Теперь вопрос другой: кто там у нас глаз с Ксюни не спускает?
Лежу. Тихо. Дышу в пол-легкого. Прислушиваюсь. Сечевик отходит. По шагам слышно — тяжелый он, медленный, уверенный.
Жду, пускай уйдёт подальше. Минут через пять, когда всё окончательно стихает, цепляю пальцами крышку, приподнимаю чуть-чуть, до узкой щёлки. Глянул — чисто. Ни шагов, ни голосов.
Открываю пошире, двигаюсь медленно, тихо-тихо, без единого скрипа. Вылезаю, приземляюсь на корточки, сразу оглядываюсь — лес, машины, ни души. Дальше — заброшенный завод.
Ветер тянет сыростью, в воздухе запах еловых лап. Где-то щёлкают птицы, стрекочут стрекозы.
Поправляю ремень, нащупываю кобуру — пистолет на месте. Хорошо. Три ножа при себе. Пара стекляшек с кислотой осталась. Тоже не помешает. Маловато, конечно, но кто б меня спрашивал. Будь Сечевик не магом, ему бы хватило с лихвой. Я бы рискнул его прикончить с большой вероятностью успеха. А так придется шевелить извилинами.
Ладно, телефон. Сейчас мне нужен только он. Хотя нет — ещё бы понять, где именно я нахожусь и куда вызывать подмогу.
Быстро осматриваю машины. Заглядываю в первую — бардачок пуст, сиденья без признаков жизни. Ни зарядки, ни аппарата. Вторая — то же самое. Как будто специально всё подчистили.
Двигаюсь к заводу медленно, по краю периметра, под прикрытием кустов. Место — гадючник ещё тот. Заброшенные корпуса, стекло выбито, стены облезли. Лепота. Самый сок, чтобы бандитам всяким притоны устраивать. Впрочем, и подобраться к такой заброшке легче легкого. Тем более такому небольшому диверсанту как я.
Шаг… ещё шаг… Стоп.
Есть контакт. Растяжка.
Тонкая леска, едва заметная, в тени скрученная. Чистая работа. Не абы как натянули, а с душой, на уровне щиколотки. Под ногами мусор, обломки, а вот эта прелесть притаилась между бетонными блоками. Неплохо, Сечевик. Да только и я по минным полям ходил. Десятки километров, шаг за шагом, с полной выкладкой и без права на ошибку. Маг еще был тогда зеленый, и тройка-четверка детонаций могла бы запросто отправить на тот свет. Но я, конечно, ни одной не допустил.
Опускаюсь на корточки, разглядываю. Две гранаты в связке— боевая и сигнальная. Ступи я на растяжку — и ноги бы подорвало, и сразу весь завод на уши подняли. Перешагиваю аккуратно. К окну подбираюсь неслышно. Стекла тут давно нет, рама кривая, вся в ржавчине. Заглядываю внутрь — и сразу её вижу. Ксюня. В углу, на стуле. Связана — руки, ноги. Голова чуть опущена, глаза красные. Плачет, но тихо, почти незаметно. Без всхлипов, без истерик, просто слёзы бегут сами по себе. Вперёд смотрит, пустым взглядом. Адреналин, наверное, держит на плаву, а потом как накроет. Пояс с нее сняли.
Рядом с ней сторож. Сидит за столом, спиной к окну, что-то нюхает из пакетика, хмурится. Руки дрожат чуть-чуть, движения резкие. Не простой он. Не из обычных наркоманов-гопников. Снюханный ветеран. Бывший дружинник или солдат, скорее всего. Не крупный, но жилистый, поджарый. Опасный тип. На Гридня похож, только испитый.
Ладно, запоминаем.
Провожу глазами по комнате.
Стены бетонные, ободранные. Потолок стеклянный, высокий, как это любят на старых производствах. Вверх смотришь — пустота, только перекрытия да битые стёкла. Второго яруса нет, одна сплошная дыра. Если что — можно сверху зайти. Осматриваю пространство ещё раз, как сканером. Где укрытия? Что под ногами? Какие пути отхода? Где слепые зоны? Всё это в голове крутится само собой.
Отхожу дальше вдоль стены, проверяю остальные окна. В каждую щель заглядываю, на цыпочках пробираюсь. Тишина, пусто. Больше людей не видно. А нет — вот и Сечевик объявился.
Вижу его через мутное стекло административного кабинета. Сидит там, где раньше директор, наверное, попу мял. На телефон уставился, хмурится. Руки на столе, пальцами по дереву стучит. Телефон стационарный. Судя по тому, как смотрит — рабочий. Значит, линия целая, провода живы.
