Бессонница.
Ночь — долгое медленное путешествие в никуда.
Катя сидела над Оленькой. Пыталась вообразить ее сны по выражению личика. Любовалась смешным носиком, размеренно сопел. Проходила вокруг дома, слушала безлюдное пространство, разглядывала звезды. В свете светильника изучала и выдумывала маршруты на любые случаи. Чистило оружие. Беззвучно, чтобы не разбудить малышку, плакала.
Бессонница.
Бесконечные, одинокие, лишенные смысла ночи несли уныние и не разграничили дней. Катя терялась в датах, из-за чего едва не схватила лунное иго. От полного истощения спасал короткий дневной сон и неделю новолуния: на новолуние характерница засыпала, как убитая, видела удручающие кровавые сны, зато просыпалась утром полной сил.
Бессонница пришла с вторжением. С тех пор Катя разошлась с шайкой и выживала одиночеством: кочевала от тайника к тайнику, добывала припасы, оберегала дочь, искала утраченный покой. Давно забыла, как чувствует себя молодая привлекательная женщина — любой любознательный взгляд незнакомца вызывал тревогу. За малейшее подозрение, что ее выдадут борзай, она избивала первой, избивала безжалостно, избивала, стреляла, резала... За себя и за Олю. В мире, где с разрешения государства и согласия людей охотились на сироманцев, не оставалось веры в милосердие. Жизнь постоянно доказывала, что характерница рассуждала правильно. Например, как в корчме несколько месяцев назад.
Корчма сразу ей не понравилась. В дальнем углу пировала шумная группа, а мужчина, сидевший на главном месте, имел на себе форму борзых. От группы удалял шум зала, и никто не обратил внимания на его появление. Катя взвесила, стоит ли оставаться на ночлег: на улице хлынул ливень, усталость сказывалась, теплый сверток на груди возился и пыхтел — признак, что вскоре Оля потребует поесть. В другую корчму ехать немало, поэтому Катя решила рискнуть.
Седая корчмарка гостеприимно провела ее в небольшую комнату «с тихими соседями». Полюбовалась Олеей, которая начала капризничать, рассказала о внучке Лесю такого же возраста, поинтересовалась, что делает молодая мама в придорожной корчме наедине. Катя пробормотала привычную ложь об убитом ордынцами мужчине и путешествии к родным подальше от войны. Корчмарка бегом взглянула на ее скрытые под одеждой сабли, перекрестилась и принесла ужин в комнату, чтобы гостя не толкалась с малышом в шумный зал.
– Прочь забыла, – женщина тепло улыбнулась. — Панна, не против ли вы проверки порезом? Хорти Святого Юрия, которые сейчас здесь гостит, требуют ее у каждого гостя.
– Я очень устала с дороги, – характерница изо всех сил сжала ложку. Бесовые борзые! – Поэтому предпочла бы пройти все эти ритуалы завтра.
— Панна, только один небольшой порез. Минутное дело.
В Буде они залетали в каждый дом. Кто с серебряным ножом, кто с простым. Резали всех от мала до велика: ожог от серебряного пореза или неуязвимость к стального равнялись смертному приговору.
— Может, они и ребенка мне ножом штрихать?
— Нет, панна, нет! Куколку вашу не тронут, речь идет только о взрослых! Понимаете, ныне божьих воинов осталось не так много, а оборотней до сих пор не...
– Мы с дочкой после долгой дороги хотим отдохнуть. Не отчитываться перед незнакомыми мужчинами о том, что у меня кровь может льняться не только между ног, но и от порезов.
- Прошу, панна, всего минутка, после ужина, - корчмарка отошла к двери, обернулась и сказала строго: - Такие правила.
Стукнула дверью. Вот седая хвойда!
С Олей на груди против вооруженных серебром Катя не имела шансов.
Она бросила голодный взгляд на поднос, где дымился ужин, выругалась и тьмом зарядила пистолет. Проверила коридор: пусто. Незамеченной скралась к выходу. Оля перестала хныкать и сосредоточенно хмурилась, словно почувствовала важность момента. В дальнем углу старая мегера болтала с группой борзых — наверное, докладывала о подозрительной молодице, которую следует проверить как можно быстрее.
– Куда это вы, – удивился конюшенный. — Только приехали! Ливень и ночь во дворе...
