- Что у тебя за пиявка на подбородке? — некстати захохотал Игнат.
— Борода, болван, — ласково ответил Ярема.
Шляхтич приветливо махнул друзьям, достал из-за череса ныряльщик и стал перед серомантом с повязкой на глазу.
– Вижу, ты здесь за атамана. Курень?
- Военные, - воспаленный глаз оценил нового игрока. – Кто спрашивает?
— Брат Малыш, он же Ярема Яровой. Объясните, какого черта вы подожгли корчму и не даете ее тушить.
— Испугать дедушкиным именем надумал, парень? Я есаул не боюсь, — одноглазый харкнул под ноги. — Корчму подожгли, чтобы выкурить оттуда сына, который боялся выйти, когда вежливо звали! Панство терпеливо ждало, но у страха духа не хватило взглянуть в глаза тем, кого он опозорил на весь Гетманат! Прячется за чужими спинами, а у самого жижи трясутся.
Буханевича действительно били дрожь, как в лихорадке.
— Что он сделал?
- А ты не слышал, брат? — сероманец показал саблей на трактирщика. - Это говно нераздавленное Серый Орден оболгало!
— Цепую книгу лжи нашкрябало! - подхватили из толпы.
- Что за книга?
Зачем мы их слушаем? Пора пролить кровь!
- Впервые слышишь? — усмехнулся одноглазый и передал Яреме книгу. – Посмотри, брат. Оставил одну именно для такой ситуации. Хотя хотелось сжечь ее, ох как хотелось! Едва сдержался. Тебе хорошо видно или добавить еще огоньку?
Палии захохотали. Шляхтич взял в руки большой том.
— «Летопись Серого Ордена: правдивые рассказы о оборотне и их преступлениях, выведанные и записанные Владимиром Буханевичем», — прочитал Ярема вслух.
— Читай громче, брат, — сероманец ткнул пальцем на защитников Буханевича. — А вы послушайте и скажите, стоит ли он вашей защиты!
Внутри корчмы что-то громко обрушилось. Скоро верхние этажи не выдержат, подумал Филипп. Огонь отвлекал и завораживал: будто большая купель — подходи и погружайся...
Снова ты о самоубийстве?
Очистка. Увольнение. Превращение. На пепел, на уголь... Углерод, стержень жизни. Разве его жалкое существование заслуживает слова «жизни»? Рядом стоят друзья, которые не подозревают об этом проклятом голосе в его голове... Майя ушла навсегда... Сколько еще медлить?
Позволь нам соединиться.
Не слушать, не слушать! Броситься в горнило, голос исчезнет, все вокруг тоже исчезнет... И наконец-то наступит тишина. И забвение. И покой.
Но ты этого не поделаешь.
- Варган, - Игнат толкнул его в плечо. — Что заклял?
Яровой читал вслух:
— «Характерщик ребенка ее взял и саблей на него замахнулся; «разрубаю младенца пополам, если не согласишься», с хищной улыбкой сказал, на слезы не помиловавшись; коленковала, вымаливала мать своего первенца у химородника; «я от тебя волка яростно отогнал, жизнь тебе спас, и сын твой джурою мне станет», отвечал на это серая и сверкал саблиной; «но ты сам был волком тем свирепым», причитала мать отчаянно; замахнулся характерник снова и лицо ярость исказила, потому что разгадала женщина его хитрость; «отдам, отдам, не руби только дитя мое», заголосила горопашная и поклялась святым крестом; повернул сероманец младенца, спрятал саблю за черед и рассмеялся; «Вернусь через десять лет и пойдет он со мной джурой, а когда забудешь это обещание, черная смерть заберет тебя и всю семью, вот моя воля колдовская», сказал характерник и опрокинулся на волка»... — на этом Ярема свернул книгу и гневно тряхнул гривой. — Что за чертовой бред?
Ты бы так не поступил, правда, Филипп?
— Бред, который сейчас по всем паланкам людям бесплатно раздают, — ответил одноглазый. - На площадях, на улицах, на рынках. Только до Буды не добрались, потому что здесь за такое на кол посадят!
- На кол его! — поддержали одноглазого многочисленными призывами.
— Выскребку доверил свою историю этому! А он ее извратил так, будто я малолетняя девчонка изнасиловал! — крикнул кто-то из поджигателей.
– Я такого не писал, – вдруг закричал Буханевич высоким голосом.
— За жопу свою испугался, лжет? Думал, что все пройдет?