Отлично. Вот это прям прекрасно.
Живой телефон — это почти победа. Осталось только добраться до него, пока этот говнюк не принялся за Ксюню.
Иду дальше. Шарюсь по цехам, как кот по заброшке. Глаза цепляются за каждую деталь, за каждую стойку, за каждый закуток. Мало ли — вдруг ещё где-то телефон остался. Хоть какой-то. Вдруг повезёт.
И везёт.
В одном из цехов, среди обвалившихся перекрытий и ржавых балок, замечаю старый таксофон. На стене, покосившийся, облезлый, но вроде целый. Хел меня дери, рабочий ли?
Окно рядом разбито, но трещины только по краям, а в углу аккуратная дыра — как раз под руку детскую, вроде моей.
Осторожно, чтобы не хрустнула рама, просовываю пальцы, нащупываю щеколду. Тяну. Скрипит, как старая дверь в хорроре. Тихо-тихо приоткрываю створку, пролезаю внутрь.
Крадусь к таксофону, подхожу ближе. Пыльный, старый, но целый. Провод на месте, трубка свисает на шнуре. Тянусь, сбрасываю её с рычага, прижимаю к уху.
И…
Там уже кто-то говорит.
Рука зависает над кнопками. Только хотел номер вбить и вовремя остановился, а то бы сбросил Сечевика, который сейчас рычит:
— И не спорь со мной, Рогов!
Второй знакомый голос — хриплый, злой, сдержанный до скрежета:
— Если ты её тронешь, Бережков, я тебя…
Сечевик в ответ усмехается, прямо слышу это довольное, мерзкое урчание:
— И что ты сделаешь? У меня твоя дочь! Приходи, Рогов. Разберёмся наконец. Один на один. Битва насмерть. Завод ЖБИ на востоке города, заброшенный. Если придёшь с кем-то из княжеских дружинников или со своими Егерями — убью твою дочку. Срок у тебя до вечера.
Щелчок. Всё. Гудки. Связь отрубилась.
Постоял с трубкой у уха ещё пару секунд. А то вдруг еще кому Бережков захочет позвонить. Раз линия одна, то спалиться легче легкого.
Только длинные гудки. Ну, вовремя я взял трубку — теперь хотя бы знаю, где нас держат.
Заброшенный завод ЖБИ. Восточная часть города. Прикольно.
Набираю номер:
— Мама, дай Логова.
* * *
Рязанская усадьба Опасновых, за пять минут до этого
Княгиня сидела неподвижно, прямая как струна. Спина ровная, плечи расправлены, взгляд — холодный и тяжёлый, словно каменная плита нависла над каждым, кто осмеливался встретиться с ней глазами.
— Мои дети… — произнесла она сдержанно. — Кто посмел похитить их?
Медленно, с ледяным спокойствием, она перевела взгляд с Матвея Максимовича на Ефрема Ефремовича. Чуть в стороне стоял Мастер Рогов. Он был так же бледен, как и она сама, но не позволял себе лишних эмоций, только скрипел сжатыми зубами, как разозленный волк.
Матвей заговорил первым:
— Ирина Дмитриевна, мы взяли живыми двоих из напавших. Один при смерти, второй сейчас на допросе. Этот налетчик был в отдалении от обстреливаемой дороги, но каким-то образом получил ожоги кислотой. Ранения бандита очень характерные для стеклянных шаров Вячеслава Светозаровича. Получается, княжич смог заступиться за себя.
Княгиня сказала:
— Слава вынужден был сам защищаться. И его в итоге похитили. Так вы его хорошо охраняли. Это ваша ошибка, дружина.
Ефрем Ефремович опустил голову, словно подставляя её под незримый удар:
— Это моя ошибка, Ваша Светлость. После завершения расследования готов буду понести любое наказание.
— После этой истории мы с тобой обязательно поговорим, Ефрем. А сейчас… — обрезала она, не повышая голоса, но так, что стало только страшнее, — думайте не о наказании, а о спасении моих детей. Где они? Что выяснили от раненого?
Матвей чуть качнул головой, собираясь с ответом, и заговорил:
— Нападавшие — бывшие дружинники графа Воронцовского. Отслуженные, списанные за воровство и насилие. Сейчас числятся в розыске. Беглые. Видимо, кто-то пообещал им деньги и организовал бегство за границу. Возможно, это враг Мастера Рогова вышел на них и нанял для работы.
— Значит, цена жизней моих детей — всего лишь билет из страны, — произнесла княгиня мрачно. — Мастер Рогов, кто наняли Воронцовских?
