Ядвига не обращала внимания на молву. Помощь характерникам стала ее новой целью: она добровольно превратила имение в приют для волчьих рыцарей. Уцелевшие сероманцы находили здесь пристанище — сытое, теплое, безопасное. Все пытались скрываться в Чорткове, пока проклятие разрешало, и между собой госпожу Ярову именовали не иначе как Мамуньо.
Да, такой громкий секрет не мог задержаться в стенах имения, поэтому к госпоже Яровой постоянно наведывались отряды борзых Святого Юрия. Дальше ворота не пошел ни один: божьи воины получали отпор, скрежетали зубами и возвращались к караулке вокруг имения. Неслыханную уступчивость борзых объясняли личным, очень настойчивым вмешательством гетмана, пытавшегося хоть как-то уладить вину перед матерью.
– Мои друзья уже собрались?
– Последним сегодня утром прибыл Катрин мужчина, – Ядвига дернула уголком рта. — Надеюсь, он заставит эту женщину пересмотреть воспитание девочки, потому что, со всем уважением, не вкладывать малыша в такой поздний час до сна есть ненастье...
— Маменька, — взмолился Ярема. — Позволь женщине воспитывать свою дочь, как она считает нужным!
Госпожа Яровая кашлянула, вложив в этот звук все, что она думала о таких методах воспитания.
— С ним прибыли два ваших давних товарища и какой-то альбинос, впервые его вижу, — продолжила Ядвига.
– Альбинос? Интересно, – Ярема хмыкнул.
— Пестрое общество собралось в кабинете Степана. Я распорядилась принести туда немного еды. Уверена, что вы голодны с дороги, — пани Яровая ласково улыбнулась. — Надеюсь, этот ужин разрадует вас после армейского рациона.
– Спасибо, маменька! – Ярема глубоко ей поклонился. – Обязательно зайду, когда мы завершим встречу.
— Я буду почивать. Мы успеем поговорить, мой добрый сын, так что лучше поспите как следует, — Ядвига осторожно провела ладонью по его щеке, чего не делала даже в детстве Яремы. — Вы живы, здоровы, а это главное... Большего мне и не нужно.
Она встала на цыпочках, поцеловала сына в лоб и задробила прочь. Характерник провел сухую мамину фигуру с чувством благодарности, пожелал ей мысленно крепкого здоровья, после чего двинулся по лестнице вверх.
Шаги гулко отражались в пустых коридорах, освещенных керосиновыми лампами. Гостевые комнаты, еще год назад населенные беглецами, опустели. Степан Яровой считал Волчью войну величайшей трагедией Серого Ордена — если бы он только знал, какая судьба внуков Мама впереди!
После гибели отца вход в его кабинет разрешался разве что уборщикам, но Ядвига отменила неприкосновенность и превратила комнату в совещательную. Степан одобрил бы такое решение, сказала госпожа Яровая.
У дверей Ярема остановился и прислушался: изнутри неслись знакомые голоса. Как же он соскучился! Забыв об усталости долгого переезда, шляхтич поправил повязку на пустой глазнице и вошел без стука.
– Вот он! Вот! Вот этот засранец не захотел ехать вместе со мной, – провозгласил Игнат.
– Не занимай! — проревел Малыш вместо приветствия.
Письменный стол подвинули на середину комнаты, и вместо бумаг на нем разложили настоящий пир от госпожи Яровой. Этикетки на откупоренных винных бутылках свидетельствовали о происхождении из самого ценного шкафчика для особых случаев. От огромной тарелки жареных куропаток пахло мясом и специями; этот аромат смешивался с благовониями еще теплого пирога с сыром и зеленью. От разнообразия уженного мяса, маринованной рыбы, засоленных овощей разбегались глаза. Между драгоценной посуды, хрустальных фужеров и серебряных приборов лежали несколько развернутых атласов и свежих газет.
Ярема сглотнул слюну, но не думал о голоде: вокруг, словно в хорошем сне, стояли старые друзья, которых он не видел несколько долгих месяцев. Ему захотелось обнять сразу всех, однако в доступных пределах был только Филипп, за что и попал в загребущие шляхетские объятия.
— Варган, братец! Ох, как от тебя волком отгоняет.
- Поздравления, - прохрипел Олефир, чуть не подавившись куском хлеба.
— Как ты имеешь?
