– Они убили ее, да? – спросил он. – Твою бабу? Я видел, как ты положил в машину тело.
Мне почему‑то самому захотелось его ударить, и если честно, то удержался я с большим трудом. Это тварь еще и на больное давила. И никакого сочувствия в его голосе слышно не было. Он ведь, падла, еще и выебывается, и прямо говорит, что мы – враги, и добром говорить он не станет. Значит, без членовредительства разговор точно не пойдет.
– Они бы раньше вас обоих убили, если бы я их не остановил, – сказал он. – Очень уж им хотелось, после того, как ты Левше кадык сломал. Меня только одно интересует: где вы стволы взяли? У американцев? Изгой‑то у тебя в доме ничего не нашел.
– Потому что искать не умеет, – ответил я. – Так себе из него ищейка оказался. Я сейчас об одном жалею – сдох он очень легко и быстро. Только вот тебе это не грозит. Если не ответишь на наши вопросы, не расскажешь то, что мы хотим услышать, умрешь очень больно и плохо, Фред.
– То есть, его все‑таки ты отработал? Той ночью, когда мы тебя у Катьки нашли?
Ответа тут не требовалось, и так все было понятно. Но он спросил:
– Так ты ее трахнул в итоге все‑таки? А то мы тебе завидовали все – и самая красивая баба в деревне, да еще и милфу эту трахаешь. Она‑то, кстати, как восприняла, что ты не дома ночевал? Поскандалила?
Я почувствовал, как на глаза мне легла кровавая пелена, даже руки затряслись от ярости. Слушать это я больше не мог. Я поднялся, пнул его в живот, а когда он согнулся, сел сверху, придавив Фреда коленом к полу. Нож будто сам прыгнул мне в руку.
Бандит рванулся один раз, второй, пытаясь сбросить меня с себя, но не смог – я надежно придавил его, да и весил уже примерно столько же. Схватил левой рукой за подбородок, заставил повернуть башку, а потом прижал нож к уху.
– Ну давай, – просипел он. – Одно ухо ты мне уже откусил. Давай второй отхуячь. Взял нож – режь, хули.
Я схватил его левой рукой за ухо и резким движением резанул ножом. Он все‑таки не выдержал и заорал, громко, так, что в ушах зазвенело. Но я провел ножом дальше, и так пока не откромсал ему ухо окончательно. Из раны полилась кровь, темная и блестящая в свете фонаря.
– Еще раз что‑то такой услышу, сука, я тебя твое же ухо сожрать заставлю! – заорал я ему в лицо, не узнавая своего голоса. – Буду слышать, как ты хрящами хрустишь! А потом член отрежу, понял?!
Он уже ничего не говорил, только орал. Я отшвырнул ухо куда‑то в угол, встал, а потом снова добавил ему ногой в живот. От новой боли тот притих.
– Может лучше было «тапик» принести? – спросил вдруг Гром у меня за спиной.
– А у нас он есть? – я повернулся.
– Нет, – тот покачал головой.
– А чего тогда предлагаешь?
– Да это я так, по привычке, – он покачал головой. – Ну ты и мясник, Край.
– Да он заебал выебываться, бля.
Я снова ткнул Фреда ногой, уселся рядом, снова схватив за лицо и заставив повернуться к себе, а потом прижал нож к глазнице. Тот глаз закрыл, естественно, на веки потекла кровь с ножа.
– Ты сейчас, либо отвечаешь на наши вопросы, либо эта боль тебе блаженством покажется, сука! – прорычал я. – Она станет постоянной, но хуй я тебе дам к ней привыкнуть. И под конец ты меня сам умолять тебя убить будешь. Понял?
– Пошел ты на хуй, урод… – просипел он. – Это все из‑за тебя…
Я держал нож у его глаза, и какое‑то время мы просто смотрели друг на друга. Я дышал тяжело, глухо, как зверь. Он – чуть учащённо, но всё ещё упрямо.
– Ты думаешь, что твой пиздежь что‑то изменит? – произнёс я тихо. – Думаешь, что выдержишь? Не ты первый, и не таких обламывали. Ты же просто падаль, которая думала, что мир теперь пизда, и он под тебя ляжет.
Он молчал. Только открытым глазом моргал.
Я повернуся к Грому.
– Сходи к Саше, возьми у нее скальпель. И пару гвоздей гвоздей принеси. Поржавее, чтобы зацепистее были.
