь унижение, угнетение и страдания.
Неудивительно, что они совершили все эти зверства. Неудивительно, что посчитали их оправданными.
– И как же вы выкарабкались? – спросила Рин.
– Мугенцев беспокоили только солдаты, а не дети. Нас никто не замечал. По правде говоря, самое сложное было ускользнуть от внимания хозяек борделей. – По лицу Дацзы мелькнули эмоции, задрожали губы, взлетели вверх брови, но это длилось лишь мгновение. – Мы не знали, куда идти, нам просто хотелось выбраться. Перейдя границу, мы много дней бродили по степи и чуть не умерли с голода, прежде чем нас нашли Кетрейды. Они приняли нас к себе.
– А потом вы их убили.
– Да, – вздохнула Дацзы. – К сожалению.
– И Кетрейды вас до сих пор за это ненавидят, – сказала Рин, только чтобы посмотреть на реакцию Дацзы. – Желают вам смерти. Ты ведь это знаешь, правда? И пытаются найти способ вас убить.
– Ну и пусть себе ненавидят, – повела плечами Дацзы. – В то время наша единственная стратегия была уничтожать всех несогласных. Как только они попадались под руку. В те времена угроза могла исходить откуда угодно. Мне жаль, что Тсевери умерла. Я знаю, что Цзян ее любил. Но ни о чем не жалею.
Как выяснилось, Дацзы сделала много того, о чем следует сожалеть. Рин вытащила из нее подробности обо всех этих событиях. Заставила признаться во лжи. В убийствах соперников. В том, как она хладнокровно и расчетливо приносила в жертву невинных. День за днем Дацзы рисовала образ Триумвирата, гораздо более беспощадного и могущественного, чем представляла Рин.