- До сих пор собственный вождь, - Филипп уже выскользнул из объятий и прокашлялся. — Искренне рад видеть тебя, Малыш.
В тихом, дружеском голосе скрывалась боль.
— Красный волк, — Савка охотно занял свободное место и отвлек Яремову внимание.
— И тебе привет, Павлин.
Савка потряс сжатой в кулаке бледной мотанкой, из которой торчала солома.
– Мама говорит привет!
- Ля-ля! Даи, - приказали рядом тоненьким голоском.
Шляхтич отпустил Савку, наклонился и с радостным возгласом протянул руки к крестнице. На самом деле девочку не крестили, что не помешало Яреме чувствовать себя крестным отцом с тех пор, как он впервые взял ее на руки.
Оля сидела за столом в милом платье, принадлежавшем когда-то одной из его сестер. Белый раздел сер от собранной пыли, в нескольких местах темнели свежие пятна. Мамуньо от такого зрелища может ухватить, подумал Ярема.
— Как ты выросла, красавица!
Несколько секунд Оля внимательно присматривалась к нему, узнала, мгновенно забыла о мотанке, расплылась в улыбке и охотно пошла на руки.
– Что! За! Большая! Девочка! Я! Ее! Нет! Узнаю! — На каждом восклицательном знаке Оля слетала под потолок, и комнату наполнил ее радостный визг.
– Я соскучилась, Малыш.
После исчезновения Северина она не улыбалась. Заперлась в себе, молчала, пыталась скрыть свое горе, но Яровой видел, как потеря мужа надколола Катрю. Чувствуя иррациональную вину за ее потерю, Ярема пытался облегчить жизнь характерной, особенно в уходе за младенцем. Остальные сироманцы из их группы тоже не стояли в стороне, но именно Малыш проводил с малышкой больше времени: успокаивал, когда у нее кололо в животике, убаюкивал, когда капризничала, играл, пока мама спала. Это было меньше всего, что он мог сделать для дочери Северина.
Но сегодня Катрины глаза сияли, словно в день свадьбы, а на устах цвела счастливая улыбка.
– И я соскучился, – ответил Ярема.
Оля игриво дернула его за бороду. Яровой забавно высунул язык, и сразу был вознагражден звонким смехом.
– Твоя мама долго пыталась убедить меня, что детям не место на позднем собрании, – сообщила Катя.
Рядом нарисовался Савка.
– Мама! Мама! Мама говорит привет, - он прижал мотанку к уху с павлиньим перышком и закивал: - Да. Ага. Отлично.
Оля снова увидела игрушку.
– Даи-даи, – потянулась к Савке. – Даи!
Ее ловкие пальчатка почти схватили игрушку, но Савка отшатнулся, шмыгнул носом и нахмурился. Пошрамованные руки прижали кривенькую потрепанную мотанку к груди.
- Моя, - Савка отступил на несколько шагов, едва не споткнувшись через стол. – Моя мама!
– Даи, – настаивала Оля. - Даи-даи-даи!
Савка замотал головой так, что павлинье перо чуть не отпало, и выбежал из комнаты.
Оля посмотрела на дверь, поняла, что ляля исчезла, скривила бровки и зашлась обиженным плачем. Ярема попытался ее успокоить, однако старые приемы уже не действовали. Оля оставалась неутешительной, и Катя забрала дочь на руки. Люди правду говорят – чужие дети быстро растут.
- Привет, Малыш.
Яровой вернулся на голос, которого не слышал больше года. Он уже давно не надеялся услышать его снова.
- Братик!
Северин Черновок во плоти. Эней был прав: Щезник состарился как минимум на десять, если не на двадцать лет. Согнутые грызотами плечи, отяжелевшие горем брови, скорбные морщины во главе, тьма в глазах... Но, несмотря ни на что, он был жив.
Ярема обнял друга осторожно — бог знает, как тот плен подействовал на Севериновые кости. От Щезника пахло устаревшей болью и свежей радостью.
— Необычно видеть тебя голомозым, — улыбка удивительно меняла его лицо, словно просматривал тот самый юноша, недавно получивший золотую скобу. – Но от этого не менее радостно.
– Я тоже очень рад видеть тебя живым и здоровым.
- Ого, брат, - Чернововк коснулся рукава его униформы. — Сечевой мундир сидит на тебе не хуже характерного кунтуша.