Гром кивнул, вышел. Внутри меня было странное ощущение. Не бешенство – оно уже прошло. Осталась только тяжесть и чёткое понимание, что надо дожать. Я ткнул Фреда кулаком по ребрам, легонько. Он застонал – видно было, как отзывается боль в ребрах.
– Смотри, Фред. Я ведь могу просто тебя убить. Висок проткну, секунда – и пизда. Или нож в печень – пять минут, обоссышься, но будешь жив еще какое‑то время. Но я могу сделать и по‑другому. Могу снять с тебя кожу, как с кролика, могу гвоздь под ноготь вогнать. Или еще повеселее могу что придумать. Скажем, связать и отвезти в Судак, бросить там посреди улицы. А потом буду слушать, как ты орешь, пока тебя жрут.
Он молчал, только косился на меня открытым глазом.
– Вы за Лику уже ответили, но не до конца. Твои парни сотни сложили, но я не успокоюсь, пока вас все в расход не пущу. А ты первым будешь. Но умрешь очень больно, если не расскажешь то, что мы хотим слышать.
– Давай уже, – прохрипел он. – Пока ты только пиздишь, и не делаешь ни хрена.
Из его отрезанного уха на пол натекла лужа крови, но он держался. Сильный мужик, ничего не скажешь. Я его даже зауважал. Но все равно нужно зажать.
– Нет. Ты не понял.
Он снова посмотрел на меня, и на этот раз в его глазах я впервые увидел не вызов, а что‑то другое. Что‑то, что больше походило на сомнение.
Гром вернулся, в одной руке он держал жменю мелких ржавых гвоздей, во второй – молоток.
– Саша скальпель не дала, – виновато проговорил он. – Выставила.
Однако. Впрочем, чего‑то подобного и стоило ожидать. Я взял один гвоздь, посмотрел на него в свете фонаря. Действительно, он поржавее выбирал что ли? Потом я вытянул руку Фреда, сел сверху, чтобы он не двигал ей, и просунул кончик гвоздя под ногтевую пластину. Ногти у него были толстые, жесткие, чуть желтоватые.
– Я спрашиваю, ты отвечаешь, – проговорил я. – Если нет, тебе будет очень больно.
Я взял молоток, медленно, не спеша, поднял его над гвоздём. Бандит дернулся, но Гром подошел с другой стороны, и сел ему на вторую руку. Теперь Фред оказался распят на полу, и не мог пошевелиться.
– Где ваша основная база?
Начнем с общих вопросов, проверим то, что нам рассказах Сухой. Если сойдется – будем задавать следующие.
Фред промолчал.
– Хорошо, – сказал я и ударил.
Гвоздь вошёл примерно на половину длины. Он закричал. Не так, как кричал раньше, теперь его голос звучал протяжно, хрипло. Бандит визжал, захлебываясь болью. Слюна потекла по его подбородку, он мотал головой, словно надеясь вытряхнуть эти ощущения из головы.
– Сука… сука ты… – прошипел он. – Надо было тебя сразу в расход пустить, как только увидел.
– Не пустил, и теперь за это отвечаешь. Ну? Говори?
Он только пытался отдышаться. А я ударил еще раз, уже сильнее, вгоняя мебельный гвоздь на всю длину. Он заорал, опрокинулся назад, ударившись головой так, что было слышно, как челюсти щелкнули. Потом – обмяк. Не потерял сознание, но лежал, дрожа.
– Воды, – выдохнул он. – Дай воды…
– Отвечай – и будет вода. Где основная база.
Я поднял молоток во второй раз, и он замотал головой. Все, спекся нахуй.
– В Белогорске основная база, но там благодаря тебе людей осталось немного. В Керчи на зоне, но они там сами по себе работают. И в Кировском.
– И где сидит Мансур? – задал я следующий вопрос.
– Нигде он не сидит, – замотал головой. – Мансур нигде надолго не останавливается, он всегда по острову мотается. Когда мы очередную деревню под себя подминаем, он приезжает и лично с местными базар ведет. Его лучше слушают.
Пока что он говорил примерно то же самое, что и Сухой. Значит, тот не врал. Что ж, хорошо, теперь мы послушаем его, а потом поговорим уже со вторым бандитом. Будем задавать те же самые вопросы. Если ответит – то можно будет поверить, возможности сговориться у них не было.
– Хорошо, – сказал я и резким движением выдернул гвоздь.
Давление на палец ослабло, и он выдохнул с облегчением. Под отбитой ногтевой пластиной расплывалось сине‑бурое кровавое пятно, немного пролилось на пол. Я подставил гвоздь уже к среднему пальцу, снова поднял молоток.