– Я! Такого! Нет! Писал! — отчаянный восклик Владимира завис оборванной струной.
Корчмарь пошатнулся, но Филипп успел его подхватить: Владимир чуть не потерял сознание: надышался дыма, разволновался.
Брось его! Он гнусный разгильдяй.
— Годами уши прожужжал, как напечатает рассказы! Привлекал всех к себе! Интересной былью за крышу над головой расплатиться! – кричали характерники.
— Много тебе заплатили, Иуда? Тридцать сребренников, как и всем предателям?
— О твоем деде, брат, там тоже есть, — заметил одноглазый Яровой. — Как прочтешь, сам этого писака убить захочешь.
— Может, и захочу, но этого не буду делать. Полно! — шляхтич махнул ныряльщиком. – Вы уже уничтожили его дом.
— Этого недостаточно, брат.
Наконец-то битва!
- Господа рыцари.
Отряд прибыл как раз вовремя. Несмотря на количественное преимущество сердюки выглядели неуверенно, глядя на сероманцев, зато их руководитель держался спокойно.
— Прошу предоставить проход пожарным, чтобы помешать распространению огня на другие здания.
После реформы одностроев офицерство Гетманата не носило кунтушей — только Серый Орден и сердюки Волчьего города, как исключение, остались верны древней традиции. Одноглазый несколько секунд изучал кунтуш пришедшего, а затем кивнул. Сироманцы расступились и пожарная жена бросилась окапывать страждущую корчму.
– Ваших рук дело? – спросил офицер.
– Нет, – улыбнулся одноглазый. – Считайте меня свидетелем.
— Тогда засвидетельствуйте, почему поднялось насилие.
— Небольшой спор вокруг искусства.
— Вижу пожар и обнаженное оружие. Пожалуй, собрались самые ярые ценящиеся искусства Гетманата, - сердюк вздохнул. - Господа рыцари, сейчас в Буде ваши дни, я понимаю. Но хватит одной сожженной корчмы. Разойдитесь, чтобы моим людям не пришлось применять силу.
— Господин офицер, как считаете, на чьей стороне сила в этой схватке?
Его борлак дернулся, но офицер сохранил спокойный тон.
– Отец мой служил часовым и погиб в Волчьей войне на стороне Серого Ордена. Я прекрасно знаю, что мои люди не способны противостоять характерникам, поэтому прошу уйти без боя. Надеюсь, вы сможете разрешить свои споры по искусству за пределами...
Вдруг Буханевич вскрикнул, выпустил из рук монашество и упал на колени подкошенным снопом. Из-под его левой лопатки торчала рукоятка ножа. Захар дернулся и бросился вдогонку метнувшему лезвие подступнику, а Филипп осторожно подхватил раненого трактирщика. Северин помог уложить Буханевича на землю, осмотрел раненую спину и пробормотал: «царапина».
Вот если бы ты это сделал, Филипп, ему бы уже ничего не помогло.
Одноглазый сероманец расхохотался и довольно похлопал ладонью по чересу.
— Привыкай к критике, писатель! — крикнул он без сознания Буханевичу.
– Мы расследуем этот инцидент, – процедил офицер.
– Не сомневаюсь, – ответил характерник, подмигнув единственным глазом офицеру. — А мы, по вашей просьбе, вежливо разойдемся.
– Я найду вас для свидетельств.
Одноглазый пропустил мимо ушей слова сердюка и бросил Яреме:
— Книжку оставь себе, брат. Будет чем подтереться.
Северин одним движением выдернул нож. Сразу пустилась кровь, но Чернововк уже ворчал заговор, добавляя неизвестных Филиппу пасов руками. Знакомый запах щекотал ноздри, поднимал волоски на коже, разливался слюной во рту.
Обожаю этот аромат!
Филипп закрыл глаза и собрал всю силу воли, чтобы подавить возбуждение, пока никто не заметил. Раненый Буханевич на мгновение пришел в себя, прохрипел «обманули» и снова потерял сознание.
Может, разорвать ему глотку? С милосердием.
Северин завершил заклятие, проверил рану, удовлетворенно кивнул и принялся считать пульс трактирщика. Захар вернулся, кивнул головой: нападавший скрылся. Ярема дождался, пока поджигатели разойдутся, опрокинулся несколькими словами с офицером и подошел к друзьям.
— Вовремя ты нарисовался, светлейший, — объявил Игнат и спрятал близнец за спину. – Хорошо потянул время! Со всем уважением, братия, но нам бы надрали сраки.
