Каким-то чудом Чернововк встретил Энея и Малыша. Из того разговора он ничего не запомнил — слишком устал и истощен был, вспоминалось только, как пили по очереди из трофейной фляги Энея, а потом Чернововк двинулся дальше, не в состоянии успокоиться, пока не увидит ее.
Катя, целая и невредимая, сидела у разрушенного пушечными выстрелами дома и чистила оружие.
— Долго ж ты.
— Немного замешкался.
Молча зашли внутрь, сбросили пропитанную смертью одежду и из последних сил любили на покрытой кирпичной пылью кровати, словно делали это впервые, любили на поле тысяч мертвецов, пели осанную жизнь.
...Она ждала за Будой, у дубов-близнецов. Взглядом Северин сразу прикипел к ее животу: тот изменился, вырос и выпятился новой жизнью, которую он начал... Сын или дочь. Его ребенок!
- Привет, Щезник. Долго ж ты.
– Привет, Искро. Немного замешкался.
— Ты потерял кошачьи усы... Что это хороший знак? Или попытка подсластить горькие слова? Какое известие ты принес после такого омажа?
Катя пряталась за шутками. Чернововк нервничал не меньше: холодными пальцами нащупал в кармане ящик, выдохнул и без лишних слов припал на одно колено.
– О Господи, – прошептала Катя.
Северин достал ящик, попытался откинуть крышечку, но та не поддалась. Через несколько невероятно долгих секунд панического конфуза вспомнил, что открывал ее, но с облегчением понял, что просто тянет не в ту сторону. Ящик расчехнулся, словно ракушка с жемчужиной, и явила сокровища удивленным синим глазам.
- Это... бриллиант? Настоящий бриллиант? Ты с дуба упал, Щезник!
- Катр Бойко, - Северин не узнал собственного голоса и еще несколько секунд вспоминал надлежащие слова. — Будешь ли ты моей женой?
Она взяла кольцо осторожно, словно живой бабочки. Завороженно разглядела чистый камень в золотой оправе, закрыла глаза на мгновение, улыбнулась.
— Целое состояние выбросил, оболтус!
И бросилась на него с объятиями. Северин прижимался крепко, но осторожно: бог знает, как нужно обращаться с тем животом!
– Я стану твоей женой, – прошептала она.
Счастье, подумал Северин, если я когда-нибудь попробую его вспомнить: вот оно, это мгновение счастье.
Катя позволила одеть ей обручальное кольцо на безымянный палец — подходило идеально благодаря опытному Захару — и впервые за семь лет знакомства чуть не заплакала. Это было удивительно и радостно в то же время.
- Северин...
– Да?
Она махнула рукой в сторону города.
— А ту огромную костер ты тоже зажег в мою честь?
— О чем ты... Ох, черт! – Северин присмотрелся. — Так где-то около «Тысячи лезвий»!
– И сейчас ты помчишься на помощь, – прищурилась Катя.
– Там же Буханевич!
— Справишься самостоятельно? Потому что мне дышать дымом лишнее.
— Прости, я о столько вещах хотел расспросить... Ты же не ответила ни на одно письмо. Встретимся в корчме, хорошо?
– Куда я денусь, – она помахала кольцом на пальце. — Скажи только, когда свадьба?
– Послезавтра!
– Да? Ты шутишь?
Северин молчал с загадочной улыбкой.
– Засранцю! Отвечай!
– Не шучу.
— С ума сошел?
- Отнюдь, - Чернововк попятился. — Небольшая сероманская свадьба для своих! Готовь платье!
Наслаждаясь ошарашенным выражением ее лица, Северин послал воздушный поцелуй и побежал на пожар. Впервые в его памяти он закончил спор последним.
Глава шестая
Корчма пылала.
- Погано!
- Предатель!
- Лжет!
Огонь извивался по полу, танцевал на столах и стульях, накалял сабли на стенах, сбегал по ступенькам, глотал ковры и гардины, растекался по коридорам, облизывал потолок. Огонь стукал и бушевал, неустанный и непобедимый.
Такой знакомый запах, да, Филипп?
Пахолок выводил из конюшен смущенных коней и едва сдерживал их, не зная, куда податься. Немногочисленные гости стояли со спасенными пожитками и таращились на охваченные пламенем комнаты, где больше никому не суждено было ночевать. Полуголый старичок бегал вокруг корчмы, обеими руками держа над головой образ святого Пантелеймона — пытался остановить распространение огня.