- Сидлай!
Шаркань, всегда готовый мчаться, приветствовал ее возвращение бодрым ржанием.
- Скорее!
Влажные ремни дорожных сумок ускользали из рук, и характерница шипела от ярости. Стайничий пришел на помощь, заставил непослушные саквы занять места. Катя поправила платок-люльку, скрежетнула зубами от боли в усталой спине и запрыгнула в седло: ребенок в левой руке, пистолет в правой руке, вожжи — в зубах.
Из корчмы высыпало пятеро мужчин, один имел черную форму с белым крестом.
– Стойте, панна, – прокричал сквозь дождь.
Он единственный имел ружье. Другие двинулись голыми руками с намерением перекрыть дорогу. Никто не заметил ее оружия. Господин или пропал!
Сверкнула молния, и пиштоль ухнул в голову белокрестного. Борзые от неожиданности обалдели, а Катя дала Шарканью острогов и помчалась под аккомпанемент грома в иссеченную ливнем тьму, прижимая дочь к полной молоке груди. Оля плакала, испугана выстрелом, а Катя шептала к ней:
— Не плачь, доченька, не плачь... Пусть наши враги плачут...
Она должна была быть бесстрашной ради дочери. Сильной, какой не была ради себя. И она старалась, усилия пыталась быть такой! Пока вдруг ее силы не иссякли. Она дошла до предела.
Однажды зимней ночью, в очередную бессонную ночь, Катя поняла: все напрасно. Жить так бессмысленно. Сколько еще прятаться? Как долго скитаться? Луне? Годы?
Бегство? Бесполезная попытка отодвинуть неизбежно. Надежда? Мерзкий самообман. Рано или поздно она ошибется... Разве сожжение ненавистными борзыми будет легче смерти от собственных рук?
И тяжесть последних недель исчезла. На измученной душе стало легче. Пьянящими шагами, как лунатик, Катя приблизилась к спящей Оле. Что за судьба будет ждать ее в мире, которому она провинилась только своим рождением? Неужели она обречена на жалкое существование в колесе вечного бегства? Это извращенное изменение дней невозможно называть жизнью!
Да! Милосердно позволить ей пойти по первой... И с чистой совестью пойти следом. Они обе заслужили покой.
Пожалованный отцом нож застыл над маленьким хрупким горлышком. Лишь одно движение, быстрое и безболезненное — и все кончится. Она выросла эту жизнь в собственном лоне, месяцами чувствовала, как она начинает шевелиться, расти, бить ножками у ребра изнутри... Несколько болезненных часов она выпускала его в свет, кормила собственным молоком, так что только она имеет право... Оля потянулась, зевнула и сонно клепнула, рассматривая блестяще блестяще.
Катя откинула нож и дала себе пощечину. Второго, третьего, четвёртого. К крови, к синякам! На коленях просила у малыша извинения, пинала себя последними словами за слабость. Впервые в жизни отчаяние затмило смысл… и, мир ей свидетель, это было в последний раз! Безразлично к нищете, безразлично к вечным побегам, безразлично к проклятым борзам! Катя подхватила нож и разрезала ладонь, присягнув на крови стоять против всего мира ради дочери.
Ведь только благодаря ей она не сошла с ума. Благодаря ей всегда имела внимательную слушательницу и видела светлый лучик посреди бесконечных сумерек. Благодаря ей чувствовала родную кровь рядом и цель впереди... Казалось, что они были вместе много-много лет.
Воспоминание о том случае прижигало стыдом. Никогда и никому Катря не расскажет об этом, но каждую ночь, каждую длинную ночь, при взгляде на дочь она будет об этом вспоминать. Проклятая бессонница!
Бессонница...
Характерница, потирая синяки под глазами, размышляла, куда двинуться дальше. Нынешняя тайница, то есть усадьба Буханевича, была хорошим убежищем, но Катя чувствовала к этим стенам сразу. Далекая от деревень и битых дорог избушка для укрывательства сероманцев была приобретена за деньги, которые принес Владимиру трехклятую «Летопись Серого Ордена». Разве не гади? Рыцарь знала, что Буханевич не писал той лжи, но поделать с собой ничего не могла, и приезжала сюда только потому, что хорошо устроенных тайников было мало.
