В голосе его были нотки разочарования, словно отказ Яна от послушания, отрицание своей сущности и места в семье и в пекле разбивает несуществующее сердце Смога.
И он продолжил:
– Пытаешься выдать себя за человека? Думаешь, самоотверженное благородство, которому ты научился у людей, тебе поможет? Кого-то спасет? Неужто желаешь защитить его? Осчастливь меня, скажи, что людское милосердие, эта слабость, все же не до конца пропитала твою бессмертную драконью душу.
Разумеется, Яну очень хотелось заявить, что Константин способен за себя постоять. Но здесь и сейчас любой из детей Смога был практически бессилен перед отцом. Даже объединившись, они не сумели бы с ним совладать.
Ян молчал, его губы были теперь как тонкая нить. Внешне непоколебимый, спрятавший эмоции глубоко внутри, не выпуская ни единую наружу.
Глаза-прожекторы Чернобога оторвались от него и сурово легли на Константина. И внезапно перебрались на меня. Мое тело сковала тяжесть, будто некий груз молниеносно опустился на плечи, а затем неровно забилось сердце. Смог буквально сжал его в тиски, проникая в мое нутро, завладевая, контролируя, заставляя сердце сокращаться неправильно.
Я изо всех сил напрягла легкие, чтобы сделать более глубокий вдох и попыталась успокоить разыгравшееся воображение, не поддаваясь страху, но ничто не сработало.
– А она? – с презрительной интонацией вопросил Чернобог.
Прожекторы скользили по моему телу и лицу. Чернобог разглядывал меня, но уловить выражение лица Смога из-за маски было невозможно.
Да и было ли у него осязаемое лицо?
Он бросил, прерывая паузу:
– Неужели это очередная глупая человеческая привязанность? Как нелепо. Разве ее существование не делает бессмысленной твою прошлую жертву, Константин? Ты едва не лишился жизни из-за смертной возлюбленной. Но выяснилось, что вечная любовь растворилась за десяток жалких веков, не оставив и следа. Ты – невредим, девицы навсегда не стало, твоя мать в итоге не простила мне твоего убийства и все равно через некоторое время ушла от меня. Братья и сестры приняли твою сторону, покинув семью, а расщепленная человеческая девчонка уже ничего для тебя не значит. Это ли не поступок играющего мальчишки? Незрелого. Эгоистичного. Взбалмошного, каким ты был всегда.
Я затаила дыхание. Чернобог думал, что я новая возлюбленная Константина. За все время разговора Ян ни разу не взглянул на меня, стараясь не привлекать ко мне внимания, но это не помогло.
Чернобог явно не в курсе, кто я такая и зачем нахожусь в нави, и первым и единственным логичным для него объяснением было то, что я тут из-за Константина.
– Ты предпочел не называться моим сыном, но не мой ли долг как настоящего отца избавить тебя от позора, от очередной беспечности твоих поступков? Не я ли должен направить тебя на путь истинный? Возможно, хотя бы на сей раз ты отблагодаришь меня.
Проходит секунда, за которую я почти не успеваю сообразить, что произошло.
Слышу громкий пронзительный крик издалека, еще не понимая, кому он принадлежит, чувствую острую боль, моментально расползающуюся по правой стороне тела, и осознаю, что визг – мой собственный. Память мигом воспроизводит случившееся, причем чисто рефлекторно, давая мне увидеть все с опозданием: Чернобог коротким кивком отдает приказ туросику, державшему меня, лезвие клинка отнимается от моей шеи и мгновенно и точно вонзается в правое бедро.
Я чувствую сталь под кожей, в раскаленных от горячечной боли мышцах, в пульсирующей кровоточащей ране, ощущаю, как лезвие пробуравливается дальше и дальше, втыкаясь в кость. Сердце стучит бешено и громко, заглушая мой новый вопль.
Боль заполняет собой все, и я закрываю глаза, вижу перед собой лишь ослепляющие вспышки белого света, вместо того что предстало взору мгновение назад: лишь помню, что Ян сорвался с места.
Константин был нерушим, но Ян…
Чернобог тотчас сделал мне еще больнее, в ответ на первые же шаги старшего сына по направлению ко мне, желая остановить его. Владыка пекла выставил вперед руку, сжатую в кулак, и мое сердце вновь сдавили тиски.