Остальные свидетели приветствовали пожар, подкармливали его книгами, вдыхали в нее жизнь из-за уничтоженных камней и пулей оконных стекол. Поджигатели имели характерные чересы и рвали глотки лютыми угрозами.
- Все зубы выбить!
— За ребра и на крюки, как Байду!
- Оттянуть пальцы и переломить руки! Чтобы никогда больше не писал!
Владимир Буханевич стоял с закрытыми глазами, прижимая к груди небольшой ящик и ржавую саблю. На его лице, белом, как молоко, проступало несколько свежих синяков. От разъяренной толпы корчмаря защищало полукруг Захара, Северина, Игната и Филиппа.
– Дайте с ведрами пройти! — кричали из-за толпы.
- Черта с два! Пусть эта скирда навоза сгорит дотла.
— Сейчас ветерок повеет и огонь на нашу корчму перевернется!
— Вот когда перевернется, тогда и будешь вопить.
— Сукины сыновья, чтобы вашими мордами просо молотили! Я всех сердюков города сюда приведу!
— Смотри не перестань.
Игнат стоял с близнецами наголо, у Северина и Захара были сабли наготове, а Филипп достал ножи. С противоположной стороны стояли два десятка разъяренных характерников. Температура разговора росла вместе с пожаром, у обеих сторон заканчивались аргументы, и Филипп знал, что до столкновения уже недалеко.
— Какого черта вы его защищаете? — снова проревел сероманец с красной повязкой на правом глазу. От него пахло алкоголем — впрочем, чуть ли не от каждого характерника в эти дни. - Отдайте нам подонок!
- Никакого самосуда, - ответил Захар и смахнул с макушки капли пота.
Несколько минут назад он лишился шляпы, потому что тот поймал рой искр и вспыхнул.
— Это будет не самосуд, а предупреждение каждому...
— Никакого самосуда, — перебил Филипп, за прошлые годы сыгравший с господином Буханевичем не один десяток партий в тавлию.
Расскажи об этом убитому священнику и его мертвому любчику?
Пламя ревело, пробивалось сквозь окна огромными языками, ползло к вывеске и вырезанному на ней Мамаю. «Под тысячей лезвий» была обречена: оставалось только наблюдать, как пожар превращает корчму в румянище.
Сквозь сероманцев прорвался какой-то подвыпивший мужчина.
- Иосиф босой! Мои лохмотья! — заорал бедняга и бросился внутрь.
Однако до двери не добрался, жар быстро отогнал его назад, и мужчина отчаянно огляделся.
— Чего вставали?! Тушите пожар!
– Зачем? - сказал кто-то. — Мы же ее разожгли.
– Пусть тебе греть! Мои лохмотья! Курва мать!
Потерпевший бросился на поджигателя. Менее чем через минуту избитого мужчину оттащили к колодцу приводить в чувство.
– Вы тоже этого хотите? — спросил одноглазый. — Не стоит рыцарям ссориться из-за скудного хлама. Отдайте его и идите с миром, братия.
— Тебе что сказали, глушь? – прошипел Игнат. - Никакого самосуда!
Раззявы, прибежавшие посмотреть на пожар, не знали, куда смотреть — то ли на умирающую корчму, то ли на ссору характерников.
От близкого жара ладони вспотели, хват ножей слаб. Филипп по очереди вытер ладони о штаны.
Давай разодраем глотку этому одноглазому.
– Вы на Севере воевали?
– Все там воевали, – ответил Северин.
— Так скажи мне, брат, разве мы за это дрались? Разве за это проклятие кровью подписывали? Разве за эту жизнь не знаем? Нет, порази меня гром! Не за это я потерял глаз! — предводителю поджигателей лопнуло терпение. — Отдайте хряка эфиопского, или возьмем сами!
– Не занимай, – спокойно ответил Северин.
Вот, подумал Филипп, сейчас все начнется. Количественное преимущество на стороне противников, четверо против двух десятков. Побьют, и побьют изрядно.
Мы с тобой стоим многих десятков!
- Псекрев! Вы что здесь устроили? – раздался знакомый голос.
Как Моисей, Ярема Яровой развел человеческое море и присоединился к старой шайке. За годы, прошедшие после их последней встречи, брат Малыш стал выше, коренастым и шире в плечах. Правда, похудел в брюхе.