Нет, то не было игрой моего воображения, не знаю как, но он будто на самом деле вонзил пальцы в мою плоть, крепко стиснув трепещущую сердечную мышцу, и теперь я пребывала в обжигающей тьме, наблюдая за взрывающимся белым светом, догадываясь, что если Ян может влиять на разумы, подчиняя их себе, то причинять лишь одной мыслью боль – уникальная способность Чернобога.
Вот почему Тьма избрала его править адом. Ведь такова его сила. И эта сила, вызвавшая мои громкие крики, заставляет Яна остановиться, не приблизившись ко мне, поскольку именно так работает шантаж.
Подчиняясь, мой дракон замирает – и боль отступает, отливая волной, и крики сменяются тяжелыми стонами отчаяния. У меня даже получается приоткрыть глаза, поднять тяжелые веки.
Синие электрические молнии разъяренно мерцают рядом с Яном, но он не может направить их в Смога. Он знает, чем все обернется – туросик убьет меня за полсекунды, а затем Яна расщепит отец, потому что это требует мизерных усилий.
И столь печальный очевидный факт сковывал Яна, причем так же, если бы его поместили в клетку, как если бы поработили его душу. Смог полностью контролировал сына, шантажируя его, даже не прикасаясь ни к одному из нас, а всего-навсего вытянув руку.
Ян молчит, стиснув зубы. Вижу Валентину, Алексея, Гая – бледных и виноватых. Опустошенный недвижимый Константин стоит на коленях, его взгляд направлен в пол.
Реакция Яна, то, как он стремительно двинулся ко мне в моменте пытки, когда все остальные – особенно Константин – не шелохнулись, действительно сбивает Чернобога с толку.
И он быстро понимает, что ошибся. Я важна не для Константина, а почему-то для Яна. Чернобогу не надо объяснять – он начинает догадываться.
В глазах Смога воспламеняется праведный гнев. Прожекторы больше не светят белым, а отливают оранжевым, плавно переходя в красный. А после вновь становятся цвета пустоты.
Константин его уже не волновал.
– Мне следовало поинтересоваться, чем ты занимаешься в яви все это время, – процедил Смог, глядя на Яна, и задумчиво хмыкнул: – Значит, человеческая оболочка что-то значит для тебя… – Владыка пекла посмеялся, горько, едко. Угрюмо. А затем в его голосе послышался новый запал энергии, урагана зла. – Что же это? – вопросил он. – Жалость? Негодование из-за того, что пытают твоих питомцев? Порыв знаменитого людского благородства?
– Ничего необычного, – ровным тоном ответил Ян, храня непоколебимость, защищаясь ею как броней. – Она просто человек. Оставь ее в покое. Девушка невинна и попала сюда случайно. Нет смысла причинять ей вред.
Ян продолжал делать вид, что мы друг другу никто. Ни разу его взгляд не скользнул на меня, обнажая тревогу. У него отлично получалось управлять своими чувствами и мимикой, но отец хорошо его знал.
И что-то не давало ему покоя, рождая подозрения.
Смога заинтересовали речи Яна, равно как и его необычное поведение несколькими мгновениями ранее. Желая получить ответ, он молниеносно обернулся ко мне, вскинул ладонь и моментально сжал ее в кулак.
Острая боль пронзила мое сердце, непереносимая и жгучая: теперь его сжимали изо всей силы.
Боль ползла от сердца к рукам, животу, спине, шее и челюсти, охватывала голову, всю поверхность кожи и даже глаза. Она ежесекундно возрастала. Реальность блекла, зрение отказывало – расплывался зал и собравшиеся здесь. И только слух не переставал функционировать, я отчетливо слышала свой истошный вопль, переходящий в бесконечно долгий крик, длящийся, как мне казалось, несколько минут, пока незримая сила властелина ада безостановочно терзала меня.
Позже я различила голос Яна, больше не сдержанный, не хладнокровный, не безэмоциональный.
И голос гневно приказывал меня отпустить, а потом, спустя несколько новых волн страданий, обрушившихся на меня, уже просил и молил: «Пожалуйста, прекрати… Пожалуйста… Смог… Хватит».
